Я задержалась там недолго, но успела сфотографироваться рядом с желтой подводной лодкой, построенной Кусто. Она стоит возле Океанографического музея, которым он и руководил с 1957 года. Есть ещё одна достопримечательность – музей восковых фигур, открытый в 1910 году. Но самая главная достопримечательность – это, конечно, казино «Монте–Карло».

Еще я узнала, что квартира там стоит 4 миллиона долларов, и вообще всё очень дорого и шикарно. Здесь принято обедать вне дома и, несмотря на разнообразие кухни всех стран, существуют и национальные блюда, например, стокафи – это сушеная треска с томатным соусом. Не сказала бы, что очень вкусно. А также – фугас, что–то вроде пирожков из апельсина с орехами и семенами аниса. Неоднозначно на вкус.

Но теперь уже в Париже и хочу говорить о нем. К тому же я и здесь нашла настоящих французов, отойдя от туристических троп, проложенных толпою китайцев.

Апофеозом познания французской души для меня стал футбольный матч, вернее, реакция на него, а именно – на игру французской команды, победившей, не помню уже у кого, на чемпионате мира. Меня разбудили громкие крики во дворе. Это моя хозяйка праздновала победу, пригласив к себе подружек. Они орали от счастья на всю округу, не смущаясь нисколько тому, что была ночь и соседям это могло не понравиться. Они смеялись, как дети, и скандировали: «Viva France», выражая этим свой патриотизм, так ненавистный некоторым нашим либералам – «людям со светлыми лицами», как они сами себя называют, предполагая, что все остальные люди – «с темными лицами», ведь проявлять любовь к России все равно что заниматься чем–то порочным. Но это только в том случае, если патриотизм исходит от русских и по отношению к их родине, другим же странам и национальностям, проживающим в «цивилизованном мире», они дозволяют и даже приветствуют выражение подобного чувства.

Я не могу представить себе американца или француза, говорящего, что жить в Америке или во Франции ужасно по сравнению с другими странами, а быть американцем или французом – омерзительно и стыдно. Это невозможно никогда и нигде, за исключением России, наверное, потому, что только у нас есть такие «люди со светлыми лицами».

Но французы молодцы, что так любят свою страну. Мне не оставалось ничего другого, как встать, налить вина из своей бутылки, стоящей в холодильнике, и пойти к ним, чтобы поздравить с таким праздником. Воспринято это было тепло и радостно. Тут же Мари сообщила всем, что я – русская из Санкт–Петербурга. И подружки оценили её информацию весьма положительно, предложив выпить за столицу футбола – Санкт–Петербург: такой чудесный город. Не знаю, был ли кто–то из них там, но я согласилась с их мнением вполне.

Что–то нигде в Европе я не замечала в среде обычных людей русофобии, такое впечатление, что они вообще не в курсе санкций против нас, а также не знают ничего об «опасности нападения России» на них и прочей туфты из тамошних СМИ и телевизора (вот там это всё и живет, а здесь живут люди и по возможности счастливо). Это сближало, независимо от страшной «угрозы», исходящей от нас для всего цивилизованного мира. Как будто это мы подогнали свои границы к НАТО, а не этот самый мир подползает всё ближе к нашей прихожей и что–то мне подсказывает, что они не станут просить домашние тапочки, чтобы войти в наш дом.

Дураки опаснее любого врага, потому что в их представлении о мире нет никакой логики и, подобно серийному убийце, у них нестандартное мышление, по этой причине обычному человеку трудно его вычислить.

Миром правит фактор дурака, я убеждаюсь в этом каждый раз, когда пробегаю глазами по ленте новостей, хорошо понимая, что ничего не может изменить начавшуюся деградацию, и мне уже не смешно, когда некоторые ученые утверждают, что скоро мы превратимся в обезьян. А чем это невероятнее утверждения о том, что наша Земля плоская, якобы потому, что не существует ни одного фото Южного полюса, а из этого следует, что где–то находится край Земли, но нам об этом не сказали. И, читая подобное, я действительно начинаю уже верить в то, что фтор, присутствующий в обычной воде, которую мы пьем, опасен, потому что от него люди тупеют. И этим пользуются те, кто ещё не успел выпить столько воды, чтобы это произошло с ними?

В Париже недалеко от Эйфелевой башни я купила себе черную бейсболку с надписью «Paris» за 18 евро; пройдя пару кварталов от того места, увидела такую же за 6 евро. Мир изменчив. Но то, что неизменно остается со мной всегда, – это способность чувствовать, познавать окружающее пространство в ощущениях. Ведь именно чувства делают нас по–настоящему живыми, а не мешком с костями и внутренностями. Нет, я вовсе не отрицаю значения тела, я даже люблю его, ибо оно – мои крылья, мой космический корабль, мой скорый поезд, в котором я передвигаюсь по миру за новыми и неизведанными ещё мной впечатлениями.

Лучше всего понимаешь это, когда путешествуешь: три часа назад ещё была дома, а теперь в Париже, промелькнули дни как один, и вот уже море видно в окошке. Самолет приземляется в Сицилии.

Я двигаюсь через весь остров на двух поездах с пересадкой до места назначения. Приезжаю. Просыпаюсь утром и вдруг начинаю понимать, что время идет совсем в другом темпе: оно изменило самому себе и мне тоже. О, многоликий Хронос!

Неужели прошло так мало дней с моего отъезда из Петербурга? Мне кажется, что по ощущениям, по смене языков, на которых говорят люди, по их поведению и множеству других вещей я пережила большой отрезок времени и жизнь моя как будто замедлилась, я подобно какому–то мелкому насекомому вижу мир, как в замедленной съемке, и это несмотря на быстрое перемещение в пространстве. Парадокс. Жизнь моя стала хоть немного длиннее. Я проверила на себе эту странность и осталась вполне довольна, потому что всё гениальное – неожиданно и внезапно. Точно выверенная конструкция хороша для строительства зданий или мостов. А я – живой мост, перекинутый между мирами, по крайней мере так я это чувствую…

И почему всё происходит неожиданно и, казалось бы, не к месту, когда воспоминания врываются, как ветер в окно, который распахивает его внезапно. Вроде бы ничего не предвещало таких изменений.

Я просто сижу и смотрю, как постепенно опускается ночь. Я просто пишу роман. В голове складываются первые фразы. Остается только их записать. Воспоминания. Да, это так, они могут приходить ото всюду: из этого мира, из другого времени, где меня уже нет или ещё нет, из параллельного, считающегося нереальным.

Мир моих реальных фантазий… Но в любом случае для того, чтобы мне написать о чем–то, бывает необходимо всего лишь вспомнить.

Позапрошлой осенью я решила устроить себе экскурсию по Золотому кольцу. Я была там раньше, но это происходило ещё в юности, а с тех пор много чего изменилось, не думаю, что в архитектуре тех городов, но во мне – точно.

На своей машине, без всяких попутчиков, я отправилась в это путешествие, как говорится, налегке, не заботясь о том, где я буду ночевать: гостиницы заранее не бронировала, потому что не хотела быть связанной какими–то временными рамками. Я не знала, сколько часов или дней проведу в том или ином месте. Всё зависело от моего интереса. Никакой четкой программы у меня не было. Пусть идет как идет, вернее, едет как едет, – думала я, отправляясь в путь.

В городе Владимире я задержалась дольше, чем предполагала, и на улице уже стало заметно темнеть, но оставаться здесь на ночь не хотелось. И я решила добраться до Суздаля, чтобы там заночевать. Не так далеко друг от друга находятся эти города. Но примерно на середине пути моя машина начала издавать неожиданные звуки: постукивание, шипение и легкое подпрыгивание. Она явно была чем–то недовольна.

Вдалеке маячила какая–то деревня, и я пыталась дотянуть до нее. Хорошо, что у меня хоть и с трудом, но получилось это сделать. Правда, немного не доезжая до самой деревни, мотор вконец заглох. И моя попытка заглядывать в открытый капот ничего не изменила. Я не слишком разбиралась во внутренностях машины, поэтому определить, что у нее болит, не смогла. Только то, что она была горячей. Это легко можно было почувствовать, дотронувшись до неё рукой, но диагноз поставить таким образом не удалось. С задумчивым видом я с полчаса простояла, склонившись над открытым капотом, в надежде на то, что проезжающий мимо какой–нибудь добрый человек заметит на дороге одинокую женщину у машины и, может быть, остановится, чтобы помочь мне. Но машин на трассе почти не было, а когда стало ещё темнее и время стремительно близилось к ночи, движение затихло вообще.