Но есть то, чего уже не повернуть вспять. И с того самого дня, как Дуняша потеряла сознание, она не проронила больше ни слова. Будто смирилась с тем, чему стала свидетелем.
А помнит ли она вообще что-нибудь? Может, у нее отключилось тогда не только сознание, но и память? Да только ведь не спросишь же об этом!.. И он уцепился за эту мысль, как за соломинку, видя в ней единственную для себя возможность не сойти с ума.
Но дни шли, и сомнений не оставалось. Его Дуняша уходила. Молча и безропотно, оставляя его один на один с собственной совестью. А ему так и тащить этот груз непрощенности, который взвалил на себя по собственной же глупости. Ради чего?!
Только никогда не узнать, кто подталкивает, – ангел или бес, пока не увидишь, что из этого получится…
…Очнувшись, Дуняша молча обвела взглядом каждого, не понимая, где она и что с ней, и, остановившись на Алексее, еле слышно, с расстановкой, прошептала:
– А помнишь… «Рапсодию?»… Теперь я знаю… ответ… Хоть и должна любовь… прощать все грехи… но только не грех… против самой любви…
И в тот же миг он рухнул пред ней на колени, обхватил руками ее выболевшее тело и, срываясь на крик, все молил простить его, пощадить, не бросать одного! Он вымаливал прощение, как безумный, понимая, что просто не сможет жить, откажи она ему в этой последней просьбе.
Дуняша слегка коснулась его большой горячей ладони, – бесплотно, будто бабочка крылом задела, – ощутив на ней каждую складочку в отдельности, каждый бугорочек, и вновь провалилась в беспамятство:
– Лье-шень-ка…
И было в этом то ли всхлипе, то ли вздохе столько любви и невысказанной боли, что не осталось никаких сомнений – она простила! И, напитавшись запредельной мудрости, пред Вратами в вечность отпустила ему чудовищный тот грех.
…Ушла она, спустя несколько дней, жарким августовским днем, аккурат накануне его именин.
Ушла так же тихо, как и жила.
На кладбище Александра громко, по-бабьи, выла, кидаясь на крышку гроба, и все умоляла взять ее с собой…Ей вторили старухи-плакальщицы, затянутые в черные застиранные платки, и от протяжного этого воя, вспугнувшего тишину сельского погоста, Ванюшка тоже заплакал и, вцепившись в отца, с ужасом взирал на это странное действо.
«Как же все это пóшло!..» – с брезгливостью подумал Алексей, впервые взглянув на Александру отстраненно. И, снятая с пьедестала, на который сам же ее когда-то и возвел, она представляла теперь поистине жалкое зрелище.
И странно было, и страшно, что вот Дуняши нет, а жизнь продолжается. Все так же несётся куда-то стремительная Сыть, в водах которой совсем еще недавно они радостно плескались в ожидании первенца; перекликаются на деревьях встревоженные птахи, колышется трава на ветру…
…И только тебя нет со мной…
…Не разбирая дороги, шел он прочь от несовместимого с образом Дуняши места, прижимая к себе сына. Непролившиеся слезы омывали ему душу, счищая с нее постыдные косяки молодости, все наносное и пустое. И возрождая к новой жизни…
Но уже без Дуняши…
И без любви…
Вместо эпилога
А спустя несколько лет, оставив сына на попечение Дуниной сестры, Алексей эмигрировал в Италию, обосновавшись близ Генуи, портового города на берегу Лигурийского моря.
Он часто писал на Родину, собирался забрать Ванечку к себе, предлагал родне всяческую поддержку.
Но сына вернуть ему так и не удалось…
Тайны прадеда Алексея
…Грустную ту историю мне когда-то давно поведала бабушка Мария. История старательно замалчивалась в нашем пуританском роду, произносилась едва ли не шепотом. И больше мы о прадеде Алексее ничего не знали. Да и желающих узнать, пока живы еще были очевидцы тех давних событий, тоже не нашлось. Даже фотокарточек его не осталось, – все было предано огню. Чудом сохранился лишь снимок его супруги, той самой Дуняши из «Итальянской рапсодии». Сделан он был, по методике тех лет, на очень толстом картоне, с годами переломившемся в нескольких местах и изрядно истертом. Но благодаря современным технологиям, фото удалось восстановить:
Сколько бы я ни думала о судьбе прадеда, достоверным было лишь одно: эмиграция в Италию. И – все! Как обрезанные кадры хроники. Где только «до»…
Но человек ведь жил и «после». Чем-то же ведь он в эмиграции занимался. Вон и семью новую создал, женившись на красавице-итальянке, снимок которой тоже присылал родственникам. А может, появились у нас в Италии и троюродные плетни… К тому же слишком сомнительным казалось предположение, что причины столь внезапной эмиграции крылись исключительно в личной жизни Алексея Михайловича.
Так бы, может, и растворилась в веках еще одна судьба, размытая ненадежной памятью людской, если б не овладел мной однажды писательский зуд, и не принялась бы я по крупицам собирать разрозненные воспоминания, фотодокументы, старые, еще бумажные письма, давно уже вытесненные вездесущим Интернетом. А вдруг да и всплывет в них какая-то неизвестная дотоле информация! А там и могилку найти повезет… Только вот где она, та могилка! Как до нее добраться! Годы неумолимы, времени почти не остается, да и здоровье все чаще показывает неукротимый свой нрав, делая меня невыездной…
Но дни шли, а в какие бы двери я ни стучалась, какие бы запросы ни рассылала, – везде был тупик. Словно прадед желал оградить меня от правды, в которой и сам заблудился.
«Ну помоги же мне, Алексей Михайлович! Хоть чуть-чуть приоткрой свою тайну!»…
И небеса услышали!
Однажды ко мне пришел брат и, перейдя вдруг на шепот, сообщил, что, блуждая в развалах Интернета, случайно набрел на книгу В. К. Агафонова «Парижские тайны царской охранки», в которой с удивлением обнаружил и упоминание о нашем прадеде, Савенкове Алексее Михайловиче. И не просто упоминание, а целую справку о его революционной деятельности в России, после смерти супруги, обо всех его арестах и ссылках. Но главное, что потрясло невероятно, – причины «эмиграции» в Италию и того, как стал он зарубежным агентом Департамента полиции под кличкой «Франсуа»…
Сказать, что мы были потрясены, – ничего не сказать. В тот день мы долго проговорили, решив пока никому ни о чем не сообщать. А успокоившись и перечитав массу другого исторического материала, в корне пересмотрели свое отношение к данной теме, ибо с позиций современной истории прадеда нашего можно считать едва ли не героем, деятельностью своей раскачивавшим революционную лодку…
И тут уж азарт охватил и меня. Хотелось не только довольствоваться новостями брата, а и самой участвовать в увлекательнейшем поиске. Но для этого необходим Интернет, а я наотрез отказывалась иметь дело со «всемирной паутиной», внушавшей мне панический ужас. Да и служба в Органах приучила не ввязываться ни в какие сомнительные прожекты. Смешно сказать, но компьютером я пользовалась исключительно, как пишущей машинкой. И лишь после нашего невероятного открытия я отчетливо поняла, что без Интернета мне не продвинуться в своем поиске ни на шаг.
Однажды, с трудом сдерживая восторги по поводу открывшихся мне возможностей, я попробовала сделать запрос и о прадеде-революционере. Просто так… наобум… безо всякой на то надежды. А вдруг? И, к немалому своему изумлению, получила то, что искала. Мне открылись вдруг такие горизонты, о которых и помыслить не смела. И, погружаясь в атмосферу исторической документалистики, преодолевая отчаянное сопротивление отдельных представителей рода, да и собственное смятение тоже, я продиралась сквозь дебри правды и вымысла и везде находила упоминание о нем, собственном предке. И это, должна я вам признаться, – потрясение, несравнимое ни с чем! Жизнь Алексея Михайловича выходила далеко за рамки жизни обычного обывателя и, да простите за пафос, – вписана в историю Российской империи.
Так вот при каких обстоятельствах он попал он в эмиграцию! Вот как распорядилась его жизнью судьба! Постыдные ошибки молодости не смогли затмить в нем натуру незаурядную, которой в будничных рамках оказалось неуютно. И обо всем этом нам поведали многочисленные исторические документы и факты, которые мы обнаружили в таких произведениях, как:
