Гали убедился, что их никто не подслушивает.

– Вчера на строительстве появился человек от него, по имени Калорт. Дрого интересуется, насколько вы разобрались в обстановке и станете ли оказывать ему поддержку против готов. Если вы хотите заселить безлюдные территории, для них вам понадобится защитник. Это звучало как предупреждение.

– Почему он отыскал именно тебя?

Гали отвел взгляд; Фродоин почувствовал, что он рассказывает не все.

– Сейчас еще рано решать, кому мы можем довериться, – сухо продолжил епископ. – Могу я доверять тебе, Гали? Почему ты не стал говорить в присутствии жены?

– Ее в это дело не впутывайте. – Гали осекся, поняв, что выбрал неправильный тон для разговора с прелатом, и склонил голову. – Прошу вас, мой господин. – И отошел в смущении.

Только слабость, которую Фродоин питал к Элизии, помешала ему приказать, чтобы Гали забрали во дворец для допроса. Он решил отбросить ненужные мысли и сел на коня, благословив колонов. Епископ возглавил шествие к Французской дороге. Желая сделать зрелище более эффектным для остающихся, он повелел Сервусдеи петь Сто тринадцатый псалом, об исходе евреев из Египта. Они проходили в Старые ворота под овацию и слезы расставания. Жизнь вне города была очень тяжела. Многие из тех, кто уходил сейчас, никогда не вернутся.

Фродоин сопровождал караван две мили, а потом, простившись, галопом вернулся в Барселону. Ему было стыдно признаться себе, что этот торжественный выезд служил прикрытием для совсем другого желания, более простого и властного. Епископ проехал арки акведука и овраги Мердансара, затем поскакал по узкой полосе, отделяющей город от моря, миновал ворота Регомир и попал на перешеек между лиманами. По другую сторону Барселоны лежало озеро Кагалель, а впереди высилась Монс-Иовис. Фродоин еще не успел познакомиться с этой юго-западной окраиной, гнилостной и вредной для жизни. Некоторые участки земли успели подсохнуть, летом здесь разбивали огороды. Фродоин проехал через бедняцкую деревню с глинобитными домами. Голые дети бежали за конем, а их матери, истощенные, с дряблой кожей, в испуге звали их обратно. В большой луже мужчины месили ногами грязь пополам с соломой – из этого материала они изготовят блоки для починки домов, пострадавших от последнего набега сарацин. Увидев епископа, мужчины попадали на колени. Фродоин всех благословил и продолжил путь по извилистой тропе к вершине стоящей у моря горы. На склоне росли виноградники Нантигиса – то немногое, что не было разорено.

На вершине стояла суровая квадратная башня из камней, сцепленных раствором, – в городе ее называли «замок». Епископ залюбовался видом на побережье с этой высокой точки. Здесь, наверху, все дышало спокойствием. У подножия горы Фродоин видел маленький порт с остатками древних сооружений и деревянными причалами; на северо-востоке стояла рыбачья церковь, рядом были дома рыбаков и песчаный пляж, а еще дальше виднелось селение Бадалона. Епископ привязал коня к фиговому дереву и подошел к обрывистому краю, откуда смотрела на море женщина в плаще с надвинутым капюшоном. Полы плаща развевались на ветру. Узрев эту картину, епископ вздрогнул.

– Ты пришел, – сказала женщина, не оборачиваясь.

Фродоин мечтал о ней все эти недели.

– Я получил от тебя весть. Ты знала, что я приду, Года.

– Ты дал новую надежду колонам и многим барселонцам.

– Молись, чтобы Господь их охранил.

Года повернулась, и Фродоин увидел в ее глазах слезы счастья. Он понял, что теперь она верит в него, молодого франка, тщеславного и лукавого, но, быть может, способного разрешить трудности, с которыми не справлялись его предшественники, графы и епископы. Он сделал шаг вперед. Вожделение его становилось неуправляемым. В этом пустынном месте легко было забыть обо всех принесенных обетах. Он вдохнул ее запах. Она бросила загадочный взгляд на море:

– Ты спас город и спас меня.

Фродоин был глубоко растроган, увидев в ее зеленых глазах благодарность. Хотя Годе было чуть больше тридцати, в ее душе как будто хранилось знание предков, опыт всех поколений женщин, которые прожили с Барселоной каждое мгновение до единого.

– Я думаю, это правильный путь. Для начала мы должны вспахать эту землю.

Фродоин прикоснулся к ее руке, она ответила взглядом сообщницы. Они здесь вдвоем, и оба понимают, как опасно продолжать то, что возникло между ними в крипте. Если их обнаружит Нантигис, по готскому закону они должны сделаться его рабами – или, возможно, тело епископа будет вывешено на одной из городских башен.

Оба они уже имели опыт тайного нарушения обетов, но сейчас все было иначе: помимо запретного влечения, было и прочное основание, некий сговор неясной природы, в котором оба хотели участвовать.

Все их сомнения развеялись в этом долгом взгляде, улетучились из мира, и Фродоин с Годой поцеловались, стоя над Средиземным морем. Старое море было свидетелем сближения двух далеких звезд, как будто предназначенных для такой судьбы. Года проявила больше осторожности и отвела Фродоина в старую башню, по виду заброшенную. Женщина еще загодя принесла туда свечи и разложила чистые циновки. Фродоин почувствовал, что задыхается от желания. Года источала пленительную женственность, он раздевал ее ласково и страстно.

Года даже не подозревала, что способна так вожделеть мужчину. Своего первого мужа, за которого ее выдали родители, она по-настоящему любила; второй вызывал у нее отвращение, но Годе пришлось согласиться на этот брак, чтобы остаться в живых. А сейчас она впервые выбирала сама, и это возбуждало ее больше всего. В молодом епископе Года видела себя. Они были полны жизни и готовы поставить эту жизнь на кон ради избранной цели и ради такой вот встречи.

Года отдалась на волю пламени, которое давно рвалось наружу. Ей нужно было почувствовать Фродоина внутри себя, слить вместе их бурные потоки энергии. Фродоин целовал ее в шею, отстраняя черные пряди, она гладила его вьющиеся волосы и спину. Она хотела перешагнуть запретный порог вместе с ним. Лаская друг друга, они избавились от одежд, им не терпелось ощутить прикосновение кожи к коже. И когда плоть прошлась по плоти, желание пронзило их как луч, но они хотели дать наиграться всем пяти чувствам. Фродоин был в упоении от этого стройного тела, которое извивалось под его руками, его губы странствовали повсюду, он хотел услышать, как стонет эта женщина. Да, он совершал тяжкий грех, но остановиться уже не мог.

Года откликалась на каждое его прикосновение. Ей не хватало воздуха, кожа трепетала, сделавшись необыкновенно чувствительной. Терпеть эту сладкую дрожь уже не было никакой возможности, и Года распласталась на нем сверху, исследуя мужское тело в бисеринках пота; естество его застыло в напряжении, но Года не желала торопиться. Наслаждение плоти сливалось с другим чувством: она сознавала себя женщиной, хозяйкой над жизнью и над инстинктом продолжения рода.

Наконец Фродоин возлег сверху и проник в нее с ликующим рыком. Года всем телом отзывалась на мощные толчки, она вздымала груди, чтобы Фродоин давил на них, задыхаясь от желания.

А потом женщина уселась на него и снова приняла его в себя, и они проскакали вместе до самого финала, который нахлынул на них с необыкновенной мощью, и Года без сил упала ему на грудь. Ни один из двоих раньше не переживал ничего подобного.

Отдышавшись, Фродоин лег на бок и принялся рассматривать свою возлюбленную. В Годе и сейчас была загадка. Ее нагота напомнила ему наготу античных богинь, которых земля время от времени возвращала из древних руин. Но в ней загадок было даже больше. Епископ успел навести справки об этой женщине. Некоторые церковники мстительно доносили, что Года практикует какие-то странные ритуалы, но все без исключения признавали, что она очень влиятельная дама и пользуется уважением всего города.

Они провели вместе целый вечер, обсуждая прошлое Барселоны, ее утраченные богатства и во что она однажды может превратиться, если осушить болота и расширить морской порт. Беседа их текла, и Фродоин понял, что Года, возможно, и есть душа Барселоны. В эту башню над морем их привело вожделение, однако теперь в них рождались новые чувства. Фродоин будет не только ее любовником, но и ее исповедником. Завернувшись, чтобы не замерзнуть, в плащ Годы, они смотрели, как на море опускается ранняя ноябрьская ночь. Им следовало вернуться в город до того, как закроются ворота. Их связь была тайной, способной погубить обоих, но ни один уже не мыслил об отступлении.