– Беда у нас, товарищ Сорокин.

– Знаю, – говорю, – о ваших бедах. Попробуем разобраться.

– Нет! – Гавриленок мотает седой неприбранной головой, – не обо всем вам еще известно. Лейтенант Будько прошлой ночью пропал. Его сослуживцы до сих пор лес прочесывают, тело ищут. Так-то вот!

– Чего же он в лесу-то ночью делал? – опешил я.

– Волка искал, взять самолично его вознамерился. За растерзанных ребят отомстить хотел.

Не нашлось у меня слов сказать что-либо в ответ. Молодой лейтенант был, горячий, хоть и повоевать малость уже успел. Одного не учел парень, нечего с наскока лезть туда, куда с умом лазить нужно. Сразу понял я, что не простой это волк был. По нашей части зверюга оказался, и схватка с ним предстояла серьезная. Даже не схватка предстояла мне, а поединок. Помощников брать я не хотел. Задействовать в своих операциях личный состав не из нашего отдела крайне не рекомендовалось, а точнее, строжайше запрещалось нашей внутренней инструкцией. Вести бой с нечестью офицеры «Бесогона» должны были самостоятельно, как наиболее подготовленные и посвященные в детали, знать о которых остальным не полагалось.

– Скажите, – говорю я председателю, – вы ведь тут давно живете? Саперы-то ведь к вам недавно на разминирование прибыли?

– Знамо дело, родился я в этой деревеньке. В гражданскую партизанил здесь и в германскую тоже партизанить привелось, – отвечает мне Гавриленок, – а саперы с полтора месяца всего как тут. Немцы много мин после себя оставили. До сих пор люди подрываются. Вот они и разминируют…

– А когда волк этот кровожадный в ваших местах объявился? – задаю я самый главный для меня вопрос, – не спешите, Иван Ефимович, подумайте хорошенько, прежде чем отвечать. От вашего ответа многое зависит, – говорю я, со значением поднимая вверх указательный палец.

Проверено не однократно: очень сильно действует на людей этот самый жест. Дисциплинирует, что ли, заставляет обдумать свой ответ. Вот и на председателя Гавриленка этот жест подействовал. Задумался старикан, почесал массивный с большими залысинами лоб и отвечает:

– Даже не знаю, как вам и сказать, товарищ старший лейтенант. Вроде бы перед самой войной зверюга эта объявилась. Потом, кажись, пропала ненадолго, а после опять свирепствовать начала.

– И при фашистах свирепствовала?

– И при них тоже кровь лила. И наших, и немцев драла зверюга эта. Никто ее изловить не мог. Знаю, у фрицев помощник местного коменданта капитан фон Лейниц охотником знатным у себя в неметчине числился. Вознамерился убить он волка этого, да только сам в лесах местных сгинул. После его исчезновения лютовали немцы очень…

Гавриленок замолчал, достал из кармана старенького затертого до дыр армяка кисет и принялся старательно сворачивать внушительную самокрутку.

– Оставьте это дело, Иван Ефимович. Вот папиросы, курите на здоровье, – говорю я и протягиваю Гавриленку пачку столичного «Казбека», – берите, не стесняйтесь. У меня курево еще имеется.

Председатель благодарно кивнул и, закурив, выпустил в потолок плотную сизую струю дыма. Зажмурившись от удовольствия, он медленно выпускал изо рта маленькие аккуратные колечки дыма.

– Скажите, уважаемый Иван Ефимович, а не было ли в ваших кроях чего-нибудь этакого, похожего на некое колдовство? В общем, не случалось ли чего-то не вполне понятного для простого человеческого разумения? – задаю я второй по важности вопрос.

Гавриленок поперхнулся терпким сизым дымом «Казбека» и затравленно взглянул на меня.

– То есть? Не совсем понимаю вас, товарищ старший лейтенант…

– Ну, не проживают ли здесь, в деревне, или где-либо поблизости какие-нибудь темные личности? Ведьмы, или что-нибудь в этом роде? – прямо спрашиваю я.

Гариленок погасил папиросу, зачем-то сунул окурок в ящик своего ветхого стола и, хорошенько прокашлявшись, ответил:

– Есть тут неподалеку избушка одной тетки. Чертычихой ее люди кличут, хотя по паспорту она Конько, Ярослава Конько. Местные несознательные, погрязшие в суевериях личности считают ее ведьмой. Но это все сказки…

– Как сказать, – пожал я плечами, – иногда сказки бывают правдивей самой жизни, – говорю.

– Не знаю, о чем вы толкуете. – Гавриленок глянул в окно на сгущавшиеся сумерки, – вечерять пора, однако. Поздно уже. Вы где остановились, товарищ старший лейтенант?

– Пока нигде, – я поднялся из-за стола и шагнул к двери, понимая, что разговор закончен.

– Можете квартировать у нас. Бабка моя довольна будет, места много, двое нас всего с нею, детей мы не нажили…

– Была мысль, в саперной части ночевать хотел, – ответил я, не желая стеснять старика.

– Расположение саперов в трех километрах отсюда, а моя изба рядом, – Гариленок указал рукой на стоявшую неподалеку от сельсовета неприглядную кособокую избенку, – не гляди, что неказиста. Зато банька рядом имеется, – перехватив мой взгляд, продолжил председатель.

– Спасибо за приглашение, может статься, воспользуюсь, – я надел фуражку и, пожав руку председателю, вышел в стремительно сгущавшиеся сумерки.

Мне хотелось пройтись по деревне и поговорить с кем-нибудь еще. Не то, чтобы я не верил словам Гавриленка, но дополнительные сведения помогут составить более полную картину происходящего в Граличах.

Граличи оказались довольно-таки большой деревней. Главной улицы, как таковой, здесь не было, что характерно, для большинства белорусских сел той поры. Домишки стояли, как Бог на душу положит. Я отошел от сельсовета и двинулся по узенькой заросшей бурьяном кривой тропинке. Отойдя немного, оглянулся, в окне мелькнула и тут же пропала седая голова председателя. Гавриленок внимательно следил за мной, и это показалось мне странным. Но вскоре я нашел этому оправдание, мало кто обрадуется приехавшему из самой столицы офицеру МГБ. От такого гостя добра не жди. Думаю, старик Гавриленок понимал это очень хорошо.

Вскоре я заметил небольшую аккуратно побеленную хатку и свернул к ней. Забор возле домика был выстроен из длинных жердей, перехваченных ржавой проволокой. Калитка была не закрыта. Я вошел, навстречу мне выбежала маленькая кудлатая собачонка. Пару раз гавкнув для приличия, она неспешно удалилась в ладно сбитую будочку. А на крыльце показалась молодая статная женщина в меховой безрукавке и стареньких резиновых ботах.

– Вам кого? – неприветливо спрашивает она.

Не люблю, когда меня так встречают. Хоть бы для приличия поздоровалась, что ли.

– Старший лейтенант МГБ Сорокин, – говорю я строго и раскрываю перед ней корочки служебного удостоверения, – вы, кто будите, гражданка? – продолжаю еще более требовательно.

– Анна Ильинична Юрасина, местная учительница.

– Пройдемте в дом для важного разговора, – приказываю я, и первый направляюсь к крыльцу.

Анна Ильинична покорно семенит за мной. Вижу, барышня малость присмирела и, разглядев мои погоны и петлицы, стала полюбезнее.

– Не угодно ли чайку, товарищ офицер? – спрашивает.

– Отчего ж не выпить, если с добрым сердцем предлагают? – отвечаю я, снимая шинель и садясь к аккуратно застеленному чистенькой скатеркой столу.

В доме Анны Ильиничны и чисто, и тепло. Печка жарко натоплена, а в хате пахнет мятой и недавно испеченным хлебом. В то же время чувствуется, что живет учительница одна. Без мужика живет. Я это сразу чую. Нет следов присутствия противоположного пола, ни махрой не пахнет, ни дегтем, ни, пардон, потом. Вещей мужицких тоже не наблюдается, да и постель у училки узенькая, лишь одной одинешеньке спать на такой постели.

Наливает учительница чай. Ставит на стол и графинчик с самогоном. Закуску тоже ставит, богатый закусь, и сало, и колбаса кровяная. И огурцы соленые тоже присутствуют.

– Пейте, ешьте, товарищ офицер, – говорит она мне.

– Спасибо, Анна Ильинична,

Пью я чай, самогон тоже аккуратно так пробую и сальцом основательно закусываю.

– Так о чем вы меня спросить хотели? – напоминает учительница.

– Что ж, к делу, так к делу, – отодвигаю я в сторону кружку и задаю вопрос, – давно ли знаете тетку Чертычиху? Что можете рассказать о ней?