– Не будь таким злым, это не пристало добропорядочному учёному. В конце концов, ты ведь сам говорил о необходимости просвещения тех, кто утопает во тьме.
– Я не могу обучить его дифференциальному исчислению и координатному методу на коленке, ты и сам в этом ничего не понимаешь!
– Быть может, закончишь разговаривать так, будто меня здесь нет? – не выдержал Домнин, усаживаясь посредине стола и жестом подзывая служанку.
Я обреченно вздохнул, и вновь изложил свою короткую историю, добавив к ней только пояснения Альвина касательно найденной на месте преступления улике. Почесав густую бороду, подходящую скорее для образа какого-нибудь древнеимперского гоплита, нежели для солдата современного легиона, Домнин откинулся в своём плетеном кресле, даже оставив на время чашу с вином.
– Вы двое, никак, собрались поиграть в вигилов?
– Почти то же самое сказал мне вчера Альвин.
– И всё же?
– Разве твое сердце не задевает эта мрачная тайна? Какой-то безумный боевой маг убивает девятерых человек, один из которых – советник посла ахвилейцев, раскидывает свои бумажки, с помощью которых он идеально точно рассчитал каждое из этих убийств, и бесследно исчезает. Если у меня получится раздобыть восемь остальных листов…
– Ты предлагаешь украсть у ордена главные улики и самому заняться расследованием этого дела? Не слишком ли много ты взваливаешь на себя ответственности? Девять мёртвых тел – это, конечно, хорошо, но ты не боишься стать десятым? Ты ведь всего лишь младший дознаватель, не смотря на то, что Кемман. Вряд ли кто-то из твоих «братьев» придет в восторг от подобной инициативы.
– В этом ты, конечно, прав. Но есть одна причина, заставляющая меня этим заниматься.
– Только не говори, что хочешь сделать это только назло Трифону, – опередил меня Альвин.
– Именно так.
На самом деле, я и сам не знал, зачем затеял всё это, поскольку действовал на одном только энтузиазме, отбросив в сторону всякое здравомыслие. Мне не хотелось сидеть за бумагами ближайшие лет десять, до тех пор, пока золото и связи не вытолкнут меня на ступень повыше. Я жаждал действия, и единственной возможностью проявить себя в тот момент видел именно это несчастное расследование.
– Старик определил меня на работу переписчика, но копаться в бумагах покойного советника мне не очень-то охота. Поэтому для начала предлагаю отправиться в место, отмеченное координатами на схеме. Крепостица, которая, кажется, назывался Гнездом горного орла, я прав?
– Какое напыщенное название. Насколько я знаю, настоящих гор и, тем более, горных орлов в окрестностях Стафероса никогда и не бывало.
Альвин неохотно кивнул и демонстративно отхлебнул еще вина, всем своим видом показывая, насколько недоволен предпринятой мною авантюрой. Хотя, как бы он ни старался, я знал наверняка: мне удалось разжечь в нем ту самую искру энтузиазма, которая затем превратится в пожар.
Домнин же, напротив, высказал своё одобрение. Он всегда выступал за любые смелые начинания, сколь глупы бы они ни были, и по его довольной полуулыбке, скрывающейся где-то в дебрях густой черной бороды, я понял, что вполне заручился его поддержкой. Ему все равно ближайшие пару месяцев не оставалось ничего другого, кроме как страдать бездельем, поскольку до отправки в легион он оказался предоставлен самому себе, а военный склад характера никак не позволял вкушать светские блага и удовольствия, которые мог предоставить каждому свободному гражданину империи многогранный Стаферос.
– Завтра на рассвете жду вас у Близнецов, господа. Сегодня же мне предстоит попытка завербовать в нашу маленькую компанию еще одного человека, а также выведать у него все подробности, которые могут помочь делу. Вы, конечно же, не знакомы с братом Экером, да и, наверное, этому знакомству рады не будете, но без его помощи, увы, никак не обойтись.
– Мне стоит подготовиться к какой-нибудь неожиданной встрече, или ты можешь гарантировать нам полную безопасность в этом деле? – задумчиво разглядывая формы служанки, отчетливо проглядывающие под почти прозрачной туникой, Домнин, казалось, обращался скорее к ней, чем ко мне.
– Не могу дать тебе никаких гарантий. Но вряд ли мы сможем найти в этом форте что-нибудь, кроме останков убитого или же его следов, если Трифон уже успел послать туда людей. Нам, скорее, понадобится осторожность, чем грубая сила, поэтому панцирный доспех можешь оставить в оружейной.
– В таком случае, рад был повидаться, друзья мои. Мне пора.
– В такую жару лучше места не найти, – вяло отозвался Домнин, – точно не хочешь посидеть еще?
– Думаю, ты тут прекрасно и без меня обойдешься. Ты тоже не спешишь покинуть эту колыбель разврата? – вопрос предназначался уже Альвину, хмуро наблюдающим за той же служанкой.
В его взгляде не было той плохо сдерживаемой похотливости, присущей Домнину, но намерения и у того и у другого угадывались одинаково просто.
– Иногда, чтобы познавать эффективно, нужно как следует расслабиться.
Альвин, пожалуй, мог сломать все стереотипы о человеке, одержимом идеей высшего познания. Он определенно не был ни гением, ни даже просто одаренным человеком, в чем мне не раз представлялась возможность убедиться. Мне всегда казалось, будто таким образом он пытается заполнить внутреннюю пустоту или, я бы даже сказал, в какой-то мере хочет избавить свои мысли от какого-то страха. Он не терпел безделья, но с радостью принимал любое предложение об отдыхе и развлечении. В отличие от переполненного жизнью Домнина, тратящего себя направо и налево, Альвин по крупицам эту жизнь собирал, пытаясь наполнить собственную бездну, умещающуюся в глубине его глаз-колодцев, удивительно смотрящихся на таком молодом лице. В этот раз внутренний голод виден был так отчетливо, что любой другой на моем месте наверняка испугался бы за его душевное состояние. Я же, однако, был к этому привычен, и потому, не став более задерживаться, распрощавшись, поспешил удалиться. Пустота жаждала насыщения, и, хотя никогда не смогла бы себя заполнить, ни за что не сдавалась. А кто же я такой, чтобы ей мешать?
Раскаленная улица встретила меня удушливым жаром. Несмотря на старания слуг, постоянно обливающих мостовую водой, мелкая и острая пыль, похожая на пустынный песок забивалась в глаза и нос, и скрыться от жаркого ветра никак не представлялось возможным. Я брел по узеньким улочкам, знакомым с детства и, в какой-то мере, выросших вместе со мной. Столица едва успела отпраздновать свой сто десятый день рождения, что по меркам того же Клемноса казалось почти мгновением. Что уж говорить об Аррае, первой столице империи, простоявшей более трех тысяч лет.
Я прошел пешком всю улицу Святого Деметрия, на которой располагалась «Эвридика», и которая заканчивалась форумом Цереры. На этой небольшой торговой площади, в это время обычно переполненной народом, на этот раз почти никого не было. Несколько вигилов, примостившись в тени массивного здания торгового дома Карпини, несколько торговцев со своими лотками в тени дуба, растущего посреди площади. И больше никого. Некоторое время я стоял, разглядывая эту сонную картину, не совсем понимая, зачем же я тут оказался, но затем сообразил. Если не повернуть сейчас направо в сторону садов Аурелиана по направлению к капитулу, я окажусь в тупике маленького торгового квартала с несколькими оптовыми магазинами, образующими почти глухой дворик. В центре – старый пересохший фонтан, установленный, судя по его внешнему виду, еще до того, как на этих холмах начал разрастаться нынешний Стаферос. А в старом каменном доме на три этажа, на каждом из которых проживало по несколько семей, когда-то обитала и та, кому в те юные годы принадлежало моё горячее юное сердце.
Ее звали Корделией, совсем не так, как сейчас принято называть детей в незнатных семьях, на манер Пятой или Четвертой Империй. Она была юна, красива и обворожительна, как обычно говорят мужчины про тех, к кому испытывают вожделение. Она была душою этого маленького мира в конце улицы за торговой площадью, светлой идеей самой любви, какая обычно возникает в душе молодых людей, впервые ее ощутивших. Более того, она полностью соответствовала своему имени, по крайней мере, по отношению ко мне. Судьба выделила нам всего четыре месяца, четыре месяца, в течение которых я протаптывал собственную тропу в этот глухой дворик к дому, где всегда было много счастья и много смеха. Ровно до тех пор, пока половину города не выкосила чума.
