Уже внизу, снова на платформе, случился следующий разговор, который никто, кроме нижеупомянутых, участвовавших в нем лиц, не услышал. Агент Роместальдус спустился с вершины башни, пропрыгал по ступенькам до подземной станции, отчитался о проделанной работе и том, что случилось наверху и осведомился.

— Как я понимаю в отчет писать что причиной инцидента стал Маяк. А мастер Парталле потерпел крушение, не справился с ним.

— Да, именно — уже без всякого паясничества ответил ему министр Динтра. У него был глубокий и ровный, хорошо поставленный, исполненный достоинства и благородства голос, что заставлял слушать и внимать ему, своей завораживающей силой и угрозой вызывал содрогание в сердце. Министр кивнул на стоящих у дверей в башню оставленных графом Прицци часовых — эти люди исполнили свой долг, я верил в них, Адам. А вы пока что остаетесь в Гирте, проконтролируете чтобы все было как мы договорились, и чтобы разговоров об отставке по выслуге лет я больше от вас не слышал. Я что, зря продлил вам срок жизни? Видите что происходит, а у меня и так не хватает компетентных людей. Самому приходится все делать, везде ездить. После полудня сообщите в Центр об отмене тревоги, напишите в предварительном рапорте, что на борту вступившего в конфронтацию с Маяком изделия двадцать один сто три произошла авария, приведшая к несовместимым с дальнейшей функциональностью обширным структурным повреждениям. Скажите, что требуется организация комиссии по оценке понесенного ущерба и целесообразности ремонта и восстановления изделия двадцать один сто три. Подготовьте меморандум для Совета Конфедерации. Будут писать и звонить вам, передайте, пусть обращаются ко мне лично. Все, свет дали, можно ехать.

Он кивнул на уже начинающие тускло и неровно мерцать в силу снижающегося уровня искажения пространства-времени автономные лампы на стенах. На его суровом, скорбном и спокойном лице появилась тень улыбки. Неподвижные глаза с вертикальными зрачками мерцали, как будто теряя фокусировку, словно обращаясь куда-то в иное пространство сквозь толщу скал и стен. Так прошло несколько секунд, но вот что-то снова неуловимо изменилось, трудно было понять что именно, не то во взгляде министра, не то в его жестах, и у борта ипсомобиля уже снова стоял высокий нескладный, чудаковатый, облаченный в серый столичный костюм, старик. Улыбался своим мыслям, быть может каким-то воспоминаниям давно прошедших, которые уже никто и не помнит, лет, с претензией облокотившись локтем о крышу ипсомобиля, запустив руку в карман сюртука, горбил плечи, курил.

— И Булле младшего найдите, отправим обоих под трибунал — рекомендовал он уже снова своим старческим голосом, который все так привыкли слышать в Гирте, задумчиво, чего бы еще не забыть, выпуская дым — за все, что тут случилось вот они с Вильмонтом и ответят. Разыщите нашего второго резидента и доставьте что от нее осталось ко мне. Его величество выражал желание приставить ее к награде, посмотрим, может еще можно ее починить. И выясните поподробнее, что эта за вошь такая, Эрсин, тут был, откуда он вылез и что с ним теперь. Если он еще рядом — пометьте, я его дезинтегрирую.

— Исполню! — с готовностью самодовольно кивнул агент Роместальдус и, подозрительно прищурившись на пыхтящий паром, медленно въезжающий на станцию поезд, задорно указал раскрытой ладонью с оттопыренным большим пальцем, крикнул ментору Лирро, что высовывался из окна машиниста — хой милейший! А обратно-то ты как поедешь? Задом что ли? Второй-то паровоз не прицепил.

— Дедушка… — подошла, тихо и заискивающе спросила у министра рыжая Лиза — у меня кончилось курить…

— В багажнике возьми — сгорбился еще больше, подался лицом вперед, оскалился, министр, так что стало понятно, от кого у внучки такая манера, и строго, с укором, заявил — я тебе и твои любимые папиросы как всегда привез, и подружку твою психопатку безголовую вылечил, и город целый с настоящими замками, дворцами, черными конями и рыцарями. Все тебе. А ты, как всегда неблагодарная девка, хоть бы раз сказала «спасибо»!

— Ну спасибо тебе, дедушка, за такие развлечения! — развела руками, иронично и громко воскликнула рыжая Лиза.

Она забрала в багажнике обернутую ароматной бумагой массивную упаковку с печатью и пломбами известной столичной марки в форме закрутившихся кольцом рыжего дракона и синей лисы, закрыла багажник. Министр и агент Роместальдус, не попрощавшись ни с кем, сели в салон, кинули на заднее сиденье арестованного Вильмонта Булле, вернее его мозг, замерзший в зеленоватом стекловидном теле и без единой вспышки, без единого движения, просто бесследно исчезли со станции, как будто их тут никогда и не было. Только сверкнула желтая молния на борту манерного, как комод с зеркалом, или рояль, черного ипсомобиля.

— Без изменений? — мрачно уточнил у инженера Руксета капитан оперативного отдела Александр Кноцце. Тот только покачал головой и снова начал начитывать в свой прибор уже произнесенный бесконечное число раз текст. В инженерной мастерской было холодно. Окна закрыты ставнями, занавески плотно задвинуты. Инженер и его помощник, горбились, сидели в накинутых поверх мантий жилетках сшитых из старых запасных толстых черных штор, которыми в обычные дни закрывали окна, чтобы работать с фотоактивными элементами в темноте. Табак давно кончился. В трубки крошили опилки. Капитан Кноцце покачал головой и вышел в коридор. Тут, на первом этаже, было темно, но рядом с криминалистической лабораторией тусклым слабым светом горела свеча, отбрасывала длинные замершие тени от арок потолка и пустых ниш, где еще не так давно были двери, которые теперь сняли вместе с оправами, чтобы разрубить на дрова для печей. Носилки, доски, ящики, все, что могло гореть, уже было давно разломано и брошено в огонь: смертельный холод, какой бывает только в самые тяжелые и холодные зимы, стоял снаружи, за стенами.

Капитан прошел до центрального холла, где ему открыл, прежде спросив молитву, капрал Гицци, что нес вахту в зале у парадных дверей. Прямо на полу, укрывшись плащами и всеми возможными тряпками, лежали, дремали, или смотрели в потолок, несли вахту полицейские и дружинники. Те, кто с началом мятежа, пришли со своими семьями искать укрытия в здании полицейского управления Гирты. Здесь, в зале, перед парадной лестницей, тоже были наглухо закрыты и по возможности утеплены все окна и двери. Свет догорающей свечи на кирпичах, в том месте, где раньше была деревянная перегородка и стойка регистратуры, едва озарял просторный и темный зал. Кто-то большой и страшный принюхивался снаружи, за парадными дверьми. Настойчиво, словно поглаживая, скребся в них, но на это уже не обращали никакого внимания не полицейские, ни собравшиеся в своем отгороженном занавеской углу со своей масляной лампой суровые охотники на зомби из бригады лесных людей.

Капитан Кноцце кивнул капралу и поднялся по центральной лестнице наверх. Тут в длинном, едва освещенном коридоре рядами вдоль стен в немой обреченной апатии тоже лежали люди, мужчины и женщины с детьми. У балкона рядом с лестницей стоял аналой, но священника рядом не было. Капеллан ходил по комнатам, исповедовал желающих, беседовал, вдохновлял их. Дежурный полицейский, стараясь держать ровный вдохновенный тон, читал псалмы. Здесь, наверху, тоже были сняты почти все деревянные рамы и двери, расколоты на дрова стулья и столы, частично разобран паркет, а на окнах, поверх ставен, висели толстые шторы, сшитые наспех из того, что нашли в полицейских кладовых.

В сумрачных, занавешенных плащами вместо деверей, кабинетах были организованы жилые помещения. В некоторых было совсем темно, свечи и масло подходили к концу, как и вода, керосин, лекарства и провизия.

За окнами, внизу на плацу, все также стояла беспробудная и застывшая черная ночь. Черными мертвыми громадами стояли дома кварталов, на их угрюмой безжизненной стене едва светилось несколько тусклых окон, бездвижный рыжий свет костров, что, должно быть горели за забором на проспекте Рыцарей, отражался от нижних этажей. За последние восемь суточных циклов, с тех пор как багровый сумрак накрыл город и время остановилось, обратившись бесконечной сумрачной холодной мглой наполненной рыщущими в ней, черными уродливыми тварями, что все время пытались проникнуть внутрь здания, сожрать укрывшихся в нем людей, этот свет так и остался неизменным, как будто застыл нарисованным на какой-то жуткой фантастической картине.