— Слабое утешение для меня — быть для кого-то возможностью и, тем более, возможностью несостоявшейся. Скажи хотя бы, были ли у меня родители? Женщина, что вынесла, мужчина, что зачал?

— Я не знаю. Мне очень жаль, но я никогда не интересовался таким далеким прошлым моих подопечных. Странный у нас сегодня разговор, Рийк. На днях должны привезти новеньких, и я очень не хочу, чтобы ты обсуждал это с ними.

— Не буду. Ради них, а не ради вашей тайны.

Я отвернулся от него. На сердце было тошно и тоскливо.

— Можно я пойду обратно? Я действительно устал.

— Да, Таль может кого угодно измотать. Будь осторожен рядом с ним: он далеко не такой простой, каким хочет казаться.

— Вы знакомы?

— О, я знаком с очень многими созданиями, практически со всем миром. — Ин встал, потянулся всем телом и обнял меня. От него так и веяло нежностью и пониманием, этакой всепоглощающей любовью в самом хорошем и светлом ее значении. Я не выдержал и заревел, уткнувшись лбом в его плечо, а он ласково и успокаивающе потрепал меня по затылку. Словно я маленький ребенок, а он мой старший брат. Устыдившись, я отстранился.

— Ты еще вернешься?

— Да, приблизительно через год.

— Почему не точно?

Тень пробежала по его лицу.

— Это зависит не от меня.

Я вернулся в барак с мыслью, что остался совсем один. Ни Лаака, ни Суула не было, и что-то мне подсказывало, что я их уже не увижу. Тем более что и все их вещи исчезли.

Я позировал Талю уже четыре дня. Каждый раз все происходило одинаково: он много болтал ни о чем, а под утро выгонял меня с выражением смертельной усталости и скуки на лице. Но когда сегодня я открыл его дверь, мне показалось, что на этот раз будет иначе. Наконец-то я увидел в этом помещении некое подобие порядка. Глаза Таля горели лихорадочным блеском, он то и дело прикладывался к бутылке, стоявшей на столе рядом с мольбертом.

— А, это ты, малыш. Садись скорее! Я почти закончил. Сегодня буду колдовать, так что тебе повезло: рискуешь увидеть нечто особенное.

Я покорно уселся и уставился в одну точку. Прошел час, за ним еще один. Таль не трепался, но лишь сосредоточенно рисовал. Никого колдовства я не замечал, и в скором времени начал клевать носом. Из сонного забытья меня вывел его раздраженный голос.

— Да, ладно, неужели ты ничего не видишь? Я знал, что къерго абсолютно не восприимчивы к чарам, но ты ведь полукровка. Может, ты подсознательно боишься меня? Отключи страх, расслабься — я не причиню вреда. Постарайся увидеть — это того стоит.

Я покорно завертел головой.

— Куда хоть смотреть?

— Куда угодно — оно повсюду.

Я был заинтригован и потому действительно постарался расслабиться, закрыл глаза, глубоко вздохнул и вновь открыл их. И я увидел… Сначала взгляд мой натолкнулся на пятно красок, витающее в воздухе. Я моргнул, и вот уже это не пятно вовсе, а огромная пестрокрылая бабочка, усевшаяся на спинку кресла. Нет, не кресла, но лежавшего на полу поваленного дерева, увитого лианами. Комната отступала, а вместо нее возник цветастый тропический лес. Иллюзия была настолько совершенна, что я услышал крики попугаев и почувствовал аромат незнакомых цветов. Надо ли говорить, что я задохнулся от восторга.

— Ты увидел. Здорово, правда? Я настоящий мастер. На Сель мы могли творить настоящую жизнь, удивительную и реальную. Здесь не так. Как ни грустно, чары вот-вот спадут — у меня не хватает сил их долго поддерживать.

— Ты был на Сель? Сколько же тебе лет?

— Нет, что ты, я рожден здесь. Один из двенадцати детей Дома Гельма, рожденных на Земле. Просто мои учителя умели так хорошо рассказывать о нашей родине, что мне кажется, я там бывал.

Иллюзия начала таять, сквозь нее проступали очертания мебели, стен и потолка, кажущиеся теперь унылыми и лишенными цвета. Я не смог сдержать горестного вздоха.

— Ты был хорошим мальчиком и очень помог мне. Хочешь посмотреть, что у меня получилось?

Я пожал плечами, пытаясь казаться равнодушным, но любопытство взяло верх. Подойдя к мольберту, заглянул художнику через плечо и во второй раз за сегодняшнюю ночь испытал потрясение. Я знал, что гельма искусные творцы, но и представить не мог, что они способны на такое.

Это был я, и в то же время не совсем я. Что-то такое, что я всеми силами старался скрыть и спрятать. Таль изобразил меня заключенным в клетку. Железную клетку посреди полного жизни леса, и эта клетка была настолько узкой, что прутья сдавливали мне грудь. Неимоверная тоска и боль были в нарисованном лице и во всей позе. Я с трудом оторвал глаза от картины и отвернулся.

— Это моя работа. Дипломная работа в институте искусств. Как думаешь, я сдам?

— Она совершенна. Но неужели я и впрямь так уныло смотрюсь?

— Ты птица в клетке, а я не люблю клетки и люблю птиц. Так что как увидел, так и нарисовал. Жаль, что тебе так мало осталось. Ты правда милаха.

— О чем ты?

— Разве твой пушистый друг тебе не рассказал? Он так хлопотал за тебя. Был совет, и тебя признали бесперспективным. Значит, исследовать и пытаться лечить больше не будут. Когда приступы станут ежедневными, просто отправят в Белый сектор.

Кровь прилила к моему лицу, а крошечные волоски на шее встали дыбом.

— Что еще за Белый сектор?

— Как, ты и этого не знаешь?

Он сделал глоток из уже почти пустой бутылки.

— Хотя, быть может, это тайна? А, неважно. Я делал там зарисовки, могу показать.

Я кивнул.

Таль достал с кровати увесистую папку с рисунками и протянул мне. Я открыл ее и стал перебирать листки, чувствуя, что внутри становится все холоднее и холоднее. С набросков на меня смотрели измученные пустые существа, совершенно безумные или бьющиеся в агонии боли.

— Белый сектор — это место, где вас изучают, когда уже понятно, что все прочие ступени пройдены. Либо тотальное сумасшествие, либо неизлечимые болезни. Они не дадут тебе умереть до последнего, поскольку что-то в твоем организме может помочь в дальнейшем изучении репродукции высших.

От каждого его слова лед внутри становился все крепче. Мне с трудом удавалось дышать, проталкивая воздух, ставший обжигающим, в скованные холодом легкие. В мозгу билась всего одна мысль: «Зачем, зачем, во имя Хаоса, он все это мне рассказывает? Я не должен, я не хочу этого знать!» Но непослушные губы разжались, и я задал еще один вопрос:

— И сколько мне осталось? На этом совете наверняка обсуждались прогнозы.

— Год максимум.

Он сделал еще один глоток и с сожалением потряс опустевший сосуд.

— Может, чуть меньше или чуть больше. Точно сказать сложно.

Клянусь, в этот момент я услышал щелчок у себя в голове — с таким в головоломке последняя деталь становится на место. Слова Ин-Хе «я вернусь где-то через год, точнее не знаю, не от меня зависит» означали, что он предатель. Он все знал и скрыл от меня, сбежал, как трус. А ведь мог хотя бы убить — это несравненно лучше, чем доживать в виде подопытного овоща. Ярость и ненависть еще одним ледяным кирпичиком легли мне на грудь. Я заставил себя отложить папку с рисунками и сказал, стараясь, чтобы голос был спокойным и ровным:

— Я так понимаю, что больше тебе не нужен. Я бы хотел вернуться в барак.

— Подожди!

Таль наклонился ко мне — от него пахло вином и пряностями.

— Ты мне не нужен как натурщик, но ты можешь остаться в другом качестве.

Я все еще осмысливал предыдущую информацию, так что не вполне понимал, что он говорит.

— В каком качестве?

— Есть немало способов прекрасно провести остаток этой ночи. В твоей жизни было не слишком много наслаждений, а я знаю в них толк. Думаю, это будет хорошей платой за твою помощь.

Он коснулся моей щеки и прочертил по ней дорожку пальцем.

Я наконец осознал, что мне предлагают, и это стало последней каплей. Лед во мне лопнул, и в одно мгновение все затопило рокочущее пламя. Руки раскалились, словно вся ненависть, переполнившая меня, сконцентрировалась в кончиках пальцев. Я крепко схватил его за плечи. Халат под моими ладонями задымился, а лицо Таля исказилось от боли. Я отшвырнул его вместе со столом. С жалобным звоном разбились стоявшие на нем бокалы. Таль медленно поднялся на ноги. Теперь он не улыбался, а скалился, зло и весело.