– Оливковое масло? А что, разве сливочное не вкуснее?

Дети пожали плечами, не понимая, о чем идет речь. Один из них держал рог с каким-то напитком. Это было подогретое вино, а не пиво, которым ее поили в детстве. И тогда Элизия поняла.

– Да! – Голос ее дрожал от волнения. Девушка стремглав побежала ко дворцу Годы. Удивленные сервы доложили о ней госпоже, и та вышла к Элизии, как всегда полная жизни.

– Вот гордая чужеземка! Давно было пора прийти ко мне за помощью. Что тебе нужно?

– Пять серебряных денариев и деревянная или глиняная посуда! Прости меня, мне было очень стыдно к тебе обращаться, – призналась Элизия. – Я все верну.

– Знаю, что вернешь. Для этого достаточно просто заглянуть в твои медовые глаза! Слуги отнесут в твою таверну всю потребную тебе утварь.

Тревога не отпускала Элизию. Она кинулась к Старым воротам. Последние торговцы уже собирали нераспроданный товар. Девушка прошла мимо корзин с овощами, чесноком и луком. На веревках висели сухие ароматические травки и листья. В мясном ряду Элизия отыскала связки черных колбас и принюхалась. Запах был для нее непривычный. В Барселоне ели не то, что в Каркассоне.

Хозяйка скупила все, что только могла, так что с ней пришлось отправить раба-носильщика.

– Гали, мне нужен большой костер в огороде! – скомандовала она, вбегая в таверну. Муж, сморенный пивом, поднял голову от стола.

– Зачем тебе столько овощей? А колбасы? Разве мало того, что ты уже приготовила?

– Посмотри, в этом кувшине оливковое масло. Я принесла лавровый лист, тимьян и чеснок, много чеснока! – Элизия обняла мужа и впервые за много недель поцеловала в губы. – Сегодня мы накормим весь город ужином! Я буду готовить под открытым небом. Чтобы во всех животах заурчало! А ты позаботишься о вине. Что тут непонятного? Мы ведь на Средиземном море!

Поздним вечером над таверной витал аромат, привычный для городских жителей и при этом достойный кухни аристократов. Гали отправился в епископский дворец и, в обмен на обещание расплатиться через несколько дней, получил из епископских погребов бочонок с vinum novum[19], молодым и бодрящим, и еще один с vinum veterem[20]. Пройдоха также записал на свой счет два бочонка кислого вина, которое перебродило с остатками прошлого урожая и стоило гораздо дешевле. На всех столах стояли корзинки с хлебом и плошки с золотистым маслом. Первые любопытные горожане не заставили себя долго ждать, а вскоре от посетителей уже не было отбою. Слух о новом месте прокатился по всей Барселоне; цены для таких яств были смехотворные. Солдаты, отстоявшие стражу, явились гурьбой и составили оружие в угол. Ночь и вино помогли гостям припомнить старые песни и побасенки.

У Элизии ныла спина. Хозяйка подавала жаркое и мыла тарелки из дворца Годы, а Гали на кухне составлял их в высокие стопки; для него выбор был прост: либо работа, либо голодная смерть в негостеприимном городе. Муж с женой не знали отдыха, пока огромный котел не опустел. Им самим не осталось ни кусочка. Стражники вызвали Элизию к своему столу, чтобы бурно выразить свое восхищение. Девушка впервые почувствовала себя как дома среди этих веселых людей, по ее щеке скатилась слезинка.

Костер в огороде погасили после полуночи. Таверна опустела, и Гали, измученный не меньше жены, передал ей ящик со всеми заработанными деньгами.

– Храни их у себя, женушка, – предложил он, чтобы вернуть доверие супруги, и подумал, что у них двоих, возможно, еще будет шанс.

Элизия чуть не расплакалась. Гали раскинул руки, предлагая примирение.

– Я хочу стать таким мужчиной, какой тебе нужен. Главой семьи, управляющим нашей таверны, – добавил он тем уверенным тоном, который вытащил девушку из Каркассона и довел до самой Барселоны.

Элизия колебалась. Быть может, Гали еще способен измениться. По характеру он заводила, а ее нежность может заставить его позабыть о старых привычках. Вместе с этими мыслями в ней родилась и надежда, и в конце концов она прильнула к мужу со смехом и слезами, освобождаясь от многодневного напряжения.

Супруги подметали пол и обсуждали новые рецепты. Когда Гали закрывал окно, из темноты на другой стороне площади ему помахала зловещая фигура. Калорт усмехался. Гали рывком захлопнул ставни и попытался согнать с лица темные тени. Когда он обернулся, Элизия сидела на столе и призывно улыбалась.

– Нам с тобой не досталось жаркого, но мы все равно отпразднуем этот день. – Жена хотела ознаменовать свое прощение особым образом. Все оставить в прошлом, включая воспоминания об Изембарде и о его горячих губах. – Ведь верно, любимый?

Ротель очнулась вся в поту. Лицо ее распухло, губы покрылись коркой, один глаз не открывался. Ее до сих пор лихорадило, но все-таки она вернулась из адского бреда, в котором безостановочно бежала по бесконечным пещерам от гнавшихся по пятам гигантских чудовищ. Все тело ее ныло. Гладкая девичья кожа воспалилась и горела, на ней навсегда остались следы от маленьких зубов и ядовитых жал. Но она была жива, хотя большинство людей в такую ночь умерли бы от яда или от ужаса. Ротель чувствовала себя изменившейся: в ней не осталось ни страха, ни эмоций.

– Тот, кто возвращается с другой стороны, оставляет там часть своей души. Добро пожаловать.

Оникс сидел у огня, рядом с ней. Они по-прежнему находились в пещере.

– Будь ты проклят.

– Проклятье – наша сущность, Ротель. Мы не принадлежим этому миру. В темноте ты переступила порог. Я это вижу по льдинкам в твоих глазах. Ты готова начать обучение. И мир содрогнется, встретившись с последним бестиарием.

Осенью 861 года, когда Барселона еще приходила в себя после сарацинского набега, а Фродоин налаживал жизнь в своей епархии, король Франции Карл Лысый, пребывавший во вражде со своим племянником Лотарем Вторым из-за упорного желания последнего развестись с Теутбергой из дома Бозонидов, принял решение напасть на земли Карла Прованского, брата Лотаря Второго, чье слабое здоровье предвещало скорую кончину. Француз задумал эту операцию во вред Лотарю, который претендовал на наследство брата и рассчитывал таким образом увеличить свои территории.

Французский король вошел в Прованс под предлогом помощи в защите от норманнов по обе стороны Роны. Жерар Руссильонский, ставленник Карла Прованского, разгадал этот план, его войска заставили Карла Лысого отступить. Однако алчность монарха успела разжечь гнев в провинциях на юге Галлии, и так уже тяжко страдавшей от норманнов. Гунфрид из Готии, граф Барселоны, Жироны, Ампурьяса, Руссильона, Нарбонны и прочих графств, стал одним из тех, кто восстал против короля.

В 862 году Карл Лысый, человек гневливый, к тому же переживший мятеж собственных сыновей, вступивших в союз с его племянником Пипином Вторым, лишил Гунфрида всех его титулов. Несмотря на это, мятеж в Септимании продолжался. Гунфрид лишился Ампурьяса, который забрали братья Суньер Второй и Дела́, и Жироны, которую взял Отгер, но прочие графства, включая и Барселону, оставались под его властью.

Мир в Септимании снова зашатался, и Саломо Уржельский продлил перемирие с сарацинами, чтобы помешать Гунфриду вступить с ними в союз, как прежде поступил Гильем Септиманский. Однако мятежный граф не сдавался и в 863 году завоевал Тулузу, Пальярс и Рибагорсу. На севере к восстанию знати присоединился граф Эстеве Аквитанский, взявший под свою власть графство Овернь.

Гунфрид враждовал не только с королем: со Средиземного моря в его пределы вторгались и норманны. Граф сопротивлялся до 864 года, а потом, побежденный и лишившийся союзников, укрылся в Тулузе.

Барселона осталась без правителя. Гунфрид давно уже потерял официальную графскую власть, а теперь он утратил и контроль над графством, и чиновники перестали исполнять свои обязанности.