Валерьян попытался представить эту огромную, облачённую в серые бушлаты, голодно и угрюмо зыркающую сквозь проволочные заграждения одноликую массу людей – и ему захотелось отвести от газетных полос глаза.

“Ну время…. Ну жизнь…”, – подумал он, холодея.

Третью статью, посвящённую делам международным, Валерьян не успел прочесть до конца. В дверь позвонили.

Он бросил взгляд на часы и поднялся с кровати. Поглощённый чтением, он даже не успел переодеться в праздничное.

Из прихожей уже доносились радостные голоса, шелест букетной обёртки.

Валерьян раскрыл шкаф, достал оттуда свежую рубашку и брюки.

– Ты готов? – заглянул в комнату Павел Федосеевич.

Валерьян как раз застегнул на себе пуговицы.

– Ага. Кто пришёл-то хоть?

– Мироновы, – отец понизил голос. – Сергей со своей Иркой.

Валерьян пригладил расчёской чёлку и вышел в прихожую вслед за отцом.

Квартира быстро наполнялась гостями. Давние подруги Валентины приходили почти все с мужьями, друзья Павла Федосеевича – с жёнами. Сердечные приветствия, поздравления, поцелуи – всё сливалось в сплошной возбуждённо-радостный гомон. Минут через двадцать цветы было уже некуда ставить, хотя водой заполнили все имеющиеся в доме вазы. Приходилось, нелепо соединяя розы с гладиолусами, запихивать в каждую по два букета.

Валерьян помогал отцу расставлять на столе бутылки.

– Всё-таки здорово, что ты съездил, достал. Теперь точно на всех хватит, – удовлетворённо оглядел Павел Федосеевич заготовленную “батарею”. – Иначе мог выйти казус.

Словно ухватывая неотвязно крутящуюся в голове мысль, он тут же прицокнул горестно языком:

– Вот жизнь нам устроили, а! За столом посидеть по-человечески – и то проблема.

Вошедший в гостиницу Сергей Миронов разгладил пегие прокуренные усы, подмигнул Павлу Федосеевичу:

– Эх, найти б такой магазин, где всё всегда было б в продаже, но о котором бы никто не знал?

Павел Федосеевич вскинул подбородок, закатил глаза:

– При нашем абсурде?! Серёжа, ты – оптимист…

Гости чинно рассаживались.

Во главе стола поместилась Валентина. Павел Федосеевич сел рядом, по правую руку. Стол не был широк, поэтому ему пришлось примоститься практически на самом углу, неловко отставляя колени от ножки.

Супруги Мироновы уселись слева от Валентины. Напротив них – подруга матери со школьных времён Наталья Данилова со своим мужем. Далее сидели супруги Никитины, супруги Дворецковы, Татьяна Ермилова, разошедшаяся с мужем в прошлом году. Валерьян устроился от родителей далее всех, за противоположным концом стола, на табурете.

Павел Федосеевич встал, высоко поднял над скатертью рюмку водки. Позвякивание вилок, устремлённых к блюдам и салатницам, стихло.

– Сегодня, седьмого июля, вот этой замечательной женщине, моей дорогой и любимой жене Валентине исполняется…, – он взял паузу, многозначительно и мягко улыбнулся. – Энное число лет. Но число не простое, а особенное, юбилейное, оканчивающееся на цифру “пять”, – он опять на несколько секунд умолк, затем, набрав воздуха, заговорил громче. – “Пять” в данном случае – не просто красивая цифра. Она глубоко символична. Валентина смело может оценивать на “пять” свою жизнь. У неё есть всё, о чём можно мечтать: семья, любящий сын… Валентина окружена верными друзьями, которые пришли её поздравить и искренне разделить радость. Это ведь так замечательно – осознавать, что ты любим и ценим. В этот день, – Павел Федосеевич запустил свободную руку во внутренний карман пиджака и вынул маленькую шкатулку. – В этот день я вручу моей супруге свой, особенный подарок. И пожелаю ей блистать всегда так же, как это немеркнущее золото; цвести, как этот красный, цвета роз, камень.

Изысканным, немного театральным жестом он раскрыл шкатулку. В ней лежало золотое кольцо с огранённым рубином.

– О-о-о! – впечатлённо зазвучало со всех сторон.

Ирина Миронова, Наталья Данилова, даже Ермилова с дальнего конца стола вытянули шеи, желая рассмотреть подарок лучше.

Павел Федосеевич вдел в кольцо палец супруги.

– Многие лета! – воскликнул он, высоко вскинув голову и залпом выпивая водку.

– Многие лета! Многие лета! – нестройно, скорее шутейно, чем всерьёз подхватили гости.

Застолье пошло сытное и хмельное.

Вслед за Павлом Федосеевичем поздравительную речь держал Сергей Миронов. Без витиеватых цветистостей, он провозгласил здравицу в честь жены “друга юности” – и тоже опрокинул рюмку водки.

Следом за ним говорила его супруга. Вынув из большого целлофанового пакета объёмистую коробку (внутри оказался чайный сервиз), она присовокупила к подарку лаконичное, но сердечное пожелание.

– Чтоб уют всегда в вашем доме был и достаток, – произнесла Миронова, тяня к Валентине фужер.

Остальные гости говорили и дарили кто что. Наталья Данилова, дружившая с матерью Валерьяна с раннего детства, начала поздравление с прочувственных, но не слишком связанных воспоминаний, затем вручила высокую, изящно выгнутую с боков фарфоровую вазу. Красноречивы в пожеланиях оказались Никитины. Выразительны Дворецковы. Нашла искренние, тёплые слова и недавно расставшаяся с мужем Ермилова…

Щёки степенно слушавшей гостей Валентины переливисто розовели, подрумяниваемые похвальбой и вином. На мужа, чем дальше, чем чаще чокавшегося с Мироновым через стол, она даже не глядела.

Общий разговор по мере истощения поздравительных речей рассыпался, каждый говорил теперь с сидящим рядом о своём. Кто-то кому-то что-то рассказывал, кто-то с кем-то спорил…

Преподавательница музыкальной школы Юлия Никитина обсуждала с Ермиловой напечатанный недавно в “Новом мире” роман маститого, чтимого в Союзе писателя. Роман оказался неожидан, непригляден, словно щёгольская дублёнка, вывернутая наружу несвеже пахнущей изнанкой. Автор, воспевавший ранее юношей-комсомольцев Гражданской войны, буквально вытаптывал, изничтожал в новом произведении мир своих прежних героев, выставляя его подлым, гадостным, грязным.

Никитину, однако, роман впечатлил.

– Он очень, очень смелый человек, – восторгалась она таким разительным разворотом. – Не просто выжил в то ужасное время, но нашёл силы его правдиво отобразить, осудить. Не побоялся этого сделать!

– А что ж он раньше-то по-другому пел? Не имел – не имел сил, а потом вдруг раз – и обрёл? – парировала Ермилова язвительно.

– А иначе тогда было просто нельзя, – распахивала веки Никитина, переходя на сдавленный шёпот. – Это ж время было такое жуткое. Время…

– “Иначе нельзя”… Да бросьте вы! – фыркнула Ермилова вызывающе. – Просто держит он нос по ветру, вот и всё.

– Ой, ну зачем вы так? О заслуженном-то человеке, – Никитина приложила руки к груди. – Он просто в молодости не знал ещё всего. Тогда про эти ужасы вслух не говорили. О них вообще мало кто знал.

Разговоры между мужчинами тоже незаметно сползли к политике. Толковали про депутатский съезд, про межрегиональную депутатскую группу, но иногда невпопад…

– На наших глазах свершилось – не побоюсь этого слова – историческое событие. Впервые за многие десятилетия звучит глас общества, глас его демократически избранных представителей, – вдохновенно, будто на митинге, вещал Николай Иванович Данилов, муж Натальи.

– Хороши они, народные представители! Академика Сахарова засвистали. Тошно было смотреть, – хмельно бросил через плечо Дмитрий Никитин, на мгновенье отвлёкшись от спора жены с Ермиловой.

– А у нас вечно так: любое хорошее дело ругают, – крякнул подпивший преподаватель пединститута Дворецков.

Николая Ивановича их возражения не поколебали. Возразил он с уверенностью:

– Таких на съезде немного. Это номенклатурные делегаты Сахарову хамили, но всем они ртов не заткнут. Трансляцию съезда смотрели миллионы людей, вся страна. Все воочию увидели ограниченность, агрессивность, бескультурье номенклатуры. От неё воротит уже даже иных коммунистов. Этот, из Свердловска, который за привилегии КПСС всё хлестал… В Госстрое ещё руководит…