Зато на Украине «коренизация» приняла такой размах, что в конце двадцатых там запрещалось в учреждениях и даже на улице говорить по-русски. Вам это ничего не напоминает? Кончилось тем, что шахтеры Донбасса обратились в ЦК с возмущением, мол, в их русскоговорящем крае, совсем недавно переданном Украине, газеты выходят только на «мове» – читать нечего. Центр возмутился, нет, не ущемлением прав русских, а тем, что установочная политическая информация не доходит до трудовых масс. В Москве озаботились и сбавили обороты, поснимав с постов наиболее ретивых «украинизаторов». Но процесс уже был запущен и не только на Украине. В 1991 году СССР был разодран детьми и внуками той самой «коренизации».

Кстати, «Дни Турбиных» из репертуара Художественного театра были сняты по требованию украинских «писменников», встретившихся с руководством страны. За что? А вы перечитайте пьесу, особенно тот эпизод, где показаны петлюровские бесчинства. В свежих республиках срочно писалась героическая, духоподъемная история, где даже предательство, скажем, Мазепы, трактовалась как тираноборческий акт. А тем временем школа академика Покровского переписывала русскую историю с обратным знаком, показывая ее как вереницу невыносимого гнета, низкого холопства, позорных поражений и жестоких бесчинств. Его оппоненты, такие, как Тарле, Платонов и другие, были по делу «русских историков» изгнаны из науки, посажены в тюрьму или сосланы. Именно в ту пору пострадал молодой ученый, впоследствии академик и «совесть русской интеллигенции» Дмитрий Лихачев. А вот Михаил Грушевский, основатель незалежного государства, председатель Рады (1918), эсер и историк, вернулся в 1924 году из эмиграции в Киев, где шла такая украинизация, о какой он и не грезил, стал всесоюзным академиком и умер в 1934 году в кисловодском санатории. Памятник ему стоит в Киеве. Для сравнения: именно в 1924 году были арестованы и разгромлены члены кружка поэта Алексея Ганина, обвиненные в «русском фашизме». Представить себе, чтобы кто-то из лидеров русского самосознания вписался в советскую общественную жизнь просто невозможно. Михаила Меньшикова расстреляли на берегу Валдая на глазах детей в 1918 году, Гумилева чуть позже поставили к стенке по делу Таганцева, а прочих выслали на «философском пароходе». На членов «Союза русского народа» охотились как на собак, а ведь среди членов этой организации был и Менделеев. Да что там! Вы видели хоть один памятник славянофилу в Москве? Я не видел. Почему? Это же крупнейшее направление мысли в нашей истории! Русский дух. Русью пахнет.

Чего в политике «коренизации» было больше – благородного стремления дать шанс на самоопределение и развитие каждому народу или же тактического лукавства, стремления лестью и льготами удержать народы бывшей империи в составе единого советского государства до начала Мировой революции? А ее ждали верно и страстно, как эротоман в кустах ждет купанья обнаженных дачниц. Чего в «коренизации» было больше – желания уравнять народы, как и классы, или окоротить недавнюю опору трона и базу возможной реставрации – русских? А такая угроза с учетом первых экономических и административных провалов молодой власти постоянно маячила, да и русские, скажем по совести, окончательно приняли советскую власть, как свою, только после победы над фашизмом.

У русских имелся, если хотите, особый, в чем-то мистический «завет» с государством, пронесенный сквозь тысячелетие. Наши предки рано поняли: на бескрайней равнине мы, окруженные кочевниками и агрессивными иноверцами, можно сохраниться как народ только в жестких обручах державы – «наряда», по летописному слову, которое понималась гораздо шире, чем «порядок». Призвание на княжение Рюрика (возможно, балтийского славянина) объясняется именно этими обстоятельствами. Этим же объясняется тот факт, что мы прощаем Кремлю излишнюю суровость и неудачи во внутренней политике, если ему удалось организовать отпор иноземному посягательству.

Соседская община, сложившаяся у восточных славян, построенная на сотрудничества и соратничестве, разумеется, не давала той сплоченности, какую сообщает племенам кровнородственный союз. Те, кто бывал на свадьбах или похоронах русских москвичей и московских, к примеру, грузин, понимает, о чем речь. Именно в силу своей открытости иноплеменным соседям русские со временем создали огромное многоязыкое государство, но по той же причине, оставшись без «наряда», они расточаются и ассимилируются. Вы когда-нибудь видели горца в косоворотке, даже если он торгует в Рязани матрешками? А вот русские на Кавказе мгновенно надели бурки, папахи да черкески с газырями. Частный случай? Да как сказать…

Думаю, лукавства в «коренизации» было все-таки больше, нежели искренней заботы о самоопределении. Во-первых, марксисты не сомневались, что народы скоро сольются в земшарный трудовой коллектив, и Маяковский горланил про это совершенно искренне, призывая жить «единым человечьим общежитьем». Во-вторых, СССР и был задуман как открытая конфедерация, куда по мере побед пролетариата должны вступить Германия, Англия, Франция и далее по глобусу. Именно поэтому, как весело указывал Карл Радек, в названии новой страны отсутствует имя «Россия». Продвинутому западному пролетариату присоединяться к отсталому российскому как-то неловко, а вот к Союзу Советских Социалистических республик, где русским духом и не пахнет, совсем другое дело.

Но гладко было на бумаге… Помимо коммунистов-интернационалистов, сформировавшихся в эмиграции, в правящем слое СССР оказалось немало людей, прежде всего озабоченных судьбами своих родных народов. И они относились к «коренизации» очень серьезно, даже слишком. Кстати, и «большевики-государственники» тоже воспринимали ее как временную уступку влиятельному на окраинах национализму. Сталин, боровшийся за федеративное, с жесткой властной вертикалью устройство страны и уступивший могучему тандему Ленина-Троцкого, впоследствии назвал «национальное самоопределение вплоть до отделения» игрой, которую некоторые национальные товарищи восприняли слишком всерьез, а зря. Но со временем одежда приросла к телу, и стало ясно: от этой игры отказаться уже нельзя, как нельзя отказаться от фундамента, дойдя до стропил. Конституционную вертикаль с успехом заменили партийные и силовые структуры, а также жесткое отраслевое планирование экономики, они-то и делали союзное государство по факту до поры унитарным. А с товарищами, всерьез увлекшимися самоопределением своих племен, безжалостно разобрались.

К середине 1930-х был отменен институт лишенцев, касавшийся в основном детей русской элиты, им разрешили поступать в высшие учебные заведения, избирать и быть избранными. Но целое поколение носителей русского мировоззрения выпало из структур, определяющих духовную и интеллектуальную жизнь страны, вместо них пришло те, кому внушали, что именно великороссы виноваты во всех реальных и мнимых гнусностях царизма. Дети тех, кто занял места русских лишенцев, стали потом «шестидесятниками», «правозащитниками», «диссидентами», «прорабами перестройки». И в 1991-ом во всем оказались снова виноваты русские, хотя трудно вообразить более интернациональный орган власти, чем Политбюро. Напомню, в референтной группе ЦК КПСС, во многом определявшей курс, представители самого многочисленного народа страны были в меньшинстве. Чрезвычайно ослабили русский потенциал и два миллиона беженцев из революционной России, но зато они освежили одряхлевшее тело Европы, дали миру Зворыкина, Сикорского, Набокова, Стравинского, Дягилева, Фешина, Кандинского, Собинова, Шаляпина… Я рад за человечество, но лучше бы они достались моему Отечеству!

Конечно, Октябрь поднял с социального дна огромные пласты народных талантов, во многом возместив эти утраты. После «революции рабфаковцев», потеснивших старые кадры, после массового призыва в партию рабочей и крестьянской молодежи, растворившей в себе интернационалистов, ситуация стала выправляться. Но носители естественного русского самоощущения, нормальной, а не ленинской гордости великороссов так и не смогли в полной мере передать эстафету следующему поколению. Истребление лучших, охота на патриотов, полтора десятилетия «лишенства» сделали свое дело: русское самосознание ушло в подполье, мы стали русскими по умолчанию.