Испуганная старушка еле стояла на гнущихся ногах, холодея от жестоких слов своей безумной Люсеньки, а Алексей ждал удобного момента, чтобы выхватить у Милы топор.

– Алешенька, сейчас лучше ее не трогать. Пусть перебесится. Так она быстрее успокоится, – прошептала старушка и жалостливо прижала к груди маленькие сморщенные ладошки.

– Я все-таки попытаюсь, – ответил Алексей шепотом. – Непохоже, что она успокоится сама. А вы пока идите на улицу. Я с ней управлюсь. – Алексей легонько оттеснил старушку к выходу и, благополучно выпроводив ее от греха подальше, запер за ней дверь.

Видя, что старушка покинула поле брани, Мила разозлилась еще больше.

– Да вы кто такие?! – разъяренно завопила Мила, наступая с топором на оставшегося в ее распоряжении Алексея. – Клоуны, шуты гороховые! Что вы тут из себя корчите? Живете здесь в глуши, света белого не видите, а еще пытаетесь на меня воздействовать?! Да у меня есть все: дома, машины, яхты, виллы за границей…

– Так у нас тоже все имеется: и вилы, и грабли… даже одна лопата есть, – тихим голосом и убедительным тоном, как говорят с маленькими раскапризничавшимися детьми, подхватил Алексей, не то пытаясь успокоить Милу, не то специально ее дразня и проверяя на осознанность произносимых ею слов, – ему прежде не приходилось разговаривать с умалишенными. – Но мы ведь не хвастаемся, – спокойно рассуждал Алексей, приготовившись отразить нападение.

– Что?! – Лицо Милы покрылось красными пятнами, она даже задохнулась от возмущения столь неприкрытым издевательством. – Ах ты ничтожество, голодранец, дурак деревенский! Ах ты мужлан неотесанный! Да как ты смеешь со мной так разговаривать?! Да я тебя в тюрьме сгною! А этой старой карге какого хрена на печи не сидится? В актрисы решила податься? Так это будут последние роли в ваших никчемных жалких жизнях.

Мила подскочила к Алексею, размахивая топором, но тот вытянул руки перед собой, пытаясь перехватить грозное оружие.

– А тебя-то самого из какой помойки достали? Решил поменять профессию бомжа и подался в актеры? Тоже известности хочешь, чужие лавры спать не дают? А может, ты таким способом на кусок хлеба себе зарабатываешь, актеришка поганый? Ты когда-нибудь себя в зеркале видел, комедиант хренов? Или ты из тех, кто уверен, что мужчина не должен быть красивее обезьяны?

– Ну да! Такой, как ты, – не удержался Алексей и едва успел увернуться от топора, который пролетел мимо его головы и со всего маху вонзился в бревенчатую стену.

«Или эта сумасшедшая очень глубоко вжилась в роль, или совершенно четко понимает, о чем речь, но тогда маловероятно, что она сумасшедшая, – пронеслись в голове Алексея совершенно нелепые мысли, – или что-то здесь не так. А не так здесь то, что она ведет себя именно таким образом, как должна себя вести в подобной ситуации настоящая Мила Миланская, дебоширка и скандалистка». Он никак не мог для себя решить, верить в то, что она невменяемая, или пока погодить.

– Я тебя уничтожу! – прошипела в гневе Мила. Она схватила увесистую металлическую кочергу, стоящую у печи, и изо всех сил метнула ее в насмешника, намереваясь попасть тому в голову.

Алексей снова еле увернулся, поражаясь меткости и силе девушки. Осколки разбитого оконного стекла брызнули на пол.

Разъяренная Мила исподлобья взирала на него с такой ненавистью, которой Алексею в своей жизни видеть не приходилось. Ее прекрасные зеленые глаза превратились в два черных бездонных омута. Перекошенное презрением и неприязнью лицо больше походило на маску злобствующего уродца. Если бы только она видела себя со стороны! Ну уж будет с нее! Побесилась, отвела душу – пора и честь знать.

Одним прыжком Алексей подскочил к девушке и перехватил из ее рук ухват, которым та уже размахнулась для очередного броска, отшвырнул его в сторону и так крепко обнял и прижал к себе Милу, что она даже не могла пошевелиться.

– Что, много сил – ума не надо? – шипела она, словно пойманная змея, пронзая его бешеным взглядом и тщетно пытаясь высвободиться. – Думаешь, если руки заломил, я тебя не достану? – …И вдруг осознала, как безоглядно и обреченно тонет в глубокой синеве его глаз.

Алексей почувствовал, что девушка больше не вырывается – значит, уступила. Что ж, вполне разумное и правильное решение. Настоящая женщина всегда уступит мужчине. Правда, потом все равно сделает по-своему, но это уже другой вопрос. Внезапно прекратившееся сопротивление говорило только об одном: Мила вполне соображает, что происходит, и не такая уж она дурочка, как рассказывает о ней бабушка.

– Я могу тебя одним словом уничтожить, – слабым голосом произнесла Мила, не желая сдаваться до конца. – Знаешь, ты кто? Знаешь? – уже почти нежно спрашивала она Алексея, глядя ему в глаза. – Ты самый…

Мила не успела закончить фразу, довольно ловко и убедительно прерванную крепким поцелуем Алексея. Это оказалось неожиданностью не только для Милы, но и для него самого. Чего угодно он мог ожидать от себя, но то, что случилось, не укладывалось ни в какие рамки.

От неожиданности Мила совсем затихла и потеряла способность что-либо соображать. «Что со мной? Где я?» – мысленно спрашивала она себя. И снова почувствовала головокружение, причину которого не могла понять: то ли это долгий, страстный поцелуй Алексея, то ли плохое самочувствие из-за нервного перенапряжения. А скорее всего и то, и другое.

Постепенно Алексей ослабил объятия. Мила с удивлением разглядывала рискнувшего идти наперекор ее воле смельчака.

– Это от стресса. Говорят, помогает, – попытался он робко оправдаться, ожидая еще более грандиозного скандала, драки, пощечины, наконец.

Да чего угодно, только не мягкости и беззащитности, с которыми она на него смотрела, изменившись до неузнаваемости и превратившись в слабую, нежную и загадочную красавицу с томным взглядом сияющих изумрудами глаз. И ему немедленно захотелось защищать эту странную девушку, оберегать и даже носить на руках.

– Что? – спросила Мила, совсем растерявшаяся не столько от поцелуя, сколько от своей реакции на него.

– Ученые доказали, что поцелуй – лучшее лекарство от стресса, – уже увереннее произнес Алексей, пытаясь хотя бы часть своей вины, если таковая все же имела место быть, свалить на ученых.

– Правда? – спросила Мила, поражаясь тупой наивности своего вопроса.

Ей так захотелось повторения необъяснимого чувства счастья при поцелуе, что ее охватила паника от осознания нереальности происходящего: вдруг это только сон, в котором завтра не наступит никогда? С невинным видом глядя на Алексея, Мила решительно обняла его за шею, надеясь, что такая подсказка более чем очевидна.

Алексей, которому и самому безумно хотелось поцеловать Милу, разумеется, этой подсказкой воспользовался. Второй поцелуй оказался столь долгим, что оба успели ощутить зарождающееся в них обоюдное чувство не просто симпатии, но чего-то более сильного, о чем они пока еще даже боялись думать. Не убили друг друга – и то ладно.

Мила настолько обессилела, что ее бедный, уставший от всех странностей и непонятностей мозг отказывался работать. Поэтому она безвольно повисла на руках у Алексея, мирясь со своим положением и подчиняясь его грубой – хотя о какой грубости здесь может идти речь! – физической силе.

Алексей бережно поднял ее на руки и отнес на кровать, осторожно уложил, убирая с лица растрепавшиеся волосы и нежно гладя по голове, как ребенка, раскапризничавшегося перед сном.

Мила вспомнила: так делала когда-то в детстве ее матушка, приговаривая: «Ты моя самая любимая! Ты моя самая красивая! Ты моя самая умная! Ты моя самая счастливая!» А может, это тоже был только сон? И вся ее жизнь – сплошное сновидение? Тогда что такое явь? И как принять то, что с ней происходит? А может, не стоит это принимать?

Запутавшееся окончательно сознание уже не справлялось со свалившейся на него нагрузкой. Мила не понимала, откуда эти приступы слабости и бессилия, отнимающие способность сопротивляться. В полубреду она слышала, как старушка со слезами в голосе просила Алексея напоить Люсеньку специально приготовленным для такого случая отваром, который успокоит ее, сделает на какое-то время безвольной и послушной.