– И тебе здравствуй, – превозмогая недомогание, улыбнулся я, чем вызвал сильное смятение у визитера, не знающего, куда себя деть.
– Кир Трифон велел разыскать тебя и попросить срочно прибыть в капитул в его кабинет. А если… если ты, кир, по словам кира Трифона… не прибудешь так скоро, как он на это рассчитывает, то он велел передать, чтобы ты прибыл на площадь Аурена к дому кира Эммера…
Послушник так разнервничался, что мне даже стало немного жаль бедолагу. Естественно, он как мог, постарался смягчить послание не слишком скупого на выражения Трифона, однако даже в таком виде оно не предвещало ничего хорошего. Старший дознаватель был тем человеком, который, как говорится, вышел из низов, продравшись через тернии к тепленькому местечку в кабинете подальше от грязной работы. Никогда бы не подумал, что человек может быть настолько беспричинно злым и жестоким, пока не оказался под его прямой юрисдикцией, и потому сейчас моё сердце невольно ушло в пятки, как и у стоящего передо мной послушника. Впрочем, ему приходилось еще хуже: он боялся не только старшего дознавателя, но еще и представителя светского братства в моём лице. У меня, конечно, и в мыслях не было устраивать послушнику сцену за столь «раннее» пробуждение и беспокойство, но тот явно опасался худшего, привыкший к наказаниям за любой проступок.
– Хорошо, ступай. Я постараюсь не испытывать его терпение и поскорее отправлюсь в капитул.
– Боюсь, кир, тебе стоит сразу отправиться на площадь Аурена, – виновато хлопнув глазами, послушник даже отступил на полшага, – я здесь уже более часа стою, после того, как твой слуга отказался пускать меня на порог.
Я выругался в сердцах и трижды проклял тот день, когда согласился впустить в свой дом Грева. По правилам, мне не полагалось больше одного слуги, и к тому же выбирать можно было только из тех, на кого простиралось попечительство ордена, однако выбор мой, из всех прочих вариантов, оказался крайне неудачным.
– Тогда я туда и отправлюсь, – с трудом вернув лицу спокойное выражение, я захлопнул перед послушником дверь, оставив несчастного в расстроенных чувствах.
Времени у меня не оставалось, и потому тратить его на поиски нерадивого слуги я не стал. Быстро умывшись и сменив домашнюю тунику на более просторную, с золотым шитьем, опоясавшись кожаной перевязью с мечом, я вышел на улицу. Разгуливать по мостовым Стафероса пешком не слишком приличествовало положению, но площадь Аурена, на которой находился искомый дом, находилась всего в нескольких кварталах от дома. Тратить время на седлание Хлыста, а тем более, на ожидание паланкина, в данный момент смерти подобно. Знать бы только, зачем я понадобился Трифону, больше жизни ненавидевшему опоздания. Само собой, не будь я из рода Кемман, не видать мне нынешней должности как своих ушей, и это в лучшем случае. Но даже с учетом моего положения ласковых слов от старшего дознавателя ждать не стоит.
На раскаленных улицах ни души. Редкие в этих местах деревья, казалось, пригнулись к земле, не в силах выдержать гнет небесного светила, и только ветер, горячий и въедливый, непрестанно, но всё равно как-то лениво клевал их, будто падальщик умирающего буйвола. Мостовая исходила полуденным жаром, плавясь как олово в печи, и я будто бы чувствовал его даже сквозь толстые подошвы сандалий. За свои шестнадцать лет я еще ни разу не наблюдал такой жаркой погоды, и чувствовал себя соответствующе. Казалось, сам Антартес решил выжечь империю до тла и превратить ее в пустыню, какую мне доводилось некогда наблюдать далеко на юге в землях халифата Солдрейна. С наступлением жары город будто замер, уснул, накрытый одеялом из спертого воздуха, скорчился подобно иссохшему мертвецу. Последние два месяца я занимался лишь тем, что лежал на голых простынях, вечерами принимая гостей и сам изредка выбираясь на прогулки. Кроме вина в этом удушливом мире не осталось развлечений, и потому мы заливались им до самого горлышка, разбавляя его ледяной водой из подземных источников и льдом, ставшим теперь на вес золота. Жара выматывала и доводила до исступления, и даже ночью от нее не было спасения. Шумные прежде пиры превратились в собрания растянувшихся на мраморных полах тел, жаждущих лишь одного: прохлады. И потому нынешняя незапланированная прогулка вызывала во мне смешанные чувства. С одной стороны я был рад занять себя хоть чем-нибудь, но с другой – невыносимая жара и предстоящая встреча с Трифоном сказывались неприятным напряжением где-то в груди. Я был весь на взводе и чувство это, пожалуй, вовсе не было чем-то приятным.
Кир Эммер Дарбин, насколько я знал, был уполномоченным лицом и советником посла империи Ахвила, человек не слишком заметный и далеко не такой известный как сам посол. Что могло привлечь к нему людей из ордена, кроме очевидного шпионажа в пользу своего сюзерена? Впрочем, это и вовсе не было секретом, поскольку не существовало еще послов, которые бы им не занимались. Дознаватели расследовали ересь во всех ее проявлениях, в отдельных случаях – государственные и военные преступления. Широкий спектр услуг, которые наш кабинет оказывал Великому магистру, впрочем, на этом не заканчивался. Не думаю, что Дарбин попадал под какой-то из этих двух пунктов, поскольку, всем это известно, как член дипломатической миссии он молился своему пантеону богов совершенно открыто, а совершить какие бы то ни было преступления против империи на столь высоком уровне у него вряд ли бы получилось. Иные прецеденты, за которые брался кабинет дознавателей, существовали, но крайне мало, и большая их часть – мистического толка. Нечто подсказывало мне, будто сегодняшний день как раз и должен будет войти в эту категорию «иных».
Еще на подходе я заметил алые щиты ликторов ордена. Десяток стражей окружили дом достопочтимого Эммера, явно давая понять, что чужим глазам здесь не место. Облаченные в декоративные доспехи, выкрашенные в цвет, который принято было называть багряным, они больше походили на резных солдатиков из красного дерева, чем на живых людей. Я просто представить себе не мог, каково это, стоять на такой жаре в подобном обмундировании, и внутренне содрогнулся, мысленно поставив себя на их место. Стража либо не узнала меня, либо сделала вид, и потому проход к массивному крыльцу кира Дарбина оставался закрытым до тех пор, пока я не продемонстрировал этим стальным истуканам должностное кольцо на своём указательном пальце, выполненное из железа в виде свернувшегося феникса, единственный глаз которого заменял крошечный рубин. Обычные кольца, такие, как у меня, используемые для подтверждения полномочий братьев ордена, выглядели далеко не так шикарно, как у прочих выходцев из патрицианских семей, и по ним с легкостью можно было судить не только о занимаемой должности, но и о благосостоянии владельца. Знатного же брата обычно можно было увидеть и за милю, поскольку блеск его украшений мог затмить даже солнце. Я с удовольствием обменял подарок матери на простое, приличествующее моей скромной должности железное кольцо, хотя она, вероятно, считала, что положение обязывает носить только благородные металлы. Те времена, когда всего в империи можно было добиться благодаря собственному труду, и когда обычный лавровый венец служил лучшей наградой победителям, давно прошли. Ныне всем здесь правит одно лишь золото.
В просторном холле – прохлада. Обстановка дома на удивление скромная: несколько не слишком изысканных картин и статуй, почти что голые стены, обшитые панелями из красного дерева. Здесь же дежурит послушник, еще одно немое и бесправное орудие ордена, существующее на положении почти что рабском. А потому спрашивать у него что бы то ни было, не было никакого смысла, поскольку кроме приказов ему больше ничего знать не требовалось. Дальше – обширный зал, обставленный так же скромно, как и холл, двое гвардейцев и брат Экер возле массивного стеллажа с книгами, долговязый и тощий как палка. Лицо его, и без того безобразное, изрыто оспинами и прыщами, похожее на разбитую телегами дорогу. Только два синих как небо глаза смотрят на меня внимательно из этого жуткого месива и хоть как-то сглаживают общую нелицеприятную картину.
