Неожиданно дверь медленно и бесшумно начала открываться. В следующее мгновение Мила уже лежала, с головой укрытая одеялом, и представляла, как ее бедное сердце превращается в маленькую песчинку и исчезает. Вот бы и ей отсюда исчезнуть!

Между тем некто постоял в проеме двери, тяжело дыша, и Мила услышала удаляющиеся от двери шаркающие шаги. Она перевела дух. И чего так пугаться, ведь это лишь сон. Страшный, конечно, но ведь и она, Мила Миланская, известная стерва и дебоширка, просто так, без боя, тоже не собирается сдаваться… наверное.

Из-за приоткрытой двери раздались приглушенные голоса, и Мила, осторожно высунув голову из-под одеяла, прислушалась, интуитивно понимая, что ей нужна хоть какая-то информация, которая может пролить свет на происходящее. Она немного расслабилась, надеясь, что ситуация немедленно прояснится, но лучше все же проснуться. Однако щипать себя не стала, так как измученное болью тело и так ныло не переставая.

Тем временем неизвестные в соседней комнате тихо переговаривались, не предпринимая попыток войти в комнату. Вытянув, как гусыня, шею и навострив уши, Мила старалась не пропустить ни слова.

– Алешенька, голубчик, садись вот тут, за стол, я тебя пирогом угощу. Люсенькиным, любимым, – журчал ручейком ласковый женский голос.

И Мила явственно ощутила запах яблочного пирога, пробравшийся в комнату через полуприкрытую дверь. Она почувствовала, как засосало под ложечкой от голода, и сглотнула горькую слюну.

– Век буду за тебя Богу молиться. Если бы не ты, пропала бы Люсенька, внученька моя ненаглядная, в этой тайге проклятущей. Почитай два дня искали. Думала, что уже и не увижу больше сердечную. От голода и холода ведь могла помереть. Или зверь какой…

«Ничего себе! Я тут загибаюсь после аварии, а они даже не придут и не посмотрят. Может, я уже концы отдала! – злилась Мила. – Вместо того чтобы «Скорую» для меня вызвать, о какой-то Люське беспокоятся, которая где-то там в какой-то тайге заблудилась. Они у меня сейчас забегают, засуетятся! Я им покажу, кто миром владеет и правит!»

Она попыталась встать, но головокружение словно приковало ее к кровати.

«Да что они – совсем звери? Мне же помощь нужна, скорая и немедленная! Почему никто не бежит спасать меня, избавлять от боли? Почему никому до меня нет никакого дела? Звезда я или кто, в конце-то концов?»

– Сколько же она страху-то натерпелась, горемычная. И так уж умом-то слабенькая, а тут такая напасть. Это я, старая, виновата, недоглядела. Годы-то уж не те, не успеваю за ней уследить. Она у меня ведь как вихрь: так быстро со всеми делами управляется, что за ней не угонишься. И быстро решения принимает. – Раздался тяжкий вздох. – Не думает совсем. Что у нее в голове? Трудно мне с ней стало. То вроде спокойная-спокойная, я так даже и сердцем отойду, тоже успокоюсь. А потом вдруг сразу раз – и давай концерты устраивать. Да ты, Алешенька, ешь пирог-то. Вот я тебе кусок побольше отрезала, вкусный получился, как Люсенька любит – с яблоками и медом. У нас ведь сегодня вроде как праздник. Вроде как еще один день рождения: живой Люсеньку нашли. – И старушка всхлипнула.

– Степанида Макаровна, да вы не плачьте, все же хорошо закончилось, – уверенно произнес мужской голос. – Теперь я буду помогать вам приглядывать за ней. Раз нашел, можно сказать – спас, значит, теперь тоже отвечаю.

«Бархатистый баритон», – невольно отметила Мила и удивилась, что в подобной ситуации способна еще обращать внимание на какой-то там голос. Но она действительно никогда прежде не слышала столь приятного, что тут такого странного? «Нет, у истинного злодея никак не может оказаться такого приятного голоса! Интересно, каков он внешне?» – Мила вдруг на какой-то миг забыла о себе, что случалось крайне редко и было даже почти нереально для нее.

Разлюбопытившееся не на шутку воображение уже лихо рисовало образ обладателя чарующего голоса: высокий, крепкого телосложения, темноволосый, внешне грубоватый, но внутри – ах, как хотелось бы! – добрый, ласковый и нежный. Очень уравновешенный, мужественный и ответственный. В общем – настоящий мужчина. «Не иначе как сам Алеша Попович – русский богатырь!» – не удержалась от ехидства Мила.

– Да ты давно ли в этих глухих краях, надолго ли? – спросила старушка.

– Второй год пошел. Решил еще на годик задержаться… А пирог-то у вас знатный получился, никогда такого вкусного не ел, – явно перевел разговор приятный баритон.

«Интересно, когда же кто обо мне-то вспомнит? Они хоть знают, что я тут лежу после аварии и нуждаюсь в помощи врача? Я вообще здесь или меня здесь нет?» – выходила из себя Мила, возмущенная просто неслыханным к ее важной персоне равнодушием. Может, они и понятия не имеют, кто она?

– Не переживайте так за внучку. Вот поживет здесь немного – и привыкнет. Тайга суровая, но справедливая. Очистит и разум, и тело, все по своим местам расставит, – успокаивал старушку баритон.

«Нет, ты не Алеша Попович. Ты – чудовище! Тут лежит и страдает королева великосветского мира, наисветлейшая светская львица, олицетворение женственности и обаяния. Он же, чурбан неотесанный, аристократические беседы с какой-то старушенцией разводит. А меня, вселенскую диву и умопомрачительную знаменитость, оставляет без какого-либо внимания и помощи. Каков негодяй! Вот точно – он стар, уродлив и… у него голова набита соломой!» – заключила мысленно Мила, так как возникшее вдруг, словно ниоткуда, женское любопытство к этому еще невидимому, но уже заинтересовавшему ее всего лишь по необычному тембру голоса представителю мужского сословия осталось неудовлетворенным.

– Надо же Люсеньку будить. Пирог стынет, а она любит горяченький, – засуетилась старушка.

«Ну вот, опять она про свою Люську! Свет клином, что ли, на ней сошелся? Что там за Люсенька такая? И где она? Лежит, наверное, в соседней комнате и ждет своего любимого пирога. Кстати, моего любимого тоже. Коза драная! В тайге она, видите ли, заблудилась! А на кой ляд вообще туда поперлась, дура безмозглая?.. Интересно, сколько этой ненормальной лет и как она выглядит? Наверняка какая-нибудь дурочка деревенская», – думала, сочась злобой, Мила, и маленький червячок ревности шевелился где-то там внутри: она ненавидела конкуренцию в любом ее проявлении, так как привыкла быть единственной и неповторимой.

Между тем шаркающие шаги уже приближались к приоткрытой двери. Мила на всякий случай закрыла глаза, притворяясь спящей. Старушка вошла в комнату и, подойдя к кровати, остановилась. Мила затаила дыхание. Страх снова вцепился в нее острыми когтями.

«Да что же это творится! Просто какой-то фильм ужасов! Чего она ко мне-то притащилась? Ну и шла бы к своей Люське. От меня-то ей что нужно?.. А если она ведьма!» – еще больше напугала себя Мила, изо всех сил надеясь, что вот сейчас, сию же секунду проснется, избавится от кошмара.

В том, что это не явь, она уже не сомневалась, так как ее сознание никак не принимало происходящее, поэтому делало свои, более приемлемые выводы: ну не могла она, никак не могла оказаться в столь диком месте! Это лишь злая игра ее придурочного воображения. Все что угодно, но не явь. «Надо просто как следует ущипнуть себя и наконец-то проснуться», – думала Мила, лихорадочно выбирая подходящее для щипка место на теле, чтобы было не очень больно, – жаль все-таки себя, любимую.

– Люсенька, просыпайся, пирог остынет, а ты любишь горяченький, – раздался над ухом ласковый голос старушки, и Мила почувствовала, как ее легонько потрепали по плечу.

«Ну вот, опоздала себя ущипнуть. Надо было сделать это до того, как меня коснулись. А теперь уже бесполезно, придется реагировать. Идиотизм какой-то!» – Мила понимала, что, пока не взглянет в лицо пугающей неизвестности, ситуация не прояснится. Глубоко вздохнув, она открыла глаза.

Невысокая, худенькая старушка, седая, как лунь, но еще крепенькая и розовощекая, склонилась над Милой и смотрела такими невероятно добрыми голубыми глазами, что у Милы перехватило дыхание: давно уже никто не взирал на нее с подобной беспредельной любовью. Старушка, казалось, никак не может налюбоваться на Милу. Она прижимала к груди маленькие морщинистые ладошки, будто молясь на нее, и вздыхала.