В комнатах царил полнейший беспорядок. Привыкшей к чистоте Наташе было неприятно видеть шарики пыли, катавшиеся по углам. В спальне ее внимание привлек висевший на стуле серый пиджак. Вытащив из внутреннего кармана паспорт, она выяснила, что документ принадлежал Кутисову Арнольду Маратовичу две тысячи девятого года рождения. Учитывая, что на дворе было лето две тысячи шестого года, малышу было слишком рано иметь паспорт. А в бумажнике лежала небольшая цветная фотография, на которой было запечатлено все счастливое семейство. Голубоглазый карапуз важно восседал на коленях у своего папы, в котором она сразу узнала Марата.

– Обалдеть! – выговорила Наташа. Ей захотелось срочно сбежать из странной квартиры.

– Наташенька! – вдруг позвал знакомый голос. – Где же вы?

Стоя в дверях, Арнольд держал в одной руке стакан, а в другой – черную зажигалку.

Она не отрывала глаз от зажигалки, спрятанной в крепко сжатом кулаке Арнольда.

– Где вы были? – спросила Наташа. – Зачем вам зажигалка? Вы же сказали, что не курите.

– Разве? – Арнольд разыграл искреннее удивление. – Я так сказал?

– Да, – настаивала Наташа. – Я сказала, что неплохо было бы закурить, а вы ответили, что не курите.

– У вас прекрасная память, Наташенька, – восхищенно произнес Арнольд.

– Я знаю. И все же ответьте: к чему вам она? – настаивала женщина.

– Сейчас продемонстрирую, – мягко произнес Арнольд.

Раздался легкий щелчок, и перед ее глазами все завертелось. Она почувствовала, что ее подхватили и понесли куда-то, где хороводила огромная толпа. Причитали старушечьи голоса, слышался невеселый речитатив, исполняемый под пронзительный аккомпанемент.

«Заколдованы, заморожены,

Ветром снесены, бурей скошены,

Оземь биты, недобиты,

Во Мрак, во Свет, к нам иди Ты».

Музыка делалась громче и настойчивее, заполняя каждый уголок мозга. Потом пение резко оборвалось, и наступила тишина.

Глава 3

Караван вот уже четыре недели двигался на запад. До невольничьего рынка оставалось всего несколько дней пути. Затянувшаяся песчаная буря немного задержала движение. Они вынуждены были остановиться и накрыть мулов и верблюдов, чтобы защитить их глаза от песка. Живой товар – рабов – тоже накрыли овечьими шкурами. Людей, как и остальную поклажу, спустили на песок. Невольников, захваченных в разных концах восточной Африки, насчитывалось сорок человек. Среди них попадались и экзотические экземпляры. Отдельно от остальных везли красивую белую женщину. Она говорила на непонятном языке и, видимо, часто ругалась, сопровождая брань выразительными движениями прелестных ручек. Поэтому смысл эпитетов, которыми красавица награждала всех подряд, был неясен разве что мулам. Но никто не понимал языка, на котором она говорила. Даже Аким не мог определить, какому народу принадлежала эта женщина, а уж он немало людей повидал на своем веку. Старому Акиму не нравилась новая рабыня.

– Хозяин, – обратился он к работорговцу, – я не помню, чтобы мы где-либо останавливались, чтобы купить эту рабыню. Она появилась словно ниоткуда. Избавься от нее. Отдай приказ, и твои люди с радостью зароют белую ведьму в песок. Взгляни на ее одежду. Мыслимо ли, чтобы женщина носила мужское платье, если только она не посланница ада? И что она говорит? Ты можешь поручиться, что слова, которыми она щедро одаривает нас, не являются сатанинскими заклинаниями?

Хозяина – хромого толстяка Омара – эти разговоры пугали. Он понятия не имел, откуда в его караване появилась белая невольница. Но за таких всегда платили хорошие деньги. Особенно они ценились правителями Магриба. Те даже специально рассылали придворных по невольничьим рынкам, чтобы пополнить гаремы наложницами из далеких стран. Поэтому, пересилив страх, работорговец предпочел отмолчаться в ответ на жалобные стенания Акима. Толстяк распорядился переодеть рабыню в женское платье, потому что в мужской одежде ее и вправду могли принять за колдунью, и пообещал избавиться от нее в первом же оазисе. Старику же приказал держать язык за зубами, чтобы не смущать умы погонщиков. Он еще не забыл, как в Египте едва не расстался с жизнью и имуществом, когда караван случайно наткнулся на гигантскую голову каменного урода, торчащую из песка. Приняв ее за дьявола, выползающего из-под земли, погонщики чуть не раздавили верблюдами самого Омара, когда тот попытался их остановить. Тогда ему пришлось здорово побегать по пустыне, собирая караван. Одного – самого строптивого – пришлось даже заколоть в назидание остальным смутьянам.

Когда буря угомонилась, Омар подошел к просторной деревянной клетке, в которой держали невольницу. Женщина спала. Даже в простом платье бедуинки она была прекрасна. Ее вьющиеся рыжие волосы были распущены и свободно лежали на плечах и груди. Работорговец, перевидавший немало женщин, залюбовался ею. На его жирных губах заиграла сладострастная улыбка. «Какая жалость, – подумал он, – что такая красота пропадет в гареме какого-нибудь престарелого султана. А впрочем…» Воровато оглянувшись, он просунул руку между прутьями. Сзади послышалось вежливое, но настойчивое покашливание.

– Аким, собака, – прошипел Омар, поспешно вынимая руку из клетки. – Ты следишь за мной?

Старик стоял позади, опершись на палку.

– Извини, хозяин, для твоего же блага, – потупившись, покорно произнес он.

Купец распорядился, чтобы женщину выпускали на прогулку только ночью, и приказал накрыть клетку овечьими шкурами. Подходить к ней имел право только Аким. И лишь ему было дозволено сопровождать ее во время прогулок. Пленница так и не поняла, что явилось причиной этому.

К концу четвертой недели караван прибыл в цветущий оазис Хохрам, что в переводе с языка жителей пустыни означало «Гавань». Всех невольников продали рыночному торговцу – улыбчивому Мусе, давнему приятелю Омара. Как и ожидалось, Омар получил за белую рабыню хорошие деньги. Купец не стал смущать Мусу рассказами о подозрениях своего помощника. Погонщикам он неплохо заплатил за молчание, а за верного Акима можно было не беспокоиться.

***

Все свидетельствовало о том, что Наташа очутилась в другой эпохе. Во всяком случае, можно было не сомневаться, что современные жители пустыни, даже несмотря на удаленность от центров цивилизации, носили иную одежду и пользовались иными средствами передвижения, нежели оборванцы, которые встречались ей каждый день. Поначалу Наташа не знала, куда шел караван, но, увидев изможденных рабов, привязанных к верблюдам, она все поняла. Догадалась она и о причине столь почтительного с ней обхождения. Правда, в конце пути ее все же подвергли неприятному испытанию, смысл которого она так и не поняла. Особенно раздражали вонючие овечьи шкуры, которыми накрывали клетку, и грязный старик, вечно бормотавший что-то себе под нос. Как и женщины в оазисе, он избегал смотреть ей в глаза. Рабов поместили в большом сарае, где у Наташи был свой угол. Условия, в которых она провела четыре дня, дожидаясь начала торгов, можно было бы с натяжкой назвать сносными, если бы не досадные мелочи.

Купание в большом металлическом тазу не доставляло ни малейшего удовольствия. Раздражали назойливые ухаживания притворно любезных чернолицых женщин. Вдобавок дамы не чурались мелкого воровства. Невозможно было оставить где-нибудь гребень или бусы. Они бесследно исчезали, а чертовки клялись, что ничего не брали.

Когда наступил базарный день, широкая площадь в центре оазиса запестрела яркими шатрами. Повсюду возвышались длинные помосты, куда выводились предназначенные для продажи невольники. Торги проходили стремительно. Помощники выстраивали рабов, покупатели взбегали на помост и придирчиво проверяли товар. Торговцы терпеливо дожидались окончания осмотра и назначали цену. Разгоряченные покупатели перекрикивали друг друга, стараясь перехватить инициативу, и заявляли большую сумму. Нередко дело доходило до потасовок. Пользуясь суетой и толчеей, вовсю работали карманники. Некоторым не везло. Их ловили и вешали без суда на виселицах, предусмотрительно расставленных по периметру. За порядком следили хмурые стражники, одетые в золотистые халаты, остроконечные шапки и остроносые сапоги. За спиной у них висели расписные колчаны со стрелами и луком, а на поясе болтался огромный кинжал. В руках стражи сжимали короткое копье.