Ночью, без ветра, подкралась грозовая туча, но недолго погремев и побарабанив крупными каплями дождя, так же тихо ушла. Утренний мох, получивший новую порцию влаги, парил, как бы радуясь теплу с солнечным светом. Я долго стоял на берегу озера, органично вливаясь во всё окружающее, не вспоминая о ружье, пока ворона не заинтересовалась моими вечерними утками. Пришлось подбирать трофеи и отправляться в дорогу. Стрелять больше не хотелось, но охотничий азарт подталкивал на продолжение вчерашней охоты. Начинаю искать ягодные плантации, но не нахожу, и только через несколько километров понимаю, что за ночь морошка полностью обвалилась. Подтверждением тому стало одно из вчерашних пятен, точно засечённое, но пустое – ни ягод, ни выводков. На Ближнем озере, вне зоны ветрела, поднимается выводок крякв, одна из которых делает круг, как бы желая посмотреть – кто же это их испугал? Поднимаю ружье, и любопытство для неё становится смертельным пороком.

Обратный путь прокладываю через березняк, заманчиво белеющий стволами на берегу болота. Захожу в него и поражаюсь обилием грибов – рыжие лисички как будто разбросаны по всему лесу. Наполнив ими оставшиеся ёмкости, с тяжёлой ношей и прекрасным настроением, шагаю в начальную точку такого замечательного маршрута. Спасибо тебе, Озёрный мох!

Вспоминая прошлогоднее нежданное начало пролёта гусей и перечитав всю имеющуюся литературу, я начал внимательно следить за температурой воздуха на Севере. Как только по прогнозу погоды сообщили о заморозках, на следующие выходные дни, совпавшие с концом сентября, отправляюсь с товарищем в Озёрный мох.

Дорога к Уютному озеру запомнилась взлётом тетеревов на приличной дистанции, и пары куропаток из-под ног, одна из которых после наших выстрелов оказалась в рюкзаке. Гусей видно не было, а вот явно перелётные шилохвости поднялись при подходе к Тройному озеру. Хотелось верить, что обстановка в дальнейшем улучшится, поэтому мы вначале занялись биваком и дровами. По окончании хозяйственных дел товарищ остался с чучелами на Уютном озере, а я отправился расставлять гусиные профиля (изготовленные ещё зимой) на Большое. В самой широкой его части, рядом с берегом, плавали утки. Не замечая меня, они усердно ныряли, доставая со дна корм, исчезая под водой на несколько десятков секунд. Сложно было понять сколько их – четыре или пять, потому что поначалу они это делали вразнобой. Через некоторое время начались паузы, во время которых утки пропадали все вместе, тогда я решил провести охоту с подбега. Выждав, пока они скроются под водой, броском пробегаю метров десять и прячусь за сосной, ожидая следующего группового погружения. Опять пробежка и снова ожидание. В конечном итоге я оказался на дистанции верного выстрела, а первые две вынырнувшие утки остались лежать брюшками кверху. Остальные две, видимо, услышав выстрелы, находясь под водой, отнырнули на недоступную дистанцию и благополучно улетели. Во время установки профилей слышу выстрелы товарища, наверное, по уткам. По возвращении к биваку, он рассказывает, что стрелял по белым куропаткам, перелетавшим озеро, одна из которых упала прямо в воду. И ещё он видел, как четыре гуся, молча, на большой высоте, кружились надо мхом, и сели где-то далеко между озером и лесом. Последнее обстоятельство обрадовало меня, ведь я их не видел, наверно, увлечённый охотой с подбега.

На зорьку идём к профилям, далеко заметным на фоне тёмного берега. Перед самым заходом солнца послышались крики гусей, вернее казарок, и вскоре огромный косяк, под самыми облаками, начал приближаться к болоту. В это время послышались низкие звуки других гусей, тех четырёх, взлетевших из-под леса. Они явно видели собратьев, взяв курс на них, но расстояние было таким большим, что сближение продолжалось очень долго, до самого захода солнца. Четвёрка летела прямо на косяк, но ввиду того, что их цель не стояла на месте, линия полёта оказалась кривой, хорошо заметной нам снизу. Всё это происходило с золотистым подсвечиванием угасающего солнца и призывными криками догоняющих гусей. В их голосе явно прослушивалась интонация:

– Подождите нас, мы догоняем!

Четыре гуся пролетали над нами, хотя и на предельной дистанции, но вероятной для выстрела. Переглянувшись, мы не стали поднимать стволы, до конца зорьки отстояв молча.

Ночью на костре товарищ сварил отличный кулеш, состоящий из куропаток, моховиков, росших рядом и мелко-покрошенных домашних припасов. В темноте не было видно содержимого ложки, но такого вкусного блюда я не ел никогда, а чай из брусничного листа дополнил королевский ужин. Во время трапезы начался пролёт гусей, голосящих высоко и порой одновременно в нескольких местах. Всю безоблачную ночь, не давая уснуть, длился концерт гусиной музыки, а под утро, куропач, подошедший за нашими спинами, проскрипел ржавой петлёй, поставив последний аккорд звёздной симфонии.

Утром несколько косяков казарок проплыли по небу всё также высоко, строго юго-западным курсом, а ещё выше их, уже в южном направлении, начали лететь большие гуси. Теперь стала различима разница между кликами казарок и гоготом гуменников. Несколько мелких верениц летело на такой высоте, что можно было попробовать выстрелить прямо над головой, но шли они, то там, то здесь, да и ягодники, собиравшие клюкву, не давали им обнизиться. Побегав между озёрами до дрожи в коленках, мы несколько часов постояли, не перемещаясь, но так и не сделали ни одного выстрела. Оскомина досады бередила наши души – видеть столько гусей, оставаясь без добытой, пускай, даже одной маленькой казарки!

По возвращении домой, в течение нескольких дней, у меня в ушах стоял гомон гусиного валового пролёта, заставляющий ни с того ни с сего поднимать глаза к небу.

В эти же выходные дни папа с приятелем, тем самым, что познакомил нас с Лёнькой, охотился на водохранилище. После возвращения со мха, на кухонном полу, я увидел отцовские трофеи – среди десятка уток красовался огромный гусь. Утром воскресенья на них в тумане налетела пара, которая была сбита дуплетом. От предложения папы поехать в следующие выходные с ним, несмотря на намёки на результат, я отказался.

Школьный товарищ на этот раз не смог составить компанию, и я один опять шагаю по Озёрному мху. В тихую и солнечную погоду первого дня гуси летели очень высоко, зато на второй поднявшийся боковой ветер прижал косяки к макушкам леса, но стоило им вылететь на открытое пространство мха, как высота вновь увеличивалась. Когда несколько партий прошли одним и тем же приметным местом, я не выдержал и пошёл в лес. Гуси здесь действительно летели ниже, но всё же на предельной дистанции. Что же делать? Походив между деревьями, я обнаружил рядом стоящие две сосны, а берёза сбоку как бы обвивала их. Прикинув, что есть шанс залезть на высоту, начинаю готовиться. К имеющейся длинной бечёвке, привязываю разряженное ружьё, а второй конец креплю на поясе. Забраться на вершину оказалось сложнее, чем я думал – дважды возникала ситуация, когда пути наверх не было, и только благодаря неимоверному усилию, удалось закончить восхождение. Толстый раздвоенный сук берёзы подпирал сосну у ствола, давая возможность сидеть, правда, всё это от ветра качалось и скрипело. Подняв за бечёвку ружьё, и сломав несколько сучьев, мешающих обзору, начинаю ждать. Вид сверху великолепен, но гуси, как назло, прекратили лёт. Когда стало уже тяжело сидеть, а мысли об очередной неудаче точить червем, вдалеке пролетел косяк. Решаю ещё задержаться на несколько минут.

Гуси летели прямо на меня, изредка перекликаясь, широким караваном метрах в пятидесяти. Делаю выстрел, и, едва не упав от отдачи, вижу, что один вываливается, но, дотянув до мха, падает вне поля моего зрения. Не помню, как я слез, но этот процесс, по идее, должен был быть сложнее взбирания. Долго кружу по мху, заглядывая между сосен, прощупываю заросли багульника, внимательно осматриваю открытые пространства – всё безрезультатно. Когда надежда найти трофей начала угасать и времени на обратную дорогу оставалось всё меньше, замечаю что-то серое под ветвями кривой сосны. Гусь лежал как самолёт после вынужденной посадки, широко раскинув крылья, с головой, увязшей во мху. Долго любуясь его размерами, расцветкой перьев, лап, клюва – да это не утка и даже не большой крохаль!