– Конечно… Эстер. Что мне надо сделать?

– Средний палец… – шелестит голодный призрак мертвыми устами. – Ко лбу.

Я прижимаю средний палец ко лбу Иэна.

– Здесь?

Нога Иэна дергается, замирает.

– Ниже.

Сдвигаю палец чуть ниже.

– Так?

Уголок рта вздрагивает.

– Так…

Солнце пригревает затылок; с моря дует легкий соленый ветерок. В узком проливе между Кентом и островом Шеппи беснуется гудок траулера; видно, капитан задумчиво ковыряет в носу. Мост как будто из мультиков про паровозика Томаса: центральная секция целиком поднимается между двумя башенками, замирает на самом верху, воет сигнальная сирена, и траулер, пыхтя, проходит под мостом. Джеко был бы в восторге. Я шарю в спортивной сумке, ищу банку «Танго», но под руку попадается газета «Социалистический рабочий». А это еще откуда? Эд Брубек решил пошутить? Вот дурак. Хочу выбросить газету за ограждение, но вовремя замечаю, что ко мне приближается какой-то велосипедист. Откупориваю «Танго» и продолжаю смотреть на мост. Велосипедист немолод, с виду ровесник моего папы, только тощий, как змея, и голова почти лысая, а папа у меня жирком заплыл, и шевелюра у него пышная, недаром его прозвали Волчарой.

– Здо́рово, – говорит велосипедист, утирая лицо сложенным платком.

На извращенца он вроде не похож, поэтому я отвечаю:

– Здо́рово.

Он смотрит на мост с такой гордостью, будто это его рук дело:

– Таких больше не строят!

– Ага.

– Кингсферри – один из трех вертикально-подъемных мостов на Британских островах. Самый старый – крошечный мост через канал в Хаддерсфильде, но он только для пешеходов, его построили еще при королеве Виктории. А этот был открыт в тысяча девятьсот шестидесятом году. Во всем мире есть еще только два таких же моста, приспособленных как для автомобилей, так и для железнодорожного транспорта. – Он отпивает воду из фляжки.

– А вы что, инженер?

– Нет-нет, я просто любитель редких мостов. А мой сын по ним вообще с ума сходил. Кстати… – Он вытаскивает фотоаппарат из сумки, прикрепленной к багажнику. – Сфотографируй меня на фоне моста, пожалуйста.

Я соглашаюсь. Приходится присесть на корточки, чтобы уместить в кадр и лысую голову этого типа, и поднятую центральную секцию моста.

– Три, два, один…

Камера жужжит, он просит меня сделать еще один снимок, я щелкаю следующий кадр и возвращаю фотоаппарат. Велосипедист благодарит меня, прячет фотоаппарат. Я прихлебываю «Танго». Странно, но есть мне совсем не хочется, хотя уже почти полдень, а после того, как я сбежала от спящего Эда Брубека, мне перепала только пачка крекеров «Ритц». Но самое странное, у меня почему-то сосисочная отрыжка, что вообще необъяснимо. К мосту подъезжает белый автофургон «фольксваген», останавливается у шлагбаума. Две девицы со своими бойфрендами курят и смотрят на меня, типа с чего это ее сюда занесло, а у самих в машине играет REO Speedwagon. Чтобы показать, что я не какая-то там пришибленная, я обращаюсь к велосипедисту:

– А вы издалека приехали?

– Не то чтобы очень, – говорит он. – Из Брайтона.

– Из Брайтона? Так ведь это чуть ли не сто миль!

Он глядит на какое-то приспособление на руле:

– Семьдесят одна.

– Значит, это у вас хобби такое – фотографировать мосты?

– Скорее ритуал, а не хобби, – подумав, отвечает он, замечает мое недоумение и поясняет: – Хобби больше для удовольствия, а ритуалы помогают жить. Понимаешь, мой сын умер, вот я и фотографирую мосты вместо него.

– Ох… – Я пытаюсь не показать, что расстроена. – Сочувствую.

Он пожимает плечами, отводит глаза:

– Пять лет прошло.

– А что… Несчастный случай? – Ну почему я не могу заткнуться?!

– Лейкемия. Он сейчас был бы тебе ровесником.

Снова раздается сигнал, проезжая секция моста опускается.

– Какой ужас! – говорю я, понимая, что это звучит убого.

Над горбатым островом Шеппи висит длинное тонкое облако, похожее и на гончую, и на русалку, а я не знаю, что еще сказать. Как только поднимают шлагбаум, «фольксваген» срывается с места, оставляя в воздухе клубы мелкой каменной крошки. Лысый тип садится на велосипед.

– Береги себя, – говорит он мне. – Не трать жизнь попусту.

Он разворачивается и уезжает обратно, к шоссе А22.

Надо же, столько проехал, а мост так и не перешел.

Легковушки и грузовики проносятся мимо, сдувая пух с одуванчиков, а вокруг ни души, и не у кого спросить, как пройти на ферму «Черный вяз». Кружевные цветы на высоких стеблях покачиваются, потревоженные грохотом фур, стряхивают голубых мотыльков; тигрово-оранжевые бабочки держатся цепко. Эд Брубек наверняка уже на работе, в садовом центре, мечтает об итальянках, загружая брикеты торфа в машины заказчиков. А меня считает унылой коровой. А может, и нет. Постепенно привыкаю к тому, что Винни меня бросил. Вчера мысль об этом была кровавой раной, оставленной выстрелом из обреза, а сегодня похожа на здоровенный синяк, след резиновой пульки, выпущенной из детского духового ружья. Да, я верила Винни, я любила его, но не потому, что дура. Просто для таких, как Винни Костелло, любовь – всякая хрень, которую они нашептывают тебе на ушко, чтобы затащить в постель. А для девушек, во всяком случае для меня, секс – это первая страница книги, а о настоящей любви рассказывается позже. «Класс, с блудливым козлом покончено!» – говорю я корове, которая смотрит поверх ограды пастбища, и пусть у меня пока нет такого чувства, что с Винни действительно покончено, оно непременно появится. Возможно, Стелла мне реально удружила, сорвав маску с истинного лица Винни, так что я считала его «классным парнем» всего несколько недель. Впрочем, и сама она Винни скоро надоест, это ясно как день, и когда она обнаружит его в постели с другой девицей, то придет конец не моим, а ее мечтам о поездках с Винни на мотоцикле. И тогда она приползет ко мне вся зареванная, как я вчера, и будет просить прощения. И может быть, я ее прощу. А может, и нет.

Впереди, у кольцевой развязки, виднеется кафе.

Кафе открыто. Что ж, дела идут на лад.

Кафе под названием «Смоуки Джо» изо всех сил прикидывается американским ресторанчиком с отдельными кабинками, как в сериале «Счастливые дни», но, если честно, выглядит дыра дырой. Посетителей немного, и почти все пялятся в старенький телевизор над барной стойкой, смотрят футбол. У дверей сидит какая-то тетка, читает таблоид «Новости мира», выпуская из узких ноздрей клубы табачного дыма. Глаза пуговицами, сморщенные губы поджаты, волосы как пух, а на лице – застарелые обиды. Над ней висит поблекший постер: из коричневого аквариума таращатся два круглых глаза и подпись: «У золотой рыбки Джеффа снова понос». Тетка окидывает меня взглядом и машет рукой на свободные кабинки, мол, садись где хочешь.

– А вы не подскажете, как добраться до фермы «Черный вяз»? – спрашиваю я.

Она снова смотрит на меня, пожимает плечами, отводит глаза и пышет дымом.

– Это здесь, на Шеппи. Я туда на работу устроилась.

Она утыкается в газету, стряхивает пепел с сигареты.

Ладно, позвоню-ка я мистеру Харти.

– Скажите, здесь есть телефон-автомат?

Старая корова, не поднимая глаз, мотает головой.

– В таком случае можно сделать местный звонок с вашего…

Она глядит на меня так, будто я прошу продать мне наркотики.

– Но… может быть, кто-нибудь из посетителей знает, как добраться до фермы «Черный вяз»? – Я буравлю ее взглядом, давая понять, что, пока она мне не поможет, к своей газете не вернется.

– Пегги! – вопит она в сторону кухни. – Ферму «Черный вяз» знаешь?

Дребезжащий голос отвечает:

– Это которая Гэбриела Харти? А что?

Глаза-пуговицы поворачиваются ко мне.

– Да тут спрашивают…

Появляется Пегги: красный нос, хомячьи щеки, глаза как у нацистского следователя.

– Хочешь клубнику пособирать, да, дочка? В мое время там хмель собирали, только теперь это все машины делают. Значит, так: пойдешь по Лейсдаун-роуд, вон туда, – она тычет налево от входной двери, – минуешь Истчерч, там свернешь направо, на Олд-Ферри-лейн. Ты ведь пешком, дочка? – (Я киваю.) – Пять или шесть миль пройти придется, но по молодости оно как в парке прогуляться…