— Я знаю всё, что нужно знать о мести, милая.

Санса стерла с лица шок, прежде чем он успел бы его заметить, и нацепила улыбку.

— Тогда ты тот мужчина, что мне и нужен, — пробормотала она, отставила ноутбук и поцеловала Петира.

— Самоконтроль и терпение, Санса, вот что главное, — выдохнул он в паре миллиметров от её губ с заносчивой улыбкой и темной искоркой в зеленых глазах. — Единственная разумная форму мести — это наслаждение итогом, а не самим процессом. Иначе тебя сразу поймают. Ты понимаешь?

Он говорил тихо, остро и очень-очень холодно, так же, как на деловых встречах с Джоффри. О, он мог внушать страх, если хотел; намного сильнее, чем брутальной силой. Потому что как только слетал его фасад, в нем не оставалось ничего мягкого, ни единой слабости в доспехах. Умолять Петира было тем же самым, что пытаться взобраться на скользкую стеклянную стену — сложно и бесполезно. Там попросту не за что было держаться.

Его пальцы сжали её руку почти болезненно.

— Ты понимаешь?

— Да, — ответила Санса, и её голос было удивительно прочесть в сравнении с его.

— Когда придет время, мы найдем подходящий способ избавиться от Джоффри. Вот так просто. Он умрет за то, что с тобой сделал, Санса. С обоими нами, — в серых глазах прослеживалась скорбь, столь же убедительная, как смертоносный холод, что был так минутой ранее.

На секунду она захотела поверить в это, что ему так же больно, как ей, от смерти её матери — его школьной любви.

Но Санса научилась не доверять его проявлениям чувств. Он считал это утерей контроля, а Петир цеплялся за контроль так, будто его жизнь зависела от этого, — в какой-то мере, возможно, так и было.

Самое поразительное и сбивающее с толку в нём, это то, что всё, что он делал, было невероятно убедительным, едва ли неестественным. Даже если он вел обычную беседу, а особенно если лгал, всё звучало искренне.

— Он умрет, милая, но умрет на моих условиях.

Петир, казалось, ждал её согласия, обещания позволить ему контролировать. Это почти её рассмешило. Он и так контролировал, и не было похоже на то, что у неё был выбор.

Лишь его защита позволяла ей остаться в живых.

Санса предпочитала не думать о цене, которую однажды придется заплатить за его услуги.

***

Иногда он задавался вопросом, знала ли она, какую огромную власть имеет над ним.

Он сомневался в этом, — Санса оставалась невинной, милой сладкой девочкой, и это он находил в ней наиболее соблазнительным. К тому же она чересчур сильно пострадала эмоционально после своих прежних отношений, чтобы считать себя могущественной.

Но она была таковой, у неё было намного больше влияния над ним, чем у кого бы то ни было за много лет, и она по крошечным кусочкам забирала его расхваленный контроль, когда он не смотрел. Она была со всей своей хрупкостью и невинностью единственной, кого он по-настоящему боялся.

И дело было не только в том, что Петир не мог стряхнуть собственнические чувства, стоило ей зайти в комнату, вынудившие его раскошелиться на отслеживающие устройства и послать за ней своих приспешников.

Нет, его пугало то, как ему нравилась видеть её улыбку. То, как он делал и говорил глупости, только чтобы услышать её смех, и то, какое теплое удовольствие испытывал от этого звука. Петир поймал себя на том, что ожидает момента, когда окажется с ней в одной комнате, не чтобы трахнуть её, не чтобы поговорить, а просто из-за того, что в её присутствии ему спокойно.

Он никогда не думал, что кто-нибудь сможет поставить под угрозу его распорядок жизни, и уж точно не ожидал, что этим кем-нибудь станет кто-то вроде неё.

Но вот она, голубые глаза, что обнажали его ложь, его личину, его доспехи. Санса заставляла его чувствовать себя обнаженным, абсолютно беззащитным. У него был Мизинец, способный защитить, потому что он не верил, что Петир был достаточно сильным.

У него было ощущение, что он сломается в её тонких пальцах, как стекло, так же, как он однажды сломался в руках её матери.

Петир казался ему слабым, дефектным, а Санса сильной в своей добродетели, чистоте и безупречности. Она являлась величайшей угрозой, и единственное, что он мог сделать, чтобы спастись, — не позволить ей это узнать, у кого, действительно, была власть.

Потому что он был не в состоянии отпустить её и избавиться от искушения, — это бы, несомненно, разбило Петира, а Мизинец не собрал бы осколков.

Комментарий к Игроки и фигуры

Последний кусок разбил меня.

Черт.

========== Призрак прошлого ==========

Его разбудил слабый звук, и на мгновение Петиру показалось, что он его просто придумал. Это было бы не удивительно, с горькой улыбкой подумал он, как если бы ему начались сниться сны про громко работающий офисный принтер.

Мы сражаемся пулями, а Мизинец — обаянием, залогами и кредитами, голос Джейме Ланнистера был полон насмешки. Люди вроде Цареубийцы всегда смотрели на него сверху вниз с нескрываемым презрением, буквально глядели вниз, так как высокомерные ублюдки часто были выше него ростом. Но Петир не видел, как убийство чокнутого коррумпированного полицейского комиссара типа Эйриса Таргариена могло быть более впечатляющим, нежели увеличение доходов Ланнистеров в два раза (даже если Бейлиш откладывал по пять процентов с каждой сделки в свой карман).

Но он снова услышал жужжание и недовольно простонал, вставая со своего места. Возможно, было ошибкой настраивать принтер на то, чтобы он сразу же распечатывал приходящие эмейлы.

Это, конечно, было прагматично, он же не мог работать только с цифровыми копиями. Может, это значило, что он слишком стар для технического прогресса.

Петир включил свет в своем кабинете, сморщившись от режущей глаза яркости, и медленно прошел к столу, задаваясь вопросом, кто, прости господи, будет писать ему так поздно. Он подавил зевок и взял лист.

“Счастливой годовщины” гласила надпись, за которой следовало две фотографии.

Какое-то время он даже не понимал, что видит. А после что-то щелкнуло, и он уронил распечатки на пол и сделал пару шагов назад.

— Матерь божья, — он и сам не понимал собственного бормотания. Петира мутило, и нечто будто бы застряло в горле. — Блядь, ты маленький…

Колени подкосились вместе с его решимостью. Зрение затуманилось слезами, но перед глазами по-прежнему стояли те два кадра, что теперь валялись под столом. Они не желали уходить.

Господи, что с тобой не так? Ты же видел вещи и похуже, Петир, ну же…

Бесполезно. Он не мог оторвать взгляда, будто его тело отказывалось подчиняться. Живот скрутило, и не было сил бороться с подступающей тошнотой. Рвота, казалось, не содержала ничего кроме вина и кислоты, обжигающей губы, как огонь.

Голова дико кружилась.

— Маленький садистский ублюдыш, — прошептал Петир, слепо таращась на фото, и раз за разом пропускал пальцы сквозь волосы, прежде чем вспомнил, что на пальцах оставалась рвота.

Он не мог сказать точно, сколько просидел на полу, прежде чем найти в себе силы встать.

Возьми себя в руки. Ты такое уже видел. Ты бессердечный беспринципный эгоист, которого нельзя выбить из колеи письмом от тупого ребенка, твердил он себе, заставляя взглянуть на фото ещё раз.

Ты такое уже видел. Тебе плевать, само собой, плевать, с чего бы иначе? Ты уже знаешь, что с ней случилось, фото этого не изменят. Она так же мертва, как и раньше.

В горле по-прежнему стоял ком, но хотя бы дыхание пришло в норму.

Петир поднялся на ноги и медленно попятился от стола, пока не столкнулся с дверью, чтобы тут же развернуться и выйти.

***

Когда она открыла дверь, в гостиной ярко горел свет. Санса скривилась и, прикрыв глаза одной рукой, другой теснее закуталась в пиджак.

Она привыкла видеть тонкую полоску света из его кабинета в безбожно позднее время, но он никогда не включал свет ещё где-то. Нахмурившись, Санса на цыпочках прошла в кухню и взяла яблоко из миски с фруктами. Бутылка дорогого скотча стояла на столе. И она была почти пуста.