Поздно.

Минхо как будто бы избегал его. Во всяком случае, не трогал и старался не попадаться парню на глаза. Бегун стал несвойственно себе тихим. А жаль — Ньюту его не хватало. Ему бы хоть какая-то поддержка была нужна сильнее воздуха. Но поддержки не было ни от кого, и блондин просто продолжал мирно втаптывать себя в землю.

За короткие две недели своей жизни он испытал, наверное, весь спектр эмоций, который только существует в природе, и он не жалеет. Никогда у него не было депрессий. Нет, он-то считал, что были и самые настоящие, но сейчас понимал, насколько это несерьёзно. Никогда ещё внутри него не вспыхивал огонь, никогда ещё ничего не сжималось и не скручивалось. Она помогла ему вырасти, эволюционировать после этой двадцатидвухлетней спячки, в которой, как он раньше считал, он жил. Теперь-то было явно: не жил он. А если и жил, то в какие-то редкие и отдельные моменты. А с ней он жил постоянно.

Ньюту было жаль только одно: счастья он испытать не успел, и вряд ли уже испытает.

Странное у него состояние: ничего не изменилось, и одновременно изменилось совершенно всё. И что с ним теперь будет, он понятия не имеет.

Наверное, Ньют бы просто закрылся от всего чёртового мира в своём вакууме и там бы тихонько умер или просто сошёл с ума, если бы не Минхо, которому, видимо, осточертело состояние его дорогого соседа.

Когда Ньют пришёл после учёбы домой, Минхо стоял напротив двери, скрестив руки на груди и прожигая в блондине дыру грозным взглядом. Ньют непонимающе изогнул бровь, откидывая в сторону сумку. Это был первый раз за последнюю неделю, когда Минхо вот так к нему подошёл. Кажется, Рассел успел отвыкнуть…

Азиат внезапно отмер, подошёл к нему, ухватил за руку и бесцеремонно поволок к кухне. Как бы Ньют не пытался освободится, шансов у него не было — Минхо держал крепко. Почти отшвырнув блондина на стул, он сел напротив и, оперевшись на стол подобно полицейскому на допросе, сказал:

— Ну, рассказывай.

Ньют поелозил на стуле.

— Что тебе рассказывать? — хмуро отозвался он.

Минхо усмехнулся.

— Какая бяка на тебя напала. Ты, конечно, и раньше не был ходячим куском позитива, но сейчас на тебя прямо смотреть тошно. Рассказывай.

— Слушай, я не знаю, что это, понятно?..

— Знаешь, знаешь. — перебил его бегун. — И я знаю. Но тебе нужно выговориться.

— Зачем это?

Парень пожал плечами.

— Легче станет. По себе знаю. Может, и разобраться в чём поможет. Ты, как я вижу, сам не понимаешь, что с тобой творится.

Ньют неуверенно кивнул, и Минхо показательно развёл руками.

— Считай, что ты на приёме у психотерапевта. И что я типа вообще левый мужик, который ничего о твоей жизни не знает.

Ничего не знает… Легко сказать! Минхо знает чуть ли не больше, чем знает сам Ньют.

Какое-то время он метался глазами, собираясь с мыслями, прежде чем наконец устало выдохнуть.

— Я в заднице.

— Ты там давно.

— Это другое.

— Насколько?

— Полностью.

Ньют тяжело вздохнул и понял, что терять ему нечего. Слова сначала давались с трудом, как будто он признавался в чём-то ужасном, но Минхо молчал, даже без тени насмешки слушал его, и это, безусловно, придавало сил.

Ньют рассказал всё. И про океан, что привиделся ему в самый первый день, и про всё, что связано с Томасом, и про книгу с радио, и про то, как они сидели на крыше, как гуляли. Умолчал, разве что о несостоявшемся (и состоявшемся тоже) поцелуе. Это ему хотелось навсегда оставить в секрете.

Рассел рассказал, вернее, попытался адекватно описать всё, что так сильно его терзает и терзало всё это время. И Минхо внимательно его слушал, не перебивая, не раздражаясь его мямленью вперемешку с матами, и Ньют был благодарен ему. Наверное, впервые за всё время, что они с ним знакомы.

Цельного рассказа всё равно не получилось. Ньют перебивал сам себя, путался, долго подбирал слова, но говорил очень честно, вываливая на соседа гору всего, что в нём накопилось. И постепенно, слово за словом, он чувствовал, как туго затянутый узел в груди ослабевает, дышать становится легче. Чуть-чуть. Но всё-таки легче.

—… Я не знаю, почему меня это так волнует, но я не могу перестать, понимаешь? Пытался, но не могу. — Ньют перевёл дыхание и устало потёр глаза.

— Знаешь, почему?

— Вот только не надо сейчас говорить…

— Не собираюсь я ничего тебе доказывать, ты сам всё поймёшь. Просто ответь — сам себе в первую очередь — она тебе нравится?

Ньют почувствовал, что руки затряслись.

— Минхо, я не…

— Я же не прошу тебя клясться ей в любви до гроба, мне нужно, чтобы ты напряг серое вещество в своей башке и ответил на простой вопрос. Ну?

Во рту в момент всё пересохло. Взгляд ещё сильнее заметался по сторонам в поисках чего-то, на что можно было бы быстро перевести тему, но убегать было некуда.

Вдох.

Выдох.

Вдох.

— Да.

— Что-что?

— Нравится. — повторил Ньют громче и едва ли узнал свой голос.

Минхо многозначительно кивнул.

Блондину казалось, что он стоит голый посреди Тайм-Сквера, ни с чем другим он это сравнить не мог. Стоит, и все на него глазеют, и видят то, чего по идее видеть не должны, потому что грёбаная приватность.

А тут нате вам, смотрите, любуйтесь.

— Отлично, к этому мы пришли. Теперь давай, развивай мыслю. — Минхо, улыбнувшись, как довольный кот, подпёр щёку кулаком.

— Нет, хватит. Нет. Нет, нет, нет… — Ньют отчаянно замотал головой. Ага, как будто этот от него отстанет… — Не надо развивать. Это неправильно.

— Что?

— Всё. Она не может мне нравится, я её не знаю!

— Знаешь, и если ты хотя бы немного сосредоточиться на всём том, что вы успели пережить тут без меня, ты поймёшь, что знаешь о ней почти что всё.

— Но от неё столько проблем!

— И что? Знаешь, Ньют, девушки такие существа, которые врываются в нашу жизнь, не важно, звали мы их, или не звали, запираются в ней хорошенько, и меняют. Кардинально. Но в лучшую сторону. Они и нас меняют. Рядом с ними мы становимся лучше, умнее, смелее. За каждым гениальным мужчиной стоит гениальная женщина! Рядом с ними мы чувствуем себя нужными, значимыми. И это круто! Но до этого надо вот этим дойти. — он постучал себе по виску. — А до тех пор тебе и впрямь будет казаться, что эта тварюга тебе жизнь сломала, а она её наоборот починила, ты просто с непривычки ничего здраво оценить не можешь. Подумай. Да и какие проблемы тебе принесла Тереза?

— Я… — Ньют запнулся. И правда — все его переживания и мучения были вызваны лишь этим чёртовым чувством непонятности. Но и оно появлялось только тогда, когда он был заперт в четырёх стенах. Рядом с ней он мог думать только о ней. Рядом с ней никакое происходящее не казалось неправильным. Он менялся рядом с ней. Она заставляла его творить невероятное. Она его изменила.

Минхо, мать его, прав.

— Из-за неё я теперь могу навсегда рассориться с Томасом! — после какой-то паузы выдал Ньют. Не хотелось ему так просто признавать правоту соседа.

Самолюбие творит с ним страшные вещи.

Минхо закатил глаза.

— Господи, да сдался тебе этот Томас! На кой чёрт он тебе? Я его видел, таких козлов ещё поискать надо! Поссорились — ура! Радуйся давай! Меньше мудаков в окружении, меньше шанс стать мудаком самому.

— Вообще-то, он мой лучший друг! — нахмурился Рассел, но с ужасом заметил, что с Минхо он согласен. Ну разве что самую малость.

— Нет, парень, я — твой лучший друг.

Ньют фыркнул, отмахиваясь.

— Да какой ты лучший друг… — пробурчал он, совсем не задумавшись о том, что ранимую душу Минхо это может задеть.

— Лучший, лучший. Скоро сам поймёшь. — нисколько не обиделся тот. — На счёт этого Томаса не парься совсем, понял? Он совсем не повод отказываться от такой девушки, как Тереза. Если ты этого сам не понимаешь, ну тогда…

— Да всё я понимаю. — раздражённо перебил его Ньют. — Понимаю. Но я, блин, запутался уже. Хорошо, нет от неё проблем, и морок и забот тоже никаких, и зоопарк внутри меня есть, и думаю я о ней без конца и края, и с ума схожу всё это время без неё, потому что, я уж не знаю, как ей это удалось, но не могу я без неё больше, не могу!