Однако равновесие снова нарушилось в тот год, когда Лотарь Второй прогнал свою жену Теутбергу, представительницу знатного рода Бозонидов, к тому же близкую подругу Карла Лысого. Франкская знать почувствовала себя оскорбленной. И между Каролингами опять завязалась усобица, и началось передвижение войск и реквизиция скота и запустение на полях.

В Барселоне и в Испанской марке наступило короткое мирное затишье: франкский граф Гунфрид из Готии, властитель Барселоны, Жироны, Ампурьяса и Руссильона, в 857 году подписал договор о перемирии с властителем мавританской Сарагосы и занялся охранением южных берегов от норманнских вторжений. После истории с Теутбергой Гунфрид поспешил на помощь Карлу Лысому, и сарацины воспользовались его отлучкой. В 861 году Барселона пережила еще один набег, опустошивший поля и предместья. От окончательной катастрофы спасла только крепкая стена.

Город стоял обессиленный, покинутый своим графом, посевы погибли, торговля замерла – и тогда виконт и знатные мужи Барселоны взмолились, чтобы король назначил хотя бы епископа, место которого тоже пустовало.

Задачи епископов состояли в том, чтобы управлять церковным округом и уравновешивать власть графов. Они получали часть от налогов и обладали собственной государственной печатью. Единственная надежда Барселоны состояла в том, что новый епископ появится прежде, чем безвластие и непрочность приведут к полному уничтожению, как это случилось с Эгарой, Аусой[1] и близлежащим Ампурьясом, к которому после недавнего прихода норманнов уже прикоснулось крыло смерти.

Священник Фродоин, представитель благородного дома Раиранов из Реймса, считал, что первые двадцать пять лет его жизни были только преддверием к тому, что должно было произойти, и с замиранием сердца следил за бронзовыми дверями, ведущими в епископский зал. Фродоин уже несколько месяцев дожидался аудиенции у архиепископа Гинкмара, самого влиятельного священнослужителя Французской церкви, советника короля Карла Лысого. Фродоин был знаком с архиепископом еще с тех времен, когда учился в соборной школе, а теперь бывшему ученику не терпелось узнать, какую высокую честь готова возложить на него Церковь.

В последние десятилетия дом Раиранов возвысился благодаря услугам, оказанным Французской короне. Отец Фродоина пал в битве во время восстания Пипина, а старший брат сражался бок о бок с королем против норманнов в Аквитании. К тому же Раираны даровали свои земли аббатствам Нотр-Дам в Компьене и в Шелле, чтобы заручиться милостью архиепископа. После двух лет священства младший брат мог рассчитывать на блестящий cursus honorum[2] в церковной курии. Он представлял себе епархию неподалеку от Реймса, со всеми привилегиями и сборами, с рабами, возделывающими его поля, с приходами, приносящими немалую прибыль. Быть может, ему удалось бы воздвигнуть и собственный храм, как сделал сам Гинкмар, в течение двадцати лет расширявший Реймсский собор.

Когда двери распахнулись, Фродоин сумел сохранить хладнокровие. Он рассматривал три полукруглых свода, поддерживаемых стройными мраморными колоннами, и лепнину, щедро украшавшую стены и потолок. Узкие окна смягчали свет яркого дня, в лучах клубились тонкие облачка пыли. Каноники и епископы наблюдали за аудиенцией со стоящих ярусами скамей; в глубине зала на троне из серебра и драгоценных камней восседал Гинкмар, могущественный архиепископ Реймсский – с жезлом и в митре, в которой проблескивали золотые нити.

Взволнованный Фродоин поцеловал перстень на руке прелата. Царственная поза Гинкмара, которому перевалило уже за пятьдесят, внушала молодому священнику робость. Он поднял глаза – над троном помещалось распятие. Венец у Христа был золотой, а взгляд какой-то пустой, отсутствующий, как будто собравшиеся в зале ему докучали.

– Сын мой, – заговорил Гинкмар, – ты считаешь, наш Спаситель страдал на кресте?

Фродоин затрепетал. Во время учебы он отличался в арифметике, а еще ему нравились истории о греческих и римских властителях, однако теологическая премудрость давалась ему с трудом. Если сейчас он даст неправильный ответ, это могут счесть ересью, вот почему молодой человек решил быть предельно осторожным в своих словах.

– Я считаю, что страдание – это удел людей, если они рассчитывают обрести вечную жизнь.

– А слуга Господень, каковыми являемся все мы, – должен ли он страдать подобно остальным людям?

Фродоин выдержал пристальный взгляд Гинкмара. Под сводами царило напряженное молчание, и вдруг на скамьях для клириков кто-то кашлянул. Фродоин насторожился: что-то явно пошло не так.

– Церковь призвана возводить Царство Божие, расширять его владения и уничтожать язычество, которое до сих пор являет себя миру. – Произнося эти формулы, Фродоин почувствовал себя более уверенно, хотя напряжение и не ослабевало. – Пастыри Церкви должны вести владык и царей к счастью и повиновению. Если ради такой цели до́лжно пострадать, Господь за это воздаст.

– Ты честолюбив и упорен, Фродоин. Мне известно, что эти качества отличали тебя еще в соборной школе. Но вот я спрашиваю себя – хорошо ли это для человека веры… Быть может, тебе следовало стать воином.

– Но ведь меня призвал к служению Господь, – отвечал Фродоин; ему вовсе не нравилось направление этой беседы. – Церковь тоже нуждается в силе, чтобы преуспеть в своей миссии.

Гинкмар удовлетворенно кивнул. Обнадеженный Фродоин бросил вызывающий взгляд на клириков, сидевших на скамьях с мрачными лицами. Он выдержал допрос с достоинством, и теперь, возможно, архиепископ вознаградит его более остальных.

– Ты, определенно, подходишь, – заключил Гинкмар.

Фродоин склонил голову, чтобы выслушать, какой милостью он будет облечен.

– От имени нашего короля Карла и по дозволению Фредольда, архиепископа Нарбоннского, ты назначаешься епископом Барселонским. Там ожидает тебя твое служение, там ты достроишь собор, который начал возводить один из твоих предшественников, епископ Жоан, там ты исполнишь священную миссию, о которой говоришь с таким пылом.

У молодого священника подогнулись колени. Царившее в зале молчание означало, что это решение не удивило никого из собравшихся клириков. Фродоин снова украдкой посмотрел на них. Некоторые, казалось, были готовы захлопать в ладоши. Молодой священник будет вспоминать этот миг еще много недель, саркастически усмехаясь.

– Господин мой архиепископ… Ведь это же Испанская марка, – прошептал он, почти не дыша.

На сердце ему опустилась черная тень. Фродоин знал, что Барселона агонизирует на крайнем юге королевства и что последние шесть десятков лет город страдает от нескончаемых набегов. Особенно хорошо молодой человек помнил рассказы своего отца, участника этих событий. В 843 году король лишил власти над городом своенравного графа Берната Септиманского, годами творившего беззакония, тот поднял восстание и в конце концов лишился головы. В Марке возрадовались назначению нового графа, гота из здешних краев по имени Сунифред. Он задумал снова заселить опустевшие земли и вернуть Марке процветание, но сын Берната, Гильем Септиманский, живший и воспитывавшийся при дворе в качестве заложника, лелеял планы мести. Гильем притворно присягнул королю и пользовался его благосклонностью. В 848 году он захватил бывшие владения своего отца на южной стороне Пиренейских гор, предав смерти графа Сунифреда и его рыцарей. Гильем продержался в этих горах два года, чиня неслыханные зверства. В 850 году он вступил в союз с сарацинским полководцем, огнем и мечом они проложили себе дорогу к самому сердцу Барселоны. Гильем и потом продолжал бесчинствовать в Марке и добрался до Жироны, пока не был схвачен и казнен Алераном, графом Труа.

С тех пор в Барселонском графстве сменилось несколько правителей, однако город был все так же погружен во тьму и запустение. Там сохранился епископский престол и монетный двор для чеканки собственных денег, хотя домов оставалось не более четырехсот. Никто не хотел ехать в Барселону, и нынешний граф, Гунфрид из Готии, предпочитал держаться подальше от своей резиденции, при короле и его странствующем дворе.