– Ты его гипнозом усыпил? Так вот сразу? Он ничего не слышит?
– Примерно. Тата, день и жизнь продолжаются, у нас есть толика времени, и мы должны ее использовать по максимуму. Готова? Поменьше рассуждений и почетче ответы, ладно?
– Да, я поняла. Готова. А где…
– Вносят изменения в больничные карты. Он вышел из своей болезни полностью, и только от него зависит – быть ему здоровым всегда, или на краткую побывку.
– Ты просто гений. Ведь я его действительно много лет таким не…
– Ты сказала мне, что он тебе бывший муж, а ведь вы не разведены.
– Ну какое это имеет значение? По сути-то отдельно жили… Живем. Так ему хоть какая-то защита, что у него семья и близкие…
– А родители?
– Отец, вроде бы жив, где-то во Владивостоке, но у него другая семья, и они друг с другом не знаются лет десять.
– Понятно. Других же родственников у него нет. То есть, в переводе на коммунально-бытовой язык, ты его берешь жить к себе, в однокомнатную квартиру.
– А что, есть варианты? Куда еще? Да, ко мне в «однюшку».
– А кто он по профессии?
– Никто. Закончил ВГИК, по курсу сценаристов, но писателей сейчас как собак нерезаных. Со сценариями у него не заладилось, он и в кинооператоры собирался, и в режиссеры.
– Тогда вопрос тебе: на фига?
– Что на фига?
– Человек с несмываемым пятном в анамнезе, без профессии, без стержня и корней, на хрена он тебе нужен?
– Как это? Ты о чем? Он же мне муж, и я его люблю.
– Я могу разбудить его прежним, как вчера и год назад. Местные врачи мне кое-чем обязаны, как выяснилось, и ждут только моего слова – без скрипа и звука вернут ему прежнее койко-место и соседей, что уже второй час маются за пределами родной палаты. На осколках прежней вашей жизни ты сумела построить новую, какую ни на есть – а свою, себе и ребенку. Теперь ведь она опять рухнет, а что впереди – тебе неведомо, и вам с ним уже не по двадцать лет. Куда он пойдет? К тебе? А дальше? Ничего не умеет и ничего не знает, голый, с подорванным здоровьем. Ведь ему одеться не во что, кроме как в эту пижаму и рубашки с трениками из секонд-хенда? Ты уверена, что всех троих прокормишь? По названию он мужик – а ведь будет дармоедом и долго им будет. Пасть жертвой чужого милосердия – что может быть горше? А?
– Это… Да, я как-то не подумала. И ты… Вил, ты можешь его разбудить прежним? Сумасшедшим? Да? И его оставят здесь, дальше «лечиться»?
– Да.
– У тебя на это есть такая власть?
– Власть? Нет. Возможности, скажем так. Рычаги влияния. Контора у нас могучая.
– Погоди. Ты же говорил, что работаешь в страховой компании?
– Ничего подобного. Это Филарет там работает, а я прикомандирован к нему по одному делу и совсем из другой фирмы, зарегистрированной от Минздрава. Гм… Вспомни. Вот видишь, ты уже вспомнила.
– Да. Я вспомнила, извини, пожалуйста. Ты хороший врач, если так вот взял и не только диагноз поставил, но и… ход болезни переломил. И обратно, получается, тоже можешь?
– Могу.
– И он проснется, как все привыкли, чокнутым, я выброшу газету в урну, салфетку и посуду в сумку, вытру ему рот, суну стольники по карманам – врачу, медсестре, санитарке… Все будет как было…
– Да. И поедем со мной, по моим делам. А вечерком, как дочку уложишь, я тебя встречу и махнем в кино. А потом в клуб куда-нибудь закатимся до утра.
– В клуб? Сто лет не была!
– Да. В бильярд скатаем, по рублю партия, в русский бильярд, а не в тот, где лузы шириной с футбольные ворота, поужинаем с советским шампанским, а то и с настоящим французским, махачкалинского розлива! Потом еще куда-нибудь переместимся. А под утро к тебе. Я тоже давно не отдыхал по-взрослому. Ну так что?
– А Николай?
– А Николай проснется как был, в слюнях. Разве что кошмаров и боли в нем будет поменьше, раза в два примерно. И пореже наполовину.
– Но он же верит мне. Он сейчас, в данную минуту нас не слышит?
– Никоим образом, не беспокойся. Я тебя понимаю, вижу твои сомнения; сердце – сердцем, однако же и ты подумай.
– Вот я и думаю.
– Да, подумай. И прежде всего о себе и о дочери. Как вы жить будете всем табором на твою зарплату, на какие шиши ты будешь одевать его и обувать, где работу ему искать?
– Он мужик, сам должен найти.
– Должен, да не способен, что и выяснилось по опыту прошлой вашей жизни. Это ты теперь по жизни мужик, семью обеспечиваешь и одна на все проблемы. Он ведь не способен был? Не способен. Думаешь, сейчас скорехонько исправится? Ты, женщина, как и положено подруге жизни, должна опорой ему быть, но не только ширмой, которая защищает его от пыли, ветра и визита сантехников, не только костылем-подпоркой на каждый гром и чих, не только дневной-ночной кормилицей-давалицей, не только спасательным кругом, не только отдушиной, куда он может выкрикивать обиды и маниловские мечты о будущем. Погоди, возразить всегда успеешь, дай я еще скажу. Ты ведь мне не безразлична, хотя мы и знаем друг друга чуть да едва. Ты говоришь, что любила его?
– И сейчас люблю.
– Да ладно тебе. Сколько лет ты с ним жила и ждала, когда начнут сбываться все его обещания, когда упадет на вас, просыплется дождь золотой и серебряный? Где его деньги? Где слава? Где – не скажу счастливая – где обычная нормальная жизнь? Сегодня вечером праздник закончится, дочка обретет папу, а завтра? Куда вы поставите ее кровать и письменный стол, чтобы ей уроки делать без помех? Как ты мыслишь, сколько времени понадобится, чтобы твоя Ксюха разочаровалась в никчемном папочке? Надеюсь, он не планирует научить ее по запаху отличать маковые посевы от конопляных? В порядке передачи опыта и житейской мудрости?
– Нет!
– Что нет?
– Замолчи. Я умоляю. У нас есть еще время?
– Сколько угодно в пределах одного получаса. Дольше будет просто неприлично и нечестно по отношению к остальным сумасшедшим.
– А ты можешь разбудить его нормальным?
– Да. Относительно нормальным разумеется, ибо все мы с придурью, если смотреть на нас незамыленным марсианским взглядом. Проснется таким же дееспособным, каким он был, скажем, в двадцать лет. Это я могу.
– И он не сорвется в прежнее состояние? Рецидив возможен? И если да, на какую ремиссию можно рассчитывать – год, два, пять?
– Он будет излечен. Вполне здоров будет, а не подлечен. Это означает, что психика его никогда не вернется в сегодняшнее больное состояние, если сам он этого не захочет и не приложит к этому усилия, как в прошлой его жизни. Он даже от влияний наркоты свободен, я порвал ту ниточку, что постоянно, всю оставшуюся жизнь искушает бывшего нарка взяться за нее и пойти, пойти, пойти за грезами туда, в логово Минотавра. Но он может все восстановить, если постарается, связать порванное, вернуть утраченное. И сделать это еще до наступления Нового года. Тут уж не сторож я похоти его.
– Разбуди его, пожалуйста. Пусть он проснется здоровым, и мы уйдем. Мы можем отсюда уйти? Что с его больничным?
– Можете. Все документы оформлены в надлежащем порядке. Но. Подумай еще раз, Тата, спроси свой разум и сердце – куда и зачем вы уйдете? Вы четвертый год чужие люди, ты доказала себе и всему миру, что способна прожить сама, собственными силами. А он отнюдь не доказал этого. Ты могла бы жить, худо-бедно, улучшая с каждым годом, а будешь прозябать.
– Буди. Будь что будет. Выдержала раз, попробую еще.
– Вот же самурай в юбке. Пардон, в сарафане. А как же наш найтклуб и кино сегодня вечером? Мы только-только успели познать друг друга, а тут хрясь!…
– Вилечка, не мучай меня, кто бы ты ни был. Я тебе благодарна за все, что ты для меня и для нас сделал, честно. Спасибо, низкий тебе поклон. Разбуди его прежним, каким он был до болезни и оставь нас с ним наедине с нашими проблемами.
– Вот как. Где же это наедине, когда с одной стороны батальоны проблем, и с другой вы вдвоем… даже втроем. А ты с мамой советовалась? Ведь она сколько раз тебя предупреждала, еще когда вы только-только познакомились. Опять она за валокордин вплотную возьмется? А при ее давлении…