И начались в Петербурге потопы – один за другим. Петербург и так изобиловал реками, а теперь все улицы превратились в реки. Жители уже почти ходить разучились – всё в лодочках по городу плавали. Наконец знаменитый петербургский учёный Ломоносов понял, в чём дело. Он долго наблюдал небо в подзорную трубу и в конце концов выяснил, что причиной беспрестанных дождей являются шпили зданий: тучи, спускаясь всё ниже к земле, напарываются на них, протыкаются во многих местах и заливают Петербург потоками воды.

Опечалился царь Пётр, опечалились и европейские архитекторы, но делать нечего – не жить же в городе, находящемся в состоянии перманентного потопа: стали убирать шпили со зданий. Но видя, как царь Пётр всё больше мрачнеет с очередным демонтажом, его приближённые решили всё-таки оставить пару высоких шпилей – на Петропавловском соборе и на Адмиралтействе. Да ещё несколько невысоких оставили – уж совсем к земле даже петербургские тучи не спускаются. Ну да, сейчас из-за петропавловского и адмиралтейского шпилей дожди заливают Петербург беспрестанно, но уж совсем потопы бывают редко.

Трудно сейчас представить, что на месте многолюдного Гостиного двора некогда шумела берёзовая роща, а горделивый Екатерининский канал, закованный в гранитные доспехи, был когда-то маленькой лесной речкой, вытекавшей из болота. А Невский проспект… Да его и вовсе не было! (Вот уж это действительно трудно себе представить! – то ли саркастич., то ли ошеломлённ. примеч. автора).

В первые годы по основании Петербурга горожане всё по берегам Невы да впадающих в неё маленьких речек селились. Боялись они уходить далеко от берега – кругом были дремучие леса и болота, в которых, по убеждению горожан, жила всякая нечисть: лешие, водяные, бабаи, листины, пущевики, ауки, боли-бошки, чухонцы… Да-да, даже местных чухонцев, чьи селения бесстрашно располагались в непролазной чаще и среди болот, петербуржцы считали лесной нечистью!

Горожан понять можно: если лешие да водяные населяли леса коренных русских губерний, откуда родом были первые жители Петербурга, то почему же всей этой нечисти не должно быть здесь – в мрачных чухонских лесах?

Даже наводнения, часто досаждавшие петербуржцам, не могли принудить их удалиться вглубь материка – горожане тонули, теряли в рассвирепевших волнах имущество, но крепко держались берега. Даже указы грозного царя Петра, желавшего расширять город во всех направлениях, были бессильны – петербуржцы готовы были сносить суровые наказания, но только не жить в дремучем лесу и не дрожать еженощно от страха повстречать на пороге своего дома бабая, или на тропинке – пущевика.

Царь Пётр, признаться, и сам немного побаивался углубляться в лес – ведь ему (как и любому русскому человеку – что царю, что батраку) многочисленные мамки да няньки рассказывали в детстве про всю эту нечисть. С другой стороны, Пётр – как человек, получивший европейское образование и побывавший на просвещённом Западе, – понимал, что всё это старушечьи побасёнки и дремучие суеверия.

В конце концов царь решился: или он одолеет лес, или лес – его! И приказал прорубать широкую просеку прямо к Александро-Невскому монастырю, находившемуся на довольно удалённом расстоянии от города. Народу это было подано в царском указе так: «Нечего крюк здоровый делать, плавая по Неве до монастыря! Напрямую удобнее, и гнев Посейдона отныне будет не страшен».

Но как до этого отвадить петербуржцев от берега Пётр при всей своей грозности не сумел, так и сейчас набрать охотников прорубать першпективу не смог. Набралось немного чухонцев (которых просвещённый Пётр нечистью не считал) – для них лес был домом родным, а лесная нечисть – соседями. Да ещё гвардейцы Преображенского и Семёновского полков без лишних разговоров за своим царём пошли – им было без разницы, с кем бороться: хоть со шведом, хоть с лешим.

Вот это наше упоминание о шведах оказалось как раз кстати! Царь Пётр сразу вспомнил, что у него достаточно уже накопилось пленных шведов – ведь их тоже можно взять с собой прорубать першпективу. Идея была беспроигрышной по двум соображениям. Во-первых, шведы – пленные и по своему положению не имеют особых возможностей пререкаться и воротить нос. Во-вторых, шведы – иноземцы, и до русской нечисти им, по идее, нет никакого дела.

– Вам нет никакого дела до нашей нечисти? – на всякий случай уточнил царь Пётр у шведов.

– Ровным счётом никакого. Плевать мы на неё хотели, тем более, что не знаем ни одной, – невозмутимо подтвердили шведы предположения Петра.

– Вот и прекрасно! Тогда завтра же начинаем прокладывать дорогу.

Шведы не нашли логики в словах Петра: как могут соотноситься русская нечисть и прокладка дороги? Но поскольку они были пленные, то в дискуссию вдаваться не стали.

Итак, местные чухонцы, пленные шведы и преображенцы с семёновцами, во главе с царём Петром, начали прорубаться от Адмиралтейства к Александро-Невской лавре. Принялись дружно за работу, но не успели ещё и версты пройти, как вдруг из густого ельника (где-то в районе нынешней Большой Морской улицы) навстречу работникам выходит старичок небольшого росту. Пётр и его гвардейцы сразу поняли, что перед ними сам хозяин леса – леший. Чухонцы тоже, наверняка, узнали своего соседа, но вида не подали – очень невозмутимый народ. А шведы – те вообще ничего не поняли.

Говорит старичок Петру:

– Привет тебе, царь Пётр!

– И тебе, дедушка, привет! – отвечает Пётр.

– Царь, я к тебе уважение имею: ты могучий и грозный – не то, что твой тишайший папенька. Людишек своих ты напугать можешь не хуже меня. Но только вот тебе мой совет: не ходи ты дальше, не надо. Что тебе, Невы да морского побережья мало? Ты же, насколько я слышал, море любишь да морское дело уважаешь. Зачем тебе вдруг дебри лесные понадобились?

Не сразу ответил могучий царь. На первый взгляд – справедливы слова лесного владыки. Но на второй взгляд – всё не так просто. Отвечал Пётр, вздохнув:

– Эх… Всё так: люблю я море и дело морское уважаю. Но как бы я море ни любил, Россия-то, чай, не на островах находится, не Британия какая-нибудь. Нам к морям прорубаться надо, а суши у нас – сколько угодно. И суша наша вся лесом бескрайним покрыта – Россия ведь не в киргизских степях раскинулась. Так что без леса нам никак не обойтись, рано или поздно мы бы пришли сюда, уж не обессудь.

Крепко призадумался тут леший.

– А что будет, если дальше пойду? – любопытствует царь.

– Да ничего хорошего не будет. С тобой уж точно… Вот, видишь эти древние камни, которые твои работники разметали, чтобы путь расчистить? Так вот, часть этих камней в тебе окажутся, и найдёшь ты через них свою погибель раньше времени. А деревья вековые видишь, которые вы срубили, да гатями в болота уложили? Вот так же после смерти твоей, царь, флот твой любимый сгниёт, брошенный в полнейшем небрежении твоими наследниками.

Теперь уж настал черёд царю Петру крепко призадуматься. Тут подходит к царю его приближённый, знаменитый колдун и чернокнижник Яков Брюс. И говорит:

– Не печалься так сильно, царь. Старец сей, конечно, правду сказал, да не всю. Да, флот при ближайших твоих преемниках их небрежением в изрядную ветхость придёт. Но зато позже возродится в ещё большей славе. То, что не удастся сделать тебе – вывести русский флот на океанские просторы, произойдёт в последующие столетия.

Насчёт же камней в организме Петра, от которых самодержцу погибель уготована, – о том Брюс умолчал. Тут он никак не мог царя обнадёжить.

Петру же хватило и доброй вести о флоте – ободрился он и молвил:

– Изрядно ты меня постращал, дедушка, а теперь посторонись, работа не ждёт!

– Как знаешь, – печально вздохнул леший и исчез.

Долго ли, коротко ли (вообще-то, коротко ли – иронич. примеч. автора), но дошла просека до реки Мьи. Смотрят: на другом берегу стоит гигантская дева со щитом и копьём, глаза большущие, золотые волосы волнами по плечам распущены, обширная грудь от гнева так и вздымается – любо-дорого посмотреть. Кто же мог подумать, что это сама местная Богиня Смерти?! Ну, чухонцы могли так подумать – они ведь не раз её видели. Но чухонцы и на сей раз сохраняли удивительную невозмутимость.