— Десять подвод за каждого, лорд…
— Десять за обоих. А нет, так и не надо. Обойдёмся. Обойдёмся же, душа моя?
Лёгкая улыбка на безмятежном лице, а тонкие пальцы подрагивают нервно.
— Как будет угодно моему господину.
— Ну, десять, так десять, вы, лорд, меня просто по миру пустите. Таких эалов, молодых да сильных, продают за их вес серебром, так что вы уж потрудитесь распорядиться, чтоб подводы доверху грузили, да хорошим зерном, не прелым каким-нибудь, пшеницей, а не рожью или ячменем…
«Он делает это нарочно, — мелькнула мысль. — Нарочно медлит, ждёт, когда кто-то из нас не выдержит».
Протянул руки Алю, легонько сжал холодные пальцы.
— Отдыхай, Альхантар. Завтра нам в дорогу, путь будет нелёгким.
— Я не подведу вас, мой господин. Буду готов отправиться в путь с рассветом.
— И вправду, — спохватился радушный хозяин, — давайте отпустим нашего прелестного гостя. Нам ведь сегодня до самой ночи пировать, а это трудно, не у всякого сил достанет. Я бы и прекрасного Альхантара пригласил с нами за стол, но, боюсь, общество грубых воинов, не знакомых с тонким обхождением, оскорбит нашего гостя.
Родрика ощутимо передернуло, когда он представил себе Аля в его эальском наряде, с покрывалом на волосах, с завитыми локонами на висках в дымном и шумном холле Равенсроха. Где ни один пир не обходился без драки, где, случалось, понравившуюся служанку опрокидывали на стол и драли при всех, под свист и гогот, под крики пьяной толпы…
А когда Родрик уже поворачивался к Алю спиной, его маленький вдруг тихо ахнул и бросился ему на шею. Тело отозвалось само, каждым вздохом, каждым волоском, вставшим дыбом. Пальцы запутались в тёплых прядях, руки прижали к груди тонкое, родное, отчаянной нуждой захлебнулось сердце… Горячее дыхание коснулось его лица, и Аль прошептал почти беззвучно, выдохнул в самое ухо: «Рениус. Бард».
Трудно было разорвать объятия, трудно было проделать обратный путь по лестнице на галерею, по галерее, по двору, покрытому тонким слоем снега, в жарко натопленные покои. Там Родрик рухнул в кресло и закрыл лицо руками. Сил не осталось ни на что. Тяжелая рука легла на плечо, сжала тепло и мягко.
— Держись, брат. Он как, цел? Ну вот, это самое главное. Через декаду будете дома.
— Спасибо, Кейн, — пробормотал Родрик, до слез тронутый поддержкой брата. Много хотел он сказать ему: о вине и долге, о несправедливости и великодушии, - но не было на свете правильных слов. — Торк у них тут пьют? Хочу чего покрепче сегодня. Меньше дня в Равенсрохе, а уже удавиться охота.
Легко и привычно дотянулся до Тая, почувствовал в ответ такую же тяжёлую руку на плече. «Предатель – бард Рениус. В карцер его. Своими руками шкуру спущу с ублюдка». В ответ получил картинку: большой член, висящий на дыбе… Наглец все-таки этот эал, надо бы его плетью, так разве же поднимется рука? И все-таки Аль, его Аль… Только о том и думал, как бы сообщить важное, а он сам почти забыл о предателе. Бард-шпион — это плохо. Этому везде дорога открыта. Утром он со слугами на кухне жрёт, вечером в большом холле развлекает гостей, ночью пьёт со стражей и везде слушает, везде вынюхивает. И вправду расслабились они в Гнезде по сытой жизни: мало что в Равенсрохе своих людей не осталось, так дома у себя шпионов чуть не за господский стол сажают. Теперь гадай: что ему известно? Про то, что Тай — маг, точно известно, а может быть, и про Стаю. А может, и про Аля… Нет, об этом думать нельзя, так можно самого себя с ума свести!
За ними пришли, когда день за окнами исчез в сизой дымке. На чёрную громаду Равенсроха легло тяжёлое серое облако, влажной ладонью стёрло стены и башни, ворота и галереи. Меньше всего хотелось пировать. Больше всего хотелось оказаться дома.
У входа в холл пришлось оставить оружие. Родрик бывал во вражеской твердыне и прежде, правило это помнил и даже одобрял. Но противно потянуло где-то под рёбрами, когда чужие руки приняли его перевязь с мечом и кинжалом, оставив ему лишь небольшой ножик, чтобы резать мясо за столом. Ну, и ещё метательный нож за голенищем сапога, и мизерикордию в рукаве, высоких гостей обыскивать не станут. Родрик был уверен: у его спутников остался при себе ещё более внушительный арсенал. Но разлучиться с мечом — все равно что с правой рукой, и жалко, и тревожно.
А в холле было нехорошо. Громче обычного звучали голоса, дергали за нервы резкие звуки волынки, каминный дым темным облаком висел над столами. Родрика повели к господскому столу на возвышении, его спутникам указали места среди знати. Лучше бы остаться вместе, но в чужом холле чужие порядки. Их надо уважать. Родрик занял почётное место между Харолдом и Броком. И тотчас же оказался в центре скандала.
— Вот! — послышалось откуда-то из-за сизого тумана, и Родрик различил сухощавую фигуру Вейера, потрясающего над головой длинным пальцем. Ещё подумал: «Странно, что второй сын Харолда сидит не за господским столом, а внизу, среди знати». Вейер между тем продолжал прежде заведённый спор: — Это именно то, о чем я говорю! Кто сидит по правую руку лорда Равенсроха? Враг! Убийца! Родрик из Белого Гнезда! Тот, кто своей рукой убил нашего брата Варстена! Давно ли мы привечаем в Равенсрохе врагов?
— Я должен ответить? — вполголоса спросил Харолда Родрик. — Я не помню Варстена. Один из ваших?
— Бастард, — болезненно скривился Харолд. — Молодой был, глупый, покрасоваться хотел. Ты срезал его, как сорную траву.
— Мне жаль, — ответил Родрик. Он все равно не помнил такого парня. Лицо Ренольда встало перед ним, совсем такое, каким он видел его так недавно.
Брату ответил Брок:
— Наш отец — лорд Равенсроха, Вейер. Или ты забыл об этом? В его воле посадить лорда Родрика на своё место или на кол. Ты что, пытаешься эту волю оспорить?
— Так пусть на кол и посадит! — крикнул кто-то невидимый. — Чего мы ждём? Такая удача в руки пришла: сам Северный Орёл и его наследник! Покончим с проклятым отродьем!
Столы громыхнули.
Родрик отрезал кусок от лежавшей перед ним бараньей ноги, положил перед собой маленький нож. В случае чего руки надо держать свободными. По меньшей мере пять раз приезжал он во вражескую крепость, да и Харолда, а перед ним и его отца Сухорукого Сакора принимал в Гнезде не раз. Никогда и в голову не приходило, что кто-то поднимет руку на гостя. Ну, будут задевать, попытаются вызвать на бой, подгадят по мелочам. Однажды, например, накормили чем-то таким, от чего он сутки из нужника не выходил. Но чтобы — на кол? Даже на словах? Немыслимо.
— Отец! — снова заговорил Вейер. Будто нарочно в противовес многословному Харолду он выражался короткими, рублеными фразами. Его слушали: — Слышишь, что говорят твои воины! Чем ответишь, ярл?
Душно было в холле, душно и шумно. Кто-то вскочил, кто-то схватил кого-то за грудки. Руки сами сжались в кулаки. Вейер кричал:
— Долго ли нам пресмыкаться перед южанами? Сколько крови пролито зря, сколько братьев полегло! Сколько ещё поляжет? Каждую весну мы голодаем, а они жрут от пуза! Я скажу: сотрём Гнездо с лица земли! Я скажу: возьмём их баб, их серебро и их хлеб! Пройдём по их земле, как зимний шторм!
Вскочил с места Брок, заорал что-то, но голос его потонул в урагане, ударившем в древние стены. Странный горький холод охватил Родрика, сжал его мягкое подбрюшье ледяным кулаком. Наверное, это был страх.
Пропал шумный холл, распался на куски.
Вот кто-то в конце зала поднимает заряженный арбалет, наводит на господский стол. Выбирайте, бесы Зимнего Предела, - ярл, лорд, наследник. Метательный нож слетает с ладони, бьет арбалетчика в горло, тяжёлый болт улетает под потолок, хороший удар. Темная тень за спиной Брока, живая сталь в чужих руках, мизерикордия легко входит в глаз, а в руках чужой меч, дрянной, хороший. Вот Брок, бывший враг, становится спиной к спине. И отпускает холодный кулак, и кровь бежит по венам. Весь холл — поле боя, Кейн поднимает тяжёлый подсвечник, и вокруг него образуется пустое место. Норт и Доннер перевернули стол, арбалетный болт дрожит в темном дереве. Кто-то кричит, отчаянно, надрывно, где-то опрокинули свечи, и огонь прыгнул на знамя на стене, побежал по камню. А меч в руке — чужой, а кровь на руке горячая, и все здесь его враги, и кто-то с бородой, заплетенной в косицу, крутит над головой кистень, и чужой меч входит под бороду, и рвётся из горла крик, крик смерти, крик жажды. Весело стало Родрику, весело и легко. Казалось, он может драться всю ночь, он бессмертен и неуязвим. Но покачнулся за спиной Брок, тяжело навалился на плечо, и подвела Родрика раненая нога, не удержала, охваченная огненной судорогой. Осталось только сжаться на каменном полу, прикрыв локтями голову, может, все-таки не убьют. Не забьют до смерти.
