— В ночь Света я потерял жену, дочь и двоих сыновей, — говорил пожилой тёмный маг. Говорил с Ольгердом, а глядел при этом на Горана, причём так глядел, что хотелось поднять щит: — Остался только самый младший. Если он погибнет, род Эгдебергов прервётся, а ведь он по древности может сравниться с Алвейрнами.

Другой, худой и нервный, выражался яснее:

— Кто теперь в Рондане у власти, тот и останется, лорд Ольгерд, попомните моё слово. За этих людоедов тёмную кровь проливать просто глупо. Разве не напились они ею досыта?

И тоже при этом глядел на Горана.

А однажды на городской улице рядом с ними остановились носилки, из которых с трудом выбралась немолодая и тучная богато одетая женщина и вдруг бросилась на Горана с воем и визгом, целя в лицо скрюченными пальцами. Ольгерд среагировал первым, оттолкнул друга плечом и поставил щит, а женщина билась в невидимую преграду и кричала срывающимся голосом:

— Убийца! Зверь! Палач! Двое сыновей, двое мальчиков! Будь ты проклят, светлый! Ты помнишь их? Помнишь?

Потом её увела стража, но она ещё долго вырывалась и кричала:

— Помнишь? Мальчики, мои мальчики! Будь ты проклят! Будь ты…

Дома Горан заперся в своей комнате. Нет, он не помнил её сыновей, да и откуда? В боевом безумии всё скручивалось в одну кровавую воронку, из которой выплывали опалённые усы Сигурда, бледное лицо Хестена, разрубленное горло Карна. И Ольгерд, лежавший на чёрных камнях, раскинув руки. А те, кто для матери навеки остались мальчиками, они могли быть кем угодно из дюжин, убитых им той ночью, из сожжённых магией, разрубленных мечом, молодых, старых, сильных, слабых, мёртвых, мёртвых…

Горан напился в ту ночь, а за завтраком сказал Ольгерду:

— Пока я рядом с тобой, нам тёмного войска не собрать. Меня все знают и ненавидят, и есть за что. Мне не верят, и это понятно.

— Достаточно того, что тебе верю я! — резко бросил Ольгерд и швырнул салфетку на стол.

— Недостаточно, — тихо сказал Горан.

Его тёмный поглядел на него с горечью, надменно поджал губы. Проговорил:

— Это мы ещё увидим.

Но дни шли, а всё оставалось по-прежнему. К ним приходили, просили помощи, глядели на Горана с ненавистью и с недоумением, а воевать не хотели. А Горан смотрел, как Ольгерд выписывал векселя, и дивился. Однажды сказал:

— Так ты по миру пойдёшь, тёмный.

— Пустое, хороший врачеватель без гроша не останется, — легко улыбнулся Ольгерд, но быстро утратил весёлость. Пояснил: — Я им должен. Мы все должны, ведь мы не смогли их защитить. Но все погибли, а я выжил, значит, мне и платить.

Однажды ранним, но уже жарким утром, когда Ольгерд принимал в купальне прохладную ванну, прибежал вестун от главы лиги мореходов. Его отвели к Горану, вестун помялся недолго, но все же передал послание на словах: «Есть новости из Ондовы. Мастер Удан просит принять его, чтобы лично рассказать всё, что ему известно. Или, если же будет угодно Высоким лордам…» Горан только собрался дать ответ, как появился благоухающий мятой и розмарином Ольгерд в халате серебристого шёлка и с каплями воды в серебристых волосах, послушал вестуна, тотчас же крикнул слуг и велел запрягать лошадей. Не стесняясь ни вестуна, ни слуг, Горан запустил пальцы в мокрые волосы тёмного и прижал его к себе, лицом к лицу, выдохнул в прохладный висок: «Спасибо, ночка моя…» И тотчас же отпрянул, почувствовав, как тёмный вздрогнул, коротко и сильно, всем телом, будто попав под Белую Молнию.

Проскакали по улицам просыпающегося города, Оньша и Сигвалд едва за ними поспевали. В Садовом квартале оставили лошадей у ажурных ворот белоснежной виллы. Расторопные слуги провели гостей во внутренний дворик, где у фонтана в тени огромной магнолии их встретил хозяин, сильно пожилой сухощавый человек с глубокими морщинами и пронзительно голубыми глазами на тёмном лице.

— Высокие лорды, большая честь. Прошу простить, что не могу встать вам навстречу, подагра…

Ольгерд ответил за обоих:

— Не стоит извиняться, почтенный мастер Удан. Примите нашу искреннюю благодарность за ваше участие.

Слуги принесли напитки в хрустальных запотевших кувшинах, блюда с фруктами и сладостями и тотчас же исчезли. Остался только один, тоже пожилой и чем-то похожий на хозяина. Он разлил по бокалам ледяное летнее вино и замер чуть в стороне.

— Итак, господа, я, к сожалению, не знаю всего, но, что знаю, скажу. К тому же сведения верные, пришли к нам из самого дворца. Один из нукеров императора делится новостями с торговцем лошадьми, тот же передаёт их вестуну в Ондова-Кар, в степном городе. Но вот уже ему приходится садиться в седло и скакать до стойбища, откуда его может услышать другой… Впрочем, вам это неинтересно.

— Мне очень жаль, мастер, но императора охраняют не нукеры, а санкары… — с болезненной гримасой ответил Ольгерд. — Возможно, и ваши вести не слишком достоверны?

— Я не могу ручаться за то, что услышал Высокий лорд, но зато я вам могу назвать число императорских охранников-нукеров, так же как и санкаров, и меркатов. Видите ли, Солнцеподобный недолюбливает ущербных и лишенных мужского сана вроде санкаров и меркатов, поэтому в ближнем круге его охраны таких нет.

— Вы устыдили меня, — слегка поклонился Ольгерд. — Я располагаю лишь теми сведениями об императорском дворе, которые доступны всем. Я склоняюсь перед вашими знаниями, неизмеримо более глубокими.

— Вы очень любезны, лорд. Так вот. Когда вы бежали из сердца мира, там поднялся переполох. Всё тарнажское посольство взяли под стражу, оказавших сопротивление убили. Впрочем, таких было немного, принц Аройянн велел сложить оружие.

— Он жив? — перебил Горан слишком неторопливое повествование. — И Янина? Жива?

— На момент, когда передавалась весть, лорд, леди Янина была жива. И, скорее всего, Чёрный Лис тоже. Впрочем, с ним может быть по-всякому. Ему с двумя соратниками удалось бежать из-под стражи. Но надо же ещё выбраться из страны. А это почти невозможно. Ведь он не маг, ондовичем прикинуться не сможет.

— Он Лис, он выкрутится, — улыбнулся Горан. — Если захотите побиться об заклад, я на него поставлю. Но что Янина? Что про неё говорят?

— О ней уже сложили прекрасную сказку, лорд, — улыбнулся мореход. — Её опекун, шад Венкар, подвергся опале, но он влиятелен, умён и нужен императору. Вот тот и сообразил, что раз девушка — невеста, то за неё теперь отвечает не опекун, а жених. Дождались возвращения шада Сагомрата в столицу, а тот, надо сказать, прискакал очень быстро, будто на пожар, вновь допустили Венкара к особе императора, а Сагомрата, наоборот, взяли под домашний арест. И грозили казнить за неуважение к императорскому дому и похищение имущества государя. Это обвинение, кстати, выдвинуто и против вас, лорды. Вы оба приговорены императором Ондовы к смерти. Заочно.

Ольгерд презрительно усмехнулся:

— Гнев императора поистине ужасен. Я в отчаянии, ведь нам придётся ещё долгие годы нести груз его неудовольствия.

— Да, когда за три моря, это не так страшно, — усмехнулся Удан. — Сагомрату пострашнее пришлось. Он и вправду был в опасности, ведь у них там, в Ондове, женщины ни за что не отвечают. Правда, ничего и не смеют, но и ответа не несут, как дети. Так вот, сидел этот прославленный воевода в собственном доме под стражей, ждал участи своей нелегкой. И тогда его красавица-невеста босиком, вся с головы до ног в белом траурном наряде, будто уже кого похоронила, подкараулила императора в саду, когда он со свитой любовался цветением первых роз, да и бросилась ему в ноги, умоляя пощадить жениха, а казнить её. Потому что она могла помешать побегу, но её остановили женская робость и почтительность к отцу. Как вы понимаете, ни то ни другое преступлением в Ондове не считается. А вовсе наоборот, приветствуется как главная добродетель. К тому же говорят, но это, может, и выдумывают, что когда девушку попытались поднять на ноги, а она норовила припасть к стопам императора, с её головы упала накидка, и ослепительная красота юной невесты покорила многие сердца.