***

Эсмеральда пробудилась на рассвете и, подобно невесте в предсвадебное утро, в волнении не смогла более сомкнуть глаз. Вскочив, она оделась, придирчиво осмотрев свою юбку, тонкую рубашку и платочек. Позабытый вчера в спешке гребень показался чуть ли не катастрофой вселенского масштаба: едва сдерживая слезы, девушка пальчиками, как смогла, распутала и перебрала густые черные пряди. Заставив себя сжевать ломоть пресного хлеба, запила парой глотков воды, потратив большую часть на умывание. В попытке успокоиться, присела затем в кресло, замерев неподвижно на несколько минут, однако вскоре вновь начала неспешно прохаживаться по узкой келье. Ах, если бы только она как следует знала грамоту, могла бы сейчас занять себя чтением: во всех этих книгах непременно должно найтись хоть что-то, заслуживающее внимания.

Так провела она несколько часов, показавшиеся несчастной узнице парой-тройкой вечностей. Но вот, наконец, когда полуденное солнце с высоты поливало Париж обжигающими лучами, послышался шорох поворачиваемого в замке ключа…

========== ix ==========

- Феб!.. – воскликнула цыганка и, не помня себя от счастья, кинулась к появившемуся вслед за священником капитану.

Припав к его груди, плясунья обвила возлюбленного тонкими руками, устремив на него снизу вверх свои огромные, черные, влажные глаза, блестевшие нескрываемой радостью. Клод лишь скрипнул зубами и отвернулся, трясущимися руками поворачивая в замочной скважине непослушный ключ. Де Шатопер же, вопреки ожиданиям Эсмеральды, не обнял ее в ответ, а, чуть помедлив, напротив, взяв за плечи, несколько отстранил от себя. Внимательно вгляделся в прелестное личико и произнес скорее удивленным, нежели обрадованным тоном:

- Так это правда! Значит, малютка Симиляр и впрямь жива… Но как такое возможно, когда Тристан-Отшельник самолично обшарил собор сверху донизу?..

Эсмеральда в ту же секунду отпрянула от капитана, содрогнувшись от ужасного предчувствия. Взволнованная, она едва ли улавливала, о чем тот говорит, однако, подобно преданному зверьку, реагировала на тон дорогого голоса. Девушка почувствовала себя вдруг ужасно разбитой. Усилием воли она собрала в кулак остатки мужества и попыталась объясниться:

- Феб, неужели ты не рад встрече со своей малюткой-Эсмеральдой?.. – жалко улыбнувшись сквозь сдерживаемые слезы, проговорила она дрожащим голосом. – Ты ведь не поверил, будто это я, готовая отдать за тебя свою ничтожную жизнь, нанесла тот роковой удар? Да, под пыткой я признала свою вину – прости мне эту слабость! Но больше мне не в чем извиняться, клянусь тебе!.. Это все он, этот дьявольский священник, который преследует меня!..

Глаза ее полыхнули бессильным гневом, а тонкий пальчик обличительно указал на застывшего у двери мрачной тенью со скрещенными на груди руками архидьякона Жозасского. Тот лишь побледнел, однако не изменился в лице, сурово и смело глядя прямо в глаза удивленно воззрившегося на него капитана королевских стрелков. Последний поспешно отвернулся:

- Да ты никак не в себе, малютка! Успокойся, я не обвиняю тебя. Но и ты не говори таких ужасных вещей про отца Клода. Он, как я вижу, прячет тебя, несмотря на королевский приказ…

- Прячет!.. – воскликнула бедная плясунья, теряя остатки самообладания. – О, Феб, забери меня отсюда, прошу тебя! Он отпустит нас, он обещал! Увези меня, спрячь – я сделаю для тебя все, что скажешь!.. Стану для тебя, кем пожелаешь – любовницей, служанкой, рабой – только забери меня от него! О, ведь я так люблю тебя! А ты - ты ведь тоже любил меня, помнишь?.. Возможно, ты полюбишь меня снова… А если нет – мне довольно будет и того, что я хоть изредка буду видеть тебя, чистить твои сапоги, полировать шпагу… О, Феб!..

Будучи не в силах более сносить нетерпеливо-раздраженный взгляд де Шатопера, цыганка упала на колени, молитвенно простирая руки к своему «спасителю». Одному только Богу ведомо, что чувствовал в тот миг наблюдавший за этой сценой Фролло. Его впалые от недостатка сна и нервной болезни глаза горели на побелевшем лице, подобно огонькам свечей. Зубы были сжаты с такой силой, что челюсть вскоре свело болезненным спазмом. Он разрывался между отвращением и состраданием, между ревностью и любовью, между гневом и поклонением. О, как пылко просила юная красавица, как очаровательно сквозила в ее огромных глазах мольба о помощи, как страстно заклинала спасти ее!.. Священник, не раздумывая, отдал бы все, лишь бы вот так она смотрела на него. И, одари девушка подобным взглядом его самого, мир бы перевернул, лишь бы выполнить ее просьбу.

- Послушай, крошка, ты сама не понимаешь, что говоришь! – начал капитан. – Тебя ведь приговорили, а теперь еще Людовик лично лишил тебя права на убежище. Куда же я тебя спрячу? Ты хоть понимаешь, что будет, если тебя найдут?.. И с тобой, и с тем, кто укрывает тебя от правосудия?!

- Если хоть одна живая душа узнает об этой встрече, - угрожающе процедил архидьякон сквозь стиснутые зубы, едва сдерживая ярость, - клянусь, де Шатопер, вы сильно пожалеете об этом!

- Вы смеете угрожать мне?! – вскинулся капитан.

- Только предупреждаю, - сузил глаза его оппонент. – Эта девушка под защитой церкви, под моей защитой. Даже король не вправе отдавать приказы там, где заканчивается человеческое правосудие. Да и кроме того, никто не поверит вам, в первую очередь – королевский прево. Это я давно уже собирал грозу над головой цыганки, я прогонял ее с Соборной площади, я отдал ее на расправу – никто не поверит, что я укрываю ее. Даже если девушку найдут, обвинение падет на звонаря: весь Париж видел, как он вырвал ее из рук палача, как защищал собор ради нее. Я никогда не признаюсь, что дал ей убежище, но найду немало способов избавить вас от должности!.. Кроме того, брат мой – упокой Господь его душу! – не отличался добродетельной сдержанностью или скромностью и упоминал о ваших совместных кутежах и похождениях. Как знать, останется ли Флер-де-Лис де Гонделорье вашей невестой, узнав, сколько времени вы провели в кабаках и у скольких шлюх в постелях побывали?!

Архидьякон Жозасский, и без того наводящий трепет своим изможденным, надменным, вечно хмурым лицом, возвысил голос и опалил невольно сделавшего шаг назад храброго иногда до глупости юношу таким бешеным взглядом, что Феб не решился вступать в спор. Самым разумным казалось ему немедленно покинуть Нотр-Дам и постараться как можно скорее забыть всю эту странную сцену. Мысленно он уже трижды проклял священника, и заодно и себя – за опрометчивое согласие прогуляться с ним до этой кельи, будь она неладна. Однако в этот момент Эсмеральда снова подала голос, вызвав в душе своего возлюбленного, мечтающего побыстрее уйти восвояси и не вникать во все подробности этой темной истории, новую бурю негодования и чуть ли не отвращения к себе:

- Невеста?.. О, мой Феб, так у тебя есть невеста?! Разве не ты говорил мне, что брак – всего лишь ненужная формальность?

- Так и есть, дорогая Симиляр, если только речь не идет о богатом приданом, - небрежно проронил капитан, надеясь, что упоминание о невесте заставит плясунью отступиться от своей глупой затеи – должна же у нее быть хоть какая-то гордость?!

Однако в вопросах любви несчастная была столь же неопытна, как и ее мучитель, а в своей наивной мольбе выглядела ничуть не менее жалко. И если Клод вызывал в цыганке лишь брезгливое отвращение, когда заклинал ответить на его страсть, то в де Шатопере при виде коленопреклоненной девушки, по щекам которой текли горькие слезы, сейчас просыпалось аналогичное чувство. Ему действительно нравилась эта малышка, столь очаровательная в своей невинности, и он готов был когда-то снизойти до ее любви. Но ведь в тот момент она ничего не требовала взамен, она была лакомым кусочком, вполне подходящим развлечением. Теперь же просит забрать ее, увезти, спрятать, спасти – и храбрый вояка готов был бежать от нее на край света.

- Феб, неужели ты оставишь меня здесь, с этим ужасным монахом? – дрожащим голосом спросила несчастная. – Ужель пусть не любовь, но даже и милосердие не шевельнется в твоей душе?.. Ведь ты спас меня однажды – меня, бедную цыганку! – даже не зная еще моего имени. О, Феб, если ты оставишь меня с ним, он сделает со мной что-то ужасное!.. Забери меня, прошу!