Мила безропотно отпила из кружки, поднесенной ей Алексеем. По всему телу разлилось приятное тепло. Она еще внимала тихому голосу старушки, уверяющей Алексея, что без милой Люсеньки ей, старой, и жить-то незачем. А уж на самый что ни на есть худой конец припасла она про запас средство, после которого Люсенька забудет все на свете и начнет жить заново. Поэтому, если Люсеньке совсем станет худо от мучающих ее душу и тело мыслей о Миле Миланской, она не преминет этим чудодейственным средством воспользоваться.

Перед тем как окончательно потерять сознание, а может, просто крепко уснуть, Мила как в тумане видела Алексея, который грел ее худенькие ледяные ладони в своих больших, сильных и теплых. «Какие же у него синющие глаза!» – думала она, проваливаясь в бездонную пропасть то ли беспамятства, то ли сновидения.

Пробуждение оказалось мучительным и болезненным. Уже в полубреду она ощущала невыносимую боль во всем теле. Мила открыла глаза. Ужасный сон, похожий на явь, продолжался. Боль не оставляла ей шанса: казалось, на теле нет ни единого живого места, которое бы не саднило и не ныло.

Неизвестность выталкивала Милу из постели. Борясь с чудовищным недомоганием, она опустила ноги на пол. Переждав головокружение, медленно, опираясь о стены, прошла в пустую кухню и выглянула в окно. Во дворе – никого. Кое-как добралась до входной двери и почти силком выволокла плохо слушающееся тело на крыльцо. Вокруг также пусто. Ну вот, теперь вдруг окажется, что она совсем одна во всем скиту, или еще какая чушь!

Она окинула взглядом знакомую картину: тот же домик с подворьем, та же тайга, которой ни конца ни края, и тот же мир вокруг, призрачный и зловещий.

Мила вернулась в комнату и, скинув с себя разодранные остатки лохмотьев, когда-то именуемые рубахой и халатиком, облачилась в синие джинсы и салатного цвета футболку, оставленные для нее заботливой бабушкой. Натянув старенькие кеды на ободранные и в ссадинах ноги, прошла на кухню в ожидании похитителей. Нет, теперь она их не боится и намерена требовать, чтобы ее вернули назад. Если не получится договориться по-хорошему, она снова устроит погром.

Вкусные ароматы, гуляющие по дому, будоражили аппетит: кушать, оказывается, хочется даже во сне. Миле казалось, что она не ела по меньшей мере несколько дней, так как тощий живот почти ввалился, образуя вместо красивой привлекательной упругости неэстетичную и даже уродливую ямищу.

На столе в большой тарелке, укутанной в полотенце, Милу – то есть, конечно же, эту противную Люську – ждал любимый, уже подостывший, но все еще теплый пирог с яблоками, заботливо испеченный бабушкой для единственной внучки. Везет же этой чокнутой! Неужели эта зараза опять что-то натворила! Неужели снова в тайгу убежала?! Вот дурища безмозглая, такую классную бабку не ценит!

Одно непонятно: почему именно Мила должна отдуваться за эту сумасшедшую? И где эту Люську все время черти носят, если они никак не встретятся?

Чувство злобы и ненависти понемногу улеглось, видимо, из-за отсутствия «козла отпущения», на которого можно было бы свалить вину за происходящее, и Мила с удовольствием принялась за пирог, запивая его чуть сладковатым и приятным на вкус козьим молоком. Постепенно и незаметно для себя она успокоилась, и к ней вернулась ее своеобразная непредсказуемая логика стервы.

Несмотря на плачевное физическое состояние, которое она с трудом, но все же превозмогала, Мила решила сразиться с неизвестным ей противником и предпринять решительные действия для своего освобождения. Неутомимая и неугомонная натура требовала самовыражения, поля деятельности. Саркастическая улыбка, появившаяся на губах и сменяющаяся время от времени гримасой нарастающей физической боли, не предвещала ничего хорошего для того, кто ей сейчас попадется на глаза и станет хоть в чем-то перечить.

Да, ее можно сломить физически, но не духовно. «Что ж, давайте поиграем, коль не шутите и раз уж вам пришла такая охота, которая пуще неволи».

Мила прекрасно знала правила игры, в которую ее вовлекли помимо воли: выбирается жертва, загоняется в угол и травится. Но прежде Мила играла роль охотника. Теперь, похоже, ее пытаются сделать дичью: заманили в ловушку и собираются травить. И что дальше? Дальше она проснется. А если нет? Что им всем нужно от нее? Решили посмеяться, поиздеваться или бабок срубить легко и по-крупному? Они рискуют в любом случае. Потому что, когда она выберется отсюда, ни один участник этой игры в живых не останется.

Однако тому, к кому обращалась мысленно Мила, видимо, было не до шуток. Неожиданно в комнату, опираясь одной рукой о стенку и держась другой за сердце, шаркающей походкой вошла уже знакомая старушка. Уж она-то на роль противника такой воительницы, как Мила Миланская, явно не годилась. Но раз ввязалась в игру, тоже бралась в расчет.

– Люсенька, детка, ты уже дома? – прошептала старушка, ловя открытым ртом воздух. – Что-то мне тяжко на сердце. Сходи покличь кого-нибудь… – Она не договорила и кулем повалилась на пол.

«Ну вот, – злорадно подумала Мила, – игра началась».

Не вставая из-за стола, она какие-то мгновения исподлобья наблюдала за неподвижной старушкой. Однако появившаяся в душе тревога незаметно отодвинула ее воинственные намерения на задний план. «Если уж совсем честно, то, в сущности, что плохого она мне сделала? Вон даже пирог испекла, – пронеслись в голове ни к чему не обязывающие мысли, но вдруг другая ударила словно обухом: – А вдруг она умрет! Как же я здесь одна-то? Ведь никто в этом сне, кроме нее, меня не любит!»

В мгновение ока, словно ужаленная, Мила вскочила с места и кинулась к лежащей без признаков жизни старушке. Она не ожидала от себя подобной прыти, когда дело касалось кого-то другого. Мила почти забыла о собственных физических страданиях, о том, кто она и где находится. Она уже не думала о том, почему это происходит именно с ней. Теперь Милу волновала лишь одна мысль: не опоздать! В следующий миг она уже бегала среди домов, не зная, есть ли там люди, и громко звала на помощь. Ей навстречу выбежала монахиня.

– Бабушка, бабушка умирает! Помогите, скорее! – закричала Мила и бросилась обратно в избу, где лежала без движения старушка.

За ней вбежала монахиня, крестясь на ходу и взывая к Богу о помощи и помиловании рабы Божией Степаниды.

Мила приблизилась к старушке и беспомощно склонилась над ней, понятия не имея, что делают в таких случаях. Она не помнила ни единого эпизода из своей жизни, когда кому-то требовалась ее помощь. Хотя, может, и требовалась, но вряд ли у кого хватало ума или смелости просить о чем-то таком Милу Миланскую: слишком недосягаема, слишком важная персона, слишком эгоистична и безжалостна.

Монахиня бросилась к полке, схватила стоящий на ней пузырек, быстро свинтила крышку и поднесла к носу старушки. По комнате разнесся резкий запах нашатырного спирта.

Старушка дернулась и пришла в себя, открыв глаза и недоуменно оглядывая собравшуюся компанию. Между тем монахиня уже обшаривала ее карманы. Достав коробочку с маленькими капсулами, сунула одну ей в рот. Увидев, что старушка жива и даже делает безуспешные попытки подняться, монахиня перекрестилась, благодаря Бога за оказанную милость.

Мила неожиданно для себя вдруг расчувствовалась и, прижав руки к груди, со слезами на глазах взирала на старушку, радуясь ее живучести и своей расторопности в спасении самого доброго и самого любящего сердца, какое ей когда-либо приходилось встречать. Ну и что, что это только сон. Ну и что, что она скоро проснется. Главное теперь – спасенная Милой бабушка, которая у нее появилась нежданно-негаданно и которую она, оказывается, очень боится потерять. У других – и такой, чужой, нет. Ей еще повезло, пусть даже только во сне. Хотя, конечно, это не ее бабушка, а Люськина. Но ведь в настоящем сне она и есть Люсенька, значит, и бабушка теперь ее.

– Что со мной? – спросила слабым голосом старушка. – Никак, опять сердце прихватило? Ты, Люсенька, извини меня, напугала я тебя. Марьюшка, спасибо тебе, что подсобила, дай Бог тебе здоровья, добрая душа.