Не прошло и получаса, как мне удалось выжечь дыру подходящего размера. Я отступил, придирчиво осматривая результат своих трудов. Жар покидал мои руки, и вместе с ним уходили последние силы. Даже для того, чтобы просто стоять, приходилось опираться рукой о стену дома. О том же, чтобы покорять в таком состоянии Мертвые земли, не могло быть и речи. С великим трудом, заваливаясь через каждые пару шагов, я дотащился до ближайших руин. Последним усилием втянул тело сквозь проем внутрь здания и тут же рухнул. И почти мгновенно провалился в нечто среднее между сном и глубоким обмороком.

Проснулся я оттого, что лучи жаркого летнего солнца, перевалившего за соседнюю крышу, обжигали мне щеки. Чувствовал я себя сносно, только на душе было погано, и от радостного предвкушения свободы не осталось и следа. Размяв закостеневшие мышцы, я осторожно выглянул наружу.

Кажется, мое везение закончилось. Нет, преследователей видно не было, но возле созданного мной разрыва Сети сидела на корточках какая-то фигура. Характерных особенностей высших я в ней не усмотрел, так что, скорее всего, это был обычный человек. Нищий оборванец с увлечением копошился в траве, дыра в Мертвые земли его, по-видимому, совсем не пугала и не интересовала. Я решил подождать, пока он уйдет, не показывая своего присутствия. Он что-то то ли бормотал, то ли напевал — с такого расстояния слов разобрать я не мог — выдергивая из земли какие-то корешки и складывая их в подол рваной рубахи.

Я наблюдал за ним несколько минут, но картинка не менялась. Чтобы не тратить зря времени, решил порыскать по своему временному убежищу в поисках чего-нибудь полезного. Помещением явно иногда пользовались: повсюду лежал мусор и кучи грязного тряпья. Прямо под провалом в крыше находилось старое кострище. Разворошив его ногой, я стал обладателем обгоревшей дубинки с торчащими из нее гвоздями. Нагнувшись, чтобы поднять находку, я услышал короткий, полный боли вопль. Стараясь двигаться как можно тише, я вернулся к моему наблюдательному посту.

Сначала я даже не понял, что произошло. Вместо оборванца в траве копошилась большая уродливая собака. Приглядевшись, я осознал, что на собаку эта тварь похожа лишь отдаленно, и роется она вовсе не в траве. Под мощными когтистыми лапами лежало тело давешнего мужчины, от которого отрывались и жадно заглатывались большие куски. Казалось, я даже разглядел наслаждение на заляпанной кровью морде.

Я сделал шаг назад, стараясь не дышать. И тут в глубине дома что-то упало с разрывающим уши грохотом. Зверюга подняла голову и уставилась на меня. Парализованный ужасом, я не мог отвести от нее взгляда. Подобравшись, тварь прыгнула. Оцепенение, наконец, спало, и я попятился, но тут же споткнулся и рухнул. Злобно скалящаяся морда появилась в проломе. Я поудобнее перехватил дубинку и, стоило зверю в два прыжка настичь меня, со всей силы ударил его по голове. Запястье вывернулось.

Зверь отшатнулся, вырвав из моих рук единственное оружие. В бурой клочковатой шкуре застряли гвозди. Он осоловело замотал башкой, пытаясь избавиться от неожиданной помехи. Отползая все дальше, я в то же время старался сотворить хоть что-то путное. Сосредотачиваться не требовалось: адреналин — прекрасный спусковой рычаг для моих способностей. Но вот огонек, сорвавшийся у меня с пальцев, был столь крохотным, что мог навредить разве что таракану. Тварь его даже не заметила, она как раз закончила разбираться с дубинкой и снова прыгнула.

Мне ничего не оставалось, кроме как открыть ей объятия. Сцепившись, мы покатились по полу. Зверюга, жалобно скуля, пыталась вырваться из кольца моих раскаленных рук. Кривые когти вспарывали мои плечи, кровавая слюна из пасти падала мне на лоб и щеки. Тварь резко мотала головой. Один из ее рогов воткнулся мне в щеку и застрял в ней, а когда я рванулся, половину черепа затопило сокрушительной болью, а левый глаз погрузился во тьму.

Я плохо помню детали последующей схватки. В какой-то момент подо мной провалился пол, и я рухнул вниз, а тварь осталась на краю. Я ждал, когда она спрыгнет за мной, но она лишь шипела, не отрывая от меня горящих глаз. Потом ее глаза стали остывать и остекленели: зверюга сдохла. Лишь после этого я отполз подальше и разрешил себе скулить от боли.

У меня не было ни малейших сомнений, что я скоро умру. Да еще в этом чужом и мусорном месте. Было ужасно обидно за напрасно потраченные усилия, за порушенные надежды, и жалко себя до слез.

Дважды я пытался заставить себя встать и попытаться выбраться (куда? зачем?), но не мог даже приподняться. Я то проваливался в горячее липкое забытье, то выныривал из него в полную ослепительной боли реальность.

Как-то незаметно стемнело, еще одна ночь опустилась на мир. А потом я услышал шаги, осторожные и тихие, и мягкий свет коснулся моего тела.

========== Глава 3 ==========

Аркх Милан

Веспа

Говорят, высшие более живучи, чем люди. Полукровок, видимо, это тоже касается. Сутки Рийк колебался, остаться на этом свете или уйти, зато когда определился — сразу пошел на поправку.

После первой бессонной ночи, проведенной у его постели, матушка ни разу не заговаривала о том, чтобы пойти к хозяевам с повинной. Поначалу мы вздрагивали от каждого шума во дворе в ожидании, когда нас придут арестовывать, но дни тянулись один за другим, а никто к нам так и не заявился. Тротто, в чьи обязанности теперь входило ежеутреннее посещение рынка, с удивлением рассказывал, что даже толики слухов о беглом полукровке не просочилось в город. Единственное, о чем говорили — непонятный разрыв в Сети и то, как быстро его залатали.

Я была наказана капитально. Матушка обозвала меня идейным вдохновителем этой авантюры, и если братцу достались только домашние дела, и то немногие, то на меня взвалили целую кучу всякого-разного. Ночами я должна была следить за больным (типа, мы в ответе за тех, кого притащили), а днем возиться со всеми младшими, включая восьмую. Вылезать из дома куда бы то ни было мне строжайше запретили.

В итоге за день я так упахивалась, что приходила к Рийку и тупо отсыпалась, свернувшись клубочком у него в ногах. Пациентом он был замечательным: никаких просьб, никаких капризов. Он попытался самостоятельно встать, едва придя в сознание. Порывался уйти, чтобы не подвергать нашу семью опасности. Я отговаривала его как могла, но рыпаться он перестал лишь после того, как матушка, прикрикнув, пригрозила собственноручно поколотить, если он загубит все старания по его воскрешению. С ней очень трудно спорить, когда она рычит — неудивительно, что он присмирел и попытки к бегству предпринимать перестал.

Мне нравилось с ним говорить — с совершенно чужим, незнакомым существом. Поначалу он жутко стеснялся, слова из него клещами тянуть приходилось. О Черном острове вообще наотрез говорить отказывался. Но мало-помалу мне удалось растормошить его. Кажется, он даже стал радоваться моим ежевечерним приходам.

Через неделю ночью мы помогли ему перебраться в наш дом: слишком подозрительно было так часто мотаться в заброшку. На семейном совете, в котором участвовали матушка, я и Тротто, было решено представить его младшим как дальнего родственника. Тротто притащил пакетик краски, с помощью которой пожилые дамы маскируют свои седины. Половину ночи мы занимались художественной росписью головы Рийка. Рога я порывалась спилить, но доселе спокойный больной взбунтовался категорически. Пришлось уступить и лишь нацепить ему на макушку замысловатым образом повязанный платок. А что? У нас половина аркха в таких ходит: лучшая защита от жаркого летнего солнца. Насчет оттенка кожи мы долго спорили, матушка даже предложила воспользоваться своей косметикой — святая святых — пудрой и румянами. В итоге большим числом голосов — я и Рийк (Тротто от голосования воздержался) — решили ничего не красить, а сослаться на неведомую болезнь. Он ведь наш дальний гость — из самого аркха Норильск прибыл, и кто его знает, какие хвори там водятся.