На следующий день у автопарка стояла, сбросившая все сомнения и готовая к переключениям, фигура с чемоданчиком в руках (чтобы не запачкать колеса). Подкатил автобус с водителем. Леха залез, сел, обнаружил, что никого вокруг нет, достал провиант, перекусил полуфабрикатами и задремал.

Леху разбудил водитель со словами: «Вставай, пока заправимся, ты растряси кости и купи хлеба в дорогу.» Петербуржец поднялся, покинул транспортное средство и запеленговал магазин на той стороне дороги с горящей красным цветом флуоресцентной (неоновой) вывеской «Хлеб». Пространство между магазином и автобусом было покрыто рекламными листовками допотопных кондиционеров. Путник постучал в окошко. Пустота внутри на это не отреагировала. Сзади раздался крик. Группа персонажей раскачивала водителя, схватив того за руки и за ноги подобно древнему ворота-дробителю, несчастный, несколько раз миновав точку отсчета, воспарил и скрылся за обочиной. Пару мгновений спустя Леха уже провожал свой отпуск в неизвестное направление.

Водитель выжил и, более того, ругался, но ругался фаталистично, без страсти. Петербуржец глянул на Санька (что выяснилось по татуировкам на его костяшках пальцев) – возможную альтернативу своему, возможно, лучшему в жизни времяпрепровождению и взгрустнул. Шел легкий дождик, влажная макулатура намоталась на колеса чемоданчика, милосердно оставленного, Леха двинул, не обращая внимания на спутника. Санек почувствовал недовольство Петербуржца и крикнул ему: «Друг, это особенное место, в соответствии с установленным здесь миропорядком ты можешь либо остаться со мной и продавать хлеб, либо на свой страх и риск идти к горам, но вернуться тогда будет невозможно.» Леха собирался остаться, но привычка с раннего детства в минуту раздумий смотреть вниз его выручила: ведь внизу бывают шнурки, и шнурки бывают развязанными, а Леха терпеть не мог развязанные шнурки, поэтому, когда он застал свои первоклассные разноцветные шнурки развязанными и к тому же испачканными, последовал резкий наклон, повлекший смену кровообращения. Вернувшись в вертикальное положение другим человеком, петербуржец рёк: «Я пошел, Саня.»

Не один мотель был преодолен им на пути. Спустя некоторое время стали видны вершины гор, до этого он только слышал о них, теперь же шел к ним и мог видеть их недалеко от себя. Лик его покрылся растительностью, однако светился новой радостью, отличной от радости приобретения новых кроссовок или понижения процентной ставки по ипотеке. Фуникулеры поскрипывали, подобаючи фуникулерам в их летах. Многие лишали себя удовольствия прокатиться и предпочитали восхождение собственными силами. Семьи дремали в шалашах. Их автомобили паслись у подножья. Кабина наполнялась кучевыми облаками, а по мере приближения к небесному своду Леха ощущал вкус грядущего тридцатилетия – терпкий и кисловатый. Те, кто знали Петербуржца, говорили, что этот вкус следовал за ним до самого конца.

Не успел Леха ступить на земную твердь, как разряженный воздух наполнил его легкие. Чемоданчик слегка потрепанный катился рядом.

Солнце скрывалось, а с ним продавцы кукурузы и китайских сувениров сменялись фиглярами, бретерами, юродивыми и выпускниками философских факультетов. Трактиры были переполнены. Один под сомнительным (c маркетинговой точки зрения) названием «У Гуся» стоял на холмике. По обшарпанным стенам его висели чучела неведомых животных да фотокарточки странников, за столами играли в бисер, а у барной стойки толпились охотники и юнцы, никогда не брившие бороды. Знаменитый зуб, с запущенной стадией кариеса, по легенде принадлежавший пятиметровому йети, стоял за стеклом. За одним столом сидел Леха, пил теплое молоко и своими глубокопосаженными глазами наблюдал нравы. За следующим столиком парубки и девушки балагурили, уплетая местные яства. Помещение наполняли лишь звуки зычных голосов, заглушавших кряхтение древних деревьев за окном. Вдруг местный шаман в шкуре медведя вышиб ногой дверь. Специально обученные человеки подняли ее и прибили досками к стене, выдворяя вьюгу. Шаман подошел к высокому столику, уединенному в темном углу, (предварительно попросив ковш кипятка у бара) достал шишки, иглы дикобраза, апельсиновые корки, пузырек с странным содержимым, смешал и, взяв сосуд, принялся расхаживать по зале, украдкой всучивая пойло посетителям. Когда Леха воззрился на шамана. А это бизнес-тренер из его юности мятежной. Он рванулся к нему, но скамейка с деревянной перекладиной с закинутыми за нее цельнокроеными ботинками, не поддалась, и голова его резко опустилась на стол.

Табуретки, они же в бывшем туи, лежали вверх ногами. Итальянец крупногабаритный, ростом в сто пятьдесят сантиметров возил швабру с дредами серого цвета по паркету, местами вздутому. Завершив уборку, дед макнул кусочек хлебушка в оливковое масло, пригубил домашнего вина из неприкосновенного запаса, накинул шарф своей прапрабабушки, набил трубку из пенки, похлопал по плечу дремлющего в эпицентре табуреткового леса Петербуржца и посеменил к выходу.

Девушка шла по тропинке, оставив позади все блага цивилизации: чебуречные, горные склоны, с которых съезжали и поднимались любители съезжать со всей страны, троих своих товарищей и очень быстрый интернет. Рюкзак размером с не очень плотного первоклассника давил на пуховик, пуховик – на девушку, девушка – на снег, снег хрустел. Направлялась она к знаменитой древней ветхой хижине на пригорке. Давным-давно это был приют для всех страждущих, сейчас же к нему шла путница, хрен знает зачем. Грузная вывеска стояла у входа, бережно накрытая брезентом. Девушка сбросила задубевшую ткань и обнажила сакраментальное «У гуся». Взгляд ее упал на два свежих следа человека, с ярковыраженным косолапием. Врожденное любопытство и не один десяток седых волос воскресили в ней храбрость. Двумя руками в самодельных пестрых перчатках она схватилась за ручку, дернула ее изо всей силы крайне сдержанным движением. Дверь приоткрылась, и путница юркнула внутрь, прилипла к первой попавшейся стене, лихорадочно водя руками, будто рисуя ангелочка в поисках переключателя, таращила глаза, плотно упертые в темноту. Щëлк. Свет и тепло от барочной люстры распространились по комнате. Хохот, последовавший за осознанием всей комичности ситуации, сотряс помещение, едва не разморозив паучков и жучков, застывших во всех углах. В центре зала окруженный со всех сторон лесом стульев сидел дядька, уткнувшись физиономией в стол. От всего его внешнего вида веяло свежеиспеченным хлебом и младенческой безобидностью. Cтирая многослойную пыль на своем пути, не обращая внимания на спящего, путница направилась к камину. После тщетных продолжительных мучений с неподатливой древесиной она возопила: «Ах, не помог бы мне кто-нибудь !?» Решительным шагом двинулась на дядьку, тот безмолвствовал.

Барышню одолевали сомнения, связанные с ее бытием, с дядькой, вокруг которого она, причитая, наматывала круги, которого ругала, которому исповедовалась, который то ли жив, то ли мертв. Дабы их рассеять, путница подошла, подняла увесистую голову, взявшись за место, где под шапкой, должно быть, уши, (а они там и были) и посмотрела на незнакомца. Лицо, осклабившееся ей много лет назад, сейчас было покрыто бороздочками, характерными для слоеного теста. Она испугалась и отпустила голову. И та снизвергнулась на поверхность стола. Мозг не смог стерпеть подобного хамства и разбудил человека. Тот, будто пробудившийся в воскресное беспечное утро, потянулся с мыслью о подгоревших сырниках, сахарной пудре и варенье, о рыбаках, длинных бородах, не разношенных туфлях и ожесточенных задорных уличных драках. Внезапно дядька предпринял судорожную попытку встать. Затем вторую. Отдышавшись и размяв шею движениями профессионального игрока в боулинг – влево и вправо, привстал, и если бы не подхватившая его девушка, точно плюхнулся бы обратно. Ланиты, увлажненные то ли от благодарности, то ли от вынужденного пробуждения, поблескивали.