Перед войной нас все-таки уравняли в правах с остальными народами СССР, вспомнили наших героев и победы, даже стали величать «старшим братом». Случилось это, когда «потянуло порохом со всех границ». Власть понимала: воевать с фашизмом, будучи в ссоре с самым большим народом, униженным и оскорбленным, очень опасно. И Александр Невский с киноэкрана крикнул в зал, обнажая меч: «За Русь!» Еще несколько лет назад это было невозможно. Кстати, Гитлер очень рассчитывал на мстительность русских, которые в случае войны захотят поквитаться с обидчиками – «жидами и комиссарами». Не получилось. «Власовцы» были, но массовым явлением все же не стали. Между прочим, крепостные крестьяне тоже не воспользовались нашествием Наполеона, чтобы получить свободу и передовое законодательство. Как тут снова не вспомнить мистический завет русских с государством, даже если оно к ним и несправедливо, ведь исчезновение куда хуже несправедливости. Да и будучи привержены «Новому завету» (в советский период – латентно), русские не страдали ветхозаветной злопамятностью. А питомцам Ветхого завета пока еще мстить Советской власти было по большому счету не за что. Это случилось через полвека.

Когда я, молодой поэт, в 1980-м году вступал кандидатом в члены в КПСС, опаснее «ярлыка», чем «русский националист», не было в природе. Второе место занимал «антисемитизм», который как-то сам собой вытекал из национализма. Третье место прочно удерживал «сионизм», существовавший вроде как отдельно от советских евреев. Дружбой народов и интернационализмом клялись, как мамой и папой. СССР казался твердыней и оставался твердыней до тех пор, пока союзное государство стягивалось железными обручами партийной иерархии, а в информационном пространстве царила моноидеология. Страну прошивали суровой нитью экономические связи отраслей и предприятий-смежников. Кроме того, историческую общность «советский народ» неусыпно охраняли от сепаратизма карательные органы. Любопытная деталь: точно предчувствуя сложные времена, партия, несмотря на живую память о репрессиях, двинула в 1982 году на первую роль в СССР председателя КГБ Андропова, что говорит о многом, прежде всего о готовности защищать единство державы всеми средствами.

Но едва КПСС во главе с Горбачевым отказалась от руководящей и направляющей роли, все сразу и посыпалось. Светофор, как в мультфильме, решил стать скворечником. Дело хорошее, но ставили-то светофор, чтобы движение регулировать, а не пернатых плодить. Вскоре регионы, в основном национальные, как самые требовательные и капризные, получили экономическую самостоятельность, сохранив дотации центра. А когда в довершение всего КГБ из цепного пса целостности превратился в клуб улыбчивых вуайеристов, страна затрещала по швам союзных границ. И нерушимый СССР распался.

Кстати, за всю историю Советского Союза власти предержащие несколько раз хотели изменить территориальное устройство государства, понимая, какая мина заложена под страну. Последним замысливал такое Юрий Андропов, если верить свидетельству его помощника Аркадия Вольского, но генсек не успел, а скорее всего, передумал… Почему? Давайте разбираться! После создания СССР козырную карту самоопределения разные политические силы почти пятнадцать лет разыгрывали в борьбе за власть. Даже Сталин, принципиальный сторонник культурной автономии, утвердившись в Кремле, не решился похерить проект союзного государства: тяжким грузом давили «ленинские заветы», а прослыть ревизионистом было небезопасно, да еще на фоне сбоев в индустриализации, а потом «перегибов» в коллективизации, приведших к голоду во многих регионах.

Мы сегодня вообще преувеличиваем неколебимость сталинской власти, часто висевшей на волоске. Нравится это кому-то или нет, но партийная демократия в ВКП(б) существовала-таки, из президиума съезда вождь мог отправиться не только в Кремль, но и на Лубянку. Если партийные форумы, как утверждают иные либеральные авторы, это – всего лишь запрограммированные фарсы, то почему между 18-м и 19-м съездами прошло 14 лет? Средства экономили? На фарсах у нас и сейчас не экономят. Не собирали съезды, так как боялись потерять власть, а как ее лишаются на митингах и толковищах, мы в перестройку насмотрелись.

Затем была страшная война, тяжкое восстановление, проблемы с новыми территориями. Кстати, тут удачно воспользовались возможностями Союза как открытой системы: в него вошли, а точнее, вернулись, прибалтийские лимитрофы. Маленькие, но гордые, они стали аж союзными республиками с букетом прав вплоть до отделения. Оккупация? Это вы автономным татарам, калмыкам или якутам расскажите! Есть сведения, что Сталин хотел в начале пятидесятых вернуться к модели унитарного государства с широкой национально-культурной автономией, но так и не собрался, а, может, не отважился.

Решительных действий, казалось, можно было ждать от волюнтариста Хрущева, отписавшего Крым Украине и бившего башмаком по трибуне ООН. Впрочем, сегодня впору стучать по той же трибуне головой полномочного представителя США. Жаль, как пел Высоцкий, «настоящих буйных мало». Но как раз троцкистский пестун Никита Сергеевич, жестко наехавший на церковь и крестьянские подсобные хозяйства, вернувший в политический лексикон «мировую революцию», был убежден: открытый всем желающим Советский Союз – это именно то, что нужно мировому рабочему и коммунистическому движению. Странно, что Куба не стала шестнадцатой республикой СССР, видимо, братья Кастро не пожелали переходить с гаванских сигар на «Беломор».

Осторожный Брежнев лодку не раскачивал и не внял мольбам Болгарии, упорно просившейся к нам в Союз. Я еще помню обиду знакомых болгарских поэтов, задетых этим отказом. А вот Евросоюз их тепло принял в свои регламентированные объятья. И «братушки» – теперь полноправные члены враждебного нам военно-политического блока. Герои Плевны в гробах перевернулись, а генерал Скобелев, думаю, огласил кущи крепкой казарменной бранью.

Новая, брежневская конституция 1977 года национально-территориальное устройство страны оставила без изменений, сохранив все накопившиеся противоречия, как в формалине. Во время ее всенародного обсуждения никто не заикался об изменении союзной структуры. Я по приказу политотдела, отвечавшего за массовое законотворчество, изнемогал, придумывая для дивизионной газеты «Слава» разные глупые поправки к «Основному закону», но в том направлении моя мысль даже клюв свой не поворачивала. В 70-й статье конституции читаем: «СССР – единое союзное многонациональное государство, образованное на основе принципа социалистического федерализма, в результате свободного самоопределения наций и добровольного объединения равноправных Советских Социалистических Республик».

Но союзное не может быть единым по определению. Союзы заключаются и расторгаются. Если вдуматься, это то же самое, как если бы объявить, что семья, создается на основе любви, верности, общих детей и совместного ведения хозяйства. Кто ж спорит? А если любовь кончилась, если «Земфира охладела» и пора разъезжаться? Тогда что? Развод? Но развод есть тоже «результат свободного самоопределения». Увы, никто не думает о будущем, когда в «крови горит огонь желанья»! Мамонтам и шерстистым носорогам ледник, достигавший порой двухкилометровой высоты, казался, наверное, настоящими горами, Тибетом, а потом вдруг потеплело…

В 1977 году я как раз служил в Группе советских войск в Германии, и в многоплеменном коллективе нашей батареи признаки надвигающегося межнационального неблагополучия ощущались довольно остро. Если кто и воспринимал себя частью «новой исторической общности», так это русские парни из промышленных центров, больших городов, включая столицы союзных республик и автономий. Про этих моих однополчан можно было смело сказать: они советские люди. А вот деревенские ребята с Вологодчины или Рязанщины к многонациональной державе относились с улыбчивым недоверием. Что же вы хотите, если их родные земли именовались официально не Россией, а «Нечерноземьем»? Русский рижанин и латыш выглядели как обитатели разных стран. Армяне и азербайджанцы в шеренге старались рядом не вставать. Призывникам из Средней Азии Москва казалась чем-то вроде Марса, дехкане-призывники по-русски почти не понимали. А мрачно непокорные чеченцы и ингуши уже тогда были главной головной болью отцов-командиров. В честных казарменных беседах с нерусскими сослуживцами, даже с украинцами и белорусами, я улавливал странное отношение к СССР, как к солдатской шинели, мол, сейчас от нее никуда не денешься, но придет «дембель», тогда и переоденемся во все цивильное. Мне, юному столичному интернационалисту, это было в диковинку. Задевало мнение, будто Москва за счет национальных окраин опузыривается и жирует. Особенно комично это звучало из усатых грузинских уст.