Щекастый, стриженый под “грибок” парень уже совал ему растопыренную пятерню:

– Давно ж ты сюда не забредал! Новым музоном разжиться захотел?

Валерьян поднялся на ноги.

– Да было б чем. Всё слушано-переслушано уже.

– Ишь, гурман… – щекастый понял брови. – В Москву тогда езжай, на Арбат.

Валерьян, не удержавшись, подмигнул с ехидцей:

– Часто там бывал? Знаешь?

Ему показалось забавным, что простоватый увалень, бывший одноклассник Стас, почти всякие каникулы мотавшийся к деревенской родне, мог сделаться завсегдатаем арбатских сборищ, про которые только-только начали писать газеты.

Стас, задетый за живое, выпятил нижнюю губу:

– А чего ж не бывать? От нас три часа на электричке – и всё, Москва. Делов-то…

Валерьян улыбнулся, произнёс примирительно:

– Съездить не трудно – согласен. Только всё не собраться мне. Что там, на Арбате? Правда сплошь музыканты, поэты, художники выступают?

Стас приосанился, почувствовав превосходство.

– Там теперь кто хочешь выступает. За политику много задвигают, за Америку, против коммуняг.

– Удивил… За политику теперь в любой очереди “задвигают”, – скептически заметил Валерьян.

Стас загорячился вновь:

– Не, грамотно на Арбате, говорю. В очередях лаются просто, а там по-умному говорят, объясняют, что к чему. Кто приколет – того и слушаешь. Круть!

– Ты разве про политику туда ездил слушать? – усомнился Валерьян. – Я думал, купить чего.

– Одно другому не помеха. Музыки на Арбате – завались. Любую группу найдёшь. Хоть забугорную, хоть нашу. В Москве сейчас вообще что угодно достать можно, – Стас ухмыльнулся с самодовольством. – Надо знать только, где.

– Что ж, например?

– Да что желаешь! Кассеты – на Арбате. Джинсы, кроссовки, куртки фирменные – с рук. Видаки и фильмы – тоже.

– Что ж за фильмы? – спросил Валерьян, не жадный до вещей.

Стас сально хихикнул:

– Фильмы – зашибись! Эротика, порно – у-ухххх! Прямо в видеосалонах. Такое в наших не крутят.

Валерьян переступил с ноги на ногу, прикусил губу.

– Про всё-то ты уж проведал…

– Захочешь – проведаешь. Всё там купить реально, отвечаю. Выбирай – не хочу.

Они, не сговариваясь, двинулись вдоль ряда торговцев назад, к перекрёстку. Стас не был прижимист, потому доверительно оповестил:

– Я, кстати, на следующей неделе, в выходные, в Москву сгонять как раз собираюсь. На день. Ещё ребята поедут, девчонки. Хочешь с нами?

– На Арбат?

– И на Арбат, и так – закупиться. Потом погулять.

Валерьян хмыкнул.

– Деньгами не богат.

Стас подтолкнул его локтем в бок.

– Не прибедняйся. Стипендия-то небось, повышенная. Ты ж ещё в школе вечно в “отличниках” ходил.

– В “хорошистах”, – педантично поправил Валерьян.

– Один хрен – учился. Так что должно тебе в универе “копьё” капать.

Валерьян скосил на Стаса пытливый глаз. Почти всё, что накопил со стипендии, он истратил на покупку часов, но сознаваться в этом не стал.

– Зазываешь?

– Приглашаю, чудак. Чего ломаешься? Реально в Москве сейчас супер.

Стас словно удовольствие справлял, осознавая, что способен Валерьяна чем-то поразить. И пока они шли к остановке, уговаривал довольно настойчиво.

– Ладно, домой я, – сказал Валерьян, видя, что подъезжает его автобус. – Будет получаться – позвоню.

Он поудобнее подзакинул на плечо сумку с бутылками, и те издали характерный стеклянный дребезг.

– Ты чего это? – дуги широких бровей Стаса заострились. – Никак с бухлом?

Валерьян прикусил ноготь мизинца, крутанул шеей.

– Для дома купил. День рождения мать сегодня справляет.

Стас, прощаясь, вновь фамильярно облапал плечо Валерьяна.

– А-а, для мамы бегал. Я уж подумал, для себя…

Он грубовато, но добродушно засмеялся.

В дороге, глядя на дома, светофоры и повороты отстранённо, точно на повторяющиеся однообразные и блеклые картинки, Валерьян чувствовал, что его начинает по-настоящему тянуть в Москву.

Дома, в гостиной, был уже раздвинут и застелен скатертью стол, и когда Валерьян, открыв входную дверь своим ключом, принялся разуваться в прихожей, обеспокоенная мать забросала его вопросами:

– Где ж ты пропадал? Неужели очереди такие?

– Да, очереди. В “Восходе”, в “Центральном” – везде…, – в полутьме прихожей он пошарил подле себя рукой, поднял и протянул сумку. – Зато вот – достал.

– Ой, да стоило из-за этого, – Валентина с недовольством оглянулась в сторону кухни. – Погнал тебя тоже…

– Наконец-то! А мы думали, куда ты запропастился? – сказал выглянувший из неё отец.

Павел Федосеевич принял у жены сумку, вынул бутылки.

– Грузинское! О как! – воскликнул он обрадовано. – Пил такое когда-то в Кутаиси. Помню…

При упоминании отцом своей давней поездке в Грузию Валерьяну сразу вспомнился крепыш из очереди.

– Там ведь спокойно тогда было, да?.. – спросил он в задумчивости.

– Да не то слово! Я от работы ездил, по профсоюзной путёвке. И в городах бывал, и в горных сёлах. Везде радушие: усадят за стол, угостят.

Но воодушевление отца Валерьяна только сильнее смутило.

– Радушие? – переспросил он с сомнением.

– Ну да. Прекрасный гостеприимный народ, – подтвердил Павел Федосеевич и даже с лёгкой обидой прибавил. – Что ж я, по-твоему, выдумываю что ли?

Валерьян почесал переносицу, примолк. Благодушно-восторженные рассказы отца не вязался с той очевидной и глубокой обидой, что сквозила в словах того крепыша.

Валерьян направился к себе в комнату. Там он сел за стол и взял в руки маленький календарь, всегда лежавший здесь среди институтских учебников, лекционных тетрадей и книг.

“Четверг – тринадцатое, пятница – четырнадцатое, суббота – пятнадцатое…, – прикидывал он, соотнося поездку с делами, которые могли возникнуть в эти дни. – Вроде получается”.

Затем он выдвинул нижний ящик стола и достал неновый, в красной обложке, ежедневник. Между его желтоватых страниц, испещрённых расписаниями занятий, набросками решений математических задач и даже куплетами нескладных юношеских стихов, хранились его деньги. После покупки часов их оставалось действительно не так много, шесть рублей, да ещё немного копеечной мелочи, рассыпанной по дну ящика. Но съездить в Москву вполне хватало…

До прихода гостей оставалось более получаса. Валерьян, захватив с собой из гостиной газету – вчерашние “Аргументы и факты”, прилёг. Отец, как он догадался, её уже прочёл и испещрил пометками: многие заголовки были отчёркнуты карандашом, а напротив некоторых обведённых овалами абзацев в статьях стояли восклицательные знаки.

Валерьян перелистывал страницы, задерживая взгляд на некоторых из заголовков.

Первым увлёк материал про экономику, также отмеченный отцом. Автор, маститый экономист, работник Госплана, со страстью доказывал: хозяйственная система страны расточительна, огромное количество ресурсов растрачивается впустую, руководители предприятий безалаберны и неумелы, всеобщая бесхозяйственность – уродливая нормой.

“70 % заготавливаемой древесины остаётся не вывезенной в лесу”, – приводил автор убойный, с его точки зрения, пример.

Валерьян хмыкнул, опустил раскрытую газету на грудь. Прошлым летом он ездил к родне в деревню, вокруг которой высились обширные, вековые леса. В окрестностях тогда – он хорошо это помнил – без устали работали бригады лесорубов. Тяжкие падения стволов, хруст обламываемых веток, жужжание пил слыхать было от самой околицы. Но он не припоминал, чтобы поваленные деревья бросали гнить на лысых полянах, среди пней. Нагруженные доверху тягачи так и выныривали с лесных просек.

Во второй отмеченной отцом публикации речь шла об эпохе Сталина. Раскулачили, расстреляли, сослали…. В последнем абзаце публицист выдал жутковатое резюме:

“Только по самым скромным подсчётам речь идёт не менее, чем о десяти-пятнадцати миллионах, погибших в концлагерях. Однако чудом выжившие узники ГУЛАГа настаивают, что общее число репрессированных может приближаться к сорока миллионам. Сорок миллионов – население средней европейской страны – перемололи жернова адской машины. И мы, потомки уцелевших, только лишь теперь, десятилетия спустя, начинаем осознавать подлинный масштаб одной из самых чудовищных трагедий в истории человечества”.