Рыцарь, Рыцарь-Рыцарь… С чего же мне начать, а, Дневник? Быть подружкой Рыцаря было почти то же самое, что жертвой похищения со Стокгольмским синдромом. Меня вообще не спросили – Рыцарь решил, что я его, и никто не мог сказать Рыцарю – нет. Но со временем я перестала его бояться, и мы подружились, а потом я даже полюбила своего захватчика с его тенденцией к психопатии и всем прочим.

Рыцарь был скинхедом. Поправка: он был тем самым скинхедом – единственным на всю нашу провинциальную округу трех пригородов Атланты, чтоб быть точной. Он был настолько невероятно зол на весь мир, что больше никто, ни из какой группировки злобных-белых-мужчин в Старшей Школе Персикового Округа не мог с ним сравниться. Джоки слишком любили кучковаться. Панки, наиболее буйные и агрессивные, были излишне веселы. Детишки-готы были просто отсосы. Нет, ярость Рыцаря оказалась столь всепоглощающей, что ему ничего не оставалось, кроме как вступить в группировку с девизом: «Я пришибу тебя, а потом оторву тебе руку и добью тебя ею только за то, что ты дышишь со мной одним воздухом». И все школьные годы он оставался единственным членом этой группировки.

Я думаю, что ярость появилась у него с самого момента рождения, когда это тупое убожество, которым была его мать, назвало его Рональд МакНайт. Шел 1981 год, и, зная Кенди, можно представить себе, что она наверняка пыталась впечатлить того женатого биржевика, который ее обрюхатил, назвав отпрыска в честь самого знаменитого республиканца, которого она только знала. (Имеется в виду Рональд Рейган, тогдашний Президент США.) А дальше, надо полагать, после лет, проведенных в качестве груши для битья у постоянно меняющихся, наверняка женатых приятелей Кенди, абьюзеров и алкоголиков, чувствуя себя тяжким бременем на плечах женщины, которая предпочитала собственному сыну все, что угодно, и в довершение всего будучи вынужденным выслушивать бесконечные шутки про Рональда МакДональда, Рональд стал Рыцарем, а Рыцарь превратился в наводящий ужас кошмар.

У Рыцаря был такой симпатичный мальчишеский облик и заметное сходство с Эминемом – чистая кожа, короткий ежик платиново-светлых волос и почти бесцветные ресницы и брови. Но это призрачное бесцветие резко нарушали его пронзительные, ярко-голубые, ледяные глаза.

Рыцарь был худым, но крепко сложенным. Как уличный боец. Он никогда не пропускал уроки в спортзале (как будто в общественных школах больше нечему было учить) и однажды выиграл три сотни долларов у всей футбольной команды, подняв на спор штангу в полторы сотни килограммов весом – больше чем вдвое превышающую его собственный вес.

Какую бы историю он ни рассказывал, там неизменно была присказка: «Дело не в размере собаки в драке. Дело в размере драки в собаке».

И я вам так скажу – в самом Рональде МакНайте (или Скелетоне, как его называли в Старшей Персиковой, хотя никогда не осмеливались называть так в лицо) этой самой драки было выше головы.

Еще забавней того, что Рыцарь оказался единственным скинхедом в городе, было то, что он совсем не был расистом. Я никогда не слышала от него никакой арийской фигни и не видела, чтоб он носил какие-нибудь типичные нацистские цацки. У него в жизни не водилось ни свастик, ни железных крестов.

Уже тогда имея склонность к психологии, я так заинтересовалась отсутствием фашистской символики, что набралась храбрости и однажды спросила его об этом.

Вместо того чтобы вскинуть руку в воздух, салютуя «Зиг Хайль», Рыцарь быстро огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что нас никто не слышит. После чего, наклонясь ко мне так близко, что я почувствовала на шее его дыхание, он прошептал: «Вообще-то я не расист. Я просто всех ненавижу».

И я ему поверила. Этот засранец действительно ненавидел всех.

Ну, или я так думала.

В 1996 году на планете жило пять миллиардов человек. Рональд «Рыцарь» МакНайт ненавидел четыре миллиарда девятьсот девяносто девять миллионов девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девять из них. Он ненавидел своих родителей. Терпеть не мог друзей. Нарочно оскорблял незнакомых. Но, по какой-то непонятной причине, Рыцарь решил, что ему нравлюсь я. А быть единственным человеком, который нравится самому жуткому мальчику на планете, не так-то легко.

Когда я впервые встретила Рональда МакНайта, я была бесприютной, веснушчатой старшеклассницей с оленьими глазами, копной волнистых светло-рыжих волос до плеч и дурацкой влюбленностью в Короля Панков, Ланса Хайтауэра. Я стригла волосы все короче и короче, добавляла все новые булавки на свой рюкзак и толстовку и пыталась во время обеда сантиметр за сантиметром подсесть поближе к Лансу за их элитным панковско-готским столом, где он председательствовал с самого первого школьного дня. (Как потом выяснилось, Ланс был совершенным и окончательным геем. Лучше бы я узнала это до того, как сбрила большую часть своих волос и сделала множество пирсингов в своих все возрастающих попытках ему понравиться.)

Рыцарь, который учился в предпоследнем классе, оказался за нашим столом случайно. Поскольку больше скинхедов в школе не было, панки привечали его, как ручную гремучую змею. День за днем он сидел, нахмурив брови и опустив голову, скреб вилкой по тарелке и время от времени бормотал: «Отвали», когда кто-то смел к нему обращаться.

Одним прекрасным сентябрьским днем я случайно услышала, как одна старшеклассница сказала за нашим столом своему покрытому пирсингом приятелю, что у Скелетона сегодня день рождения. (До сих пор не представляю, как кто-то мог об этом узнать, если только Рыцарь не проговорился об этом сам в качестве доказательства того, как ужасна его жизнь. Я могу себе представить что-то вроде: «Я на фиг не могу поверить, что моя чертова мать-шлюха сперла все мои сигареты и смотала из города со своим дебилом-муженьком в мой долбаный день рождения. Эй, козел, чего ты вылупился?») Ну я и купила ему сэндвич с курицей.

Подойдя к столу с широкой улыбкой (надо сказать, я всегда была отвратительно бодрой и восторженной, и из меня могла бы выйти отличная чирлидерша, если бы я не была одновременно неловкой и полной протеста), я сунула ему этот сэндвич в лицо и завопила: «С днем рождения!»

В ответ Рыцарь поднял вечно хмурое лицо и пригвоздил меня к месту взглядом, похожим на две пронзительные вспышки голубого лазера. Я замерла, не в силах сделать вдох и с опозданием понимая, что только что ткнула пальцем гремучую змею.

Пока я собиралась с мужеством, готовясь к ответным действиям, злобная ухмылка Рыцаря вдруг смягчилась, скользнула куда-то вбок и исчезла прямо у меня на глазах.

Его брови, всегда сильно нахмуренные, разгладились и удивленно приподнялись. Ледяные глаза расширились, а губы приоткрылись в безмолвном выдохе. На его лице появилось душераздирающее выражение недоверия и благодарности. Как будто этот парень по кличке Скелетон никогда в жизни не получал подарков на день рождения. Я буквально слышала, как его доспехи с грохотом падают на пол, а передо мной стоит некто беззащитный, одинокий и несчастный.

Я не могла вымолвить ни слова. Не помнила, как дышать. Когда мои легкие начали гореть, я наконец оторвала от него взгляд и втянула в себя порцию воздуха, делая вид, что любуюсь своими новыми «мартенсами» (еще одна покупка, сделанная во имя соблазнения Ланса Хайтауэра), но было поздно. За эти секунды я увидала все. Жизнь, полную боли, жажду признания и цунами любви, только ждущих ту самую персону, которая окажется достаточно смелой – или достаточно глупой, – чтобы подойти поближе.

Я ожидала, что он подымет с пола доспехи и вернется к своей мрачности – в конце-то концов, подумаешь, дурацкий сэндвич, – но, к моему изумлению и ужасу, Рыцарь встал, указал на меня и заорал всем, сидящим за столом: «Вот почему Биби – единственный чертов человек на этой планете, которого я могу выносить! Никто из вас, козлов, даже не подумал про мой день рождения! – Обведя всех и каждого пронзительным взглядом и напугав до усрачки, он закончил: – Как же я вас всех ненавижу!»