Женя сжал свою бутылку так, что она крякнула, и по горлышку зазмеилась трещина.

 — Вот как.  — Вот так. — подтвердил я.  — Ну что же. Поживем — увидим. Смотри, не пожалей.

Пиво он допивать не стал, встал и вышел, не попрощавшись. Я выкинул треснувшую бутылку в ведро и вернулся на балкон, смотреть на сгущающиеся на горизонте тучи.

К вечеру рука разнылась не на шутку. Дома не было никаких лекарств — ведь до последнего времени нужды в них не имелось. Пришлось сходить в аптеку, а на обратном пути, по закону Мерфи, меня застал врасплох проливной ливень — первый этой осенью.

Домой я пришел промокший насквозь и очень злой. Принял сразу же нурофен, потому что вдобавок к руке начала раскалываться голова. Из абсолютно здорового человека я за один вечер превратился в хлюпающую носом развалину.

Принял горячую ванну, тепло оделся, выпил чай.

Что же ты делаешь со всеми нами, Костик?

Он словно прочел мои мысли — на телефон пришло сообщение.

«Болит рука? (»

«Болит» — отправил я лаконичный ответ.

«Извини. Я был сволочью в школе».

«Как был, так и остался». Подумал, стер.

«Ничего, проехали» — ответил взамен этого.

«Можно к тебе приехать?» — пришел немедленный ответ.

Я помедлил. Вспомнил слова Жени про школьную любовь.

«Нет.»

Он написал через полчаса, когда я допивал вторую чашку чая и перечитывал «Патриотизм» Мисимы.

«Я соскучился, Адам».

Я вздохнул. Романтических, а тем более эротических эмоций во мне не возникало… лет двадцать наверное, если считать тот пьяный поцелуй с Бадхеном за эротический порыв.

А если его не считать… то давно, очень давно.

«Я занят».

«Не ломайся. Открой дверь».

Мысленно проклиная Костика на чем свет стоит, я пошел открывать.

Бадхен вздернул бровь, глядя на мой утепленный вид и чай с книгой на столе.

 — А менее бабского у тебя ничего нет?  — Есть. Пинок под зад — хмуро ответил я. Костик ухмыльнулся и полистал Мисиму.  — Ну и ужасы ты читаешь. Неужели нравится?  — Под чай пойдет. Зачем приперся?

Он отложил книгу, делая шаг ко мне, и я мысленно застонал.

 — Я же сказал — соскучился. Я судорожно схватился за телефон.  — Давай-ка я Женьке позвоню…  — Зачем? Он тут будет, как корове пятая нога.

С этими словами Костик сделал еще один шаг вперед и со вздохом прижал меня к себе.

Я стоял прямо, ничего не предпринимая. Понятно, что насиловать никого никто не станет — но необходимо в полной мере донести степень моей незаинтересованности.

 — Такой же айсберг, как в школе. — прошептал он мне на ухо, водя губами туда-сюда вдоль виска и щеки, и каждый раз оказываясь в опасной близости от моего рта.  — Езжай-ка домой, Бадхен. — сказал я, все еще пытаясь перевести все на дружеский лад.  — Нет.

Поцелуй был глубоким, чувственным, умелым. Он судорожно вздохнул, раздвигая мои губы своими, осторожно поводя языком, пробуя на вкус…

Я же тем временем напряженно думал.

Всего пару недель назад Костик несколько дней жил у меня, и никаких поползновений в мою сторону у него тогда не наблюдалось. Мы общались, как давние, но дальние знакомые — без вражды, но и без симпатии.

Две недели назад единственное, что он мог бы сказать про себя: «после школы в армию не пошел, чинил примус». Потом появилась история с банкротством и Женя Финкельштейн. Потом он уехал с Женей.

На протяжении того времени, что мы с Костиком не виделись, его выдуманная личность продолжала развиваться и приобретать новые черты, эмоции, трехмерность. Он зачем-то придумал между нами школьный роман — и его чувства ко мне изменились соответственно.

Я машинально отвечал на слишком затянувшийся поцелуй и продолжал анализировать.

Что мы имеем?

Если я откажу Костику…

Будь он простым смертным — давно ушел бы, вышвырнутый пинком за дверь.

Бадхен же был не человеческой сущностью. Не приведет ли мой отказ к самым непредсказуемым результатам? Скажем, он мог бы, ничтоже сумняшеся, искусственно создать во мне ответные чувства к нему.

Представив себе, как у меня отбирают то единственное, во что до сих пор продолжал верить — свободу воли — я почувствовал, как меня пробрал холодный пот.

Бадхен наконец-то оторвался от моих губ, улыбнулся, не сводя с меня пристального взгляда.

— Не я один соскучился, да?

Отвечать я не рискнул. Он мог почувствовать фальшь, а изображать правдивые чувства прямо сейчас я был не в состоянии, только материться.

 — Хочешь, пойдем в спальню? — его голос дрогнул. Да что там, весь воздух вокруг нас подергивался рябью и заметно искрил. Нормальным это точно назвать было нельзя.  — Давай не спешить, — от напряжения пересохло в горле, я сглотнул. — я тебя не выгоняю, но спальня… не сегодня.

Можно было только гадать, что его подсознание натворило бы в коитальном трансе. Ладони стали липкими от пота — давно я не чувствовал ничего, так похожего на страх. Вытер их незаметно об штаны.

Бадхен несколько секунд внимательно смотрел мне в глаза, потом слегка кивнул.

 — Как скажешь, Адам. Я не спешу.  — Попьешь чая? — спросил я осторожно.  — Тащи уже свой чай. — он тихо рассмеялся и наконец отодвинулся достаточно, чтобы я мог нормально вдохнуть воздуха.

Наверное, это можно было бы назвать уютным вечером — если бы я не ловил время от времени рябь, идущую по пространству вокруг нас.

И понимал, что меня ждет еще один неприятный разговор с Бадхеном номер два — Евгением Финкельштейном.

Костик ушел — точнее, получилось выгнать его — около двух часов ночи, и утром я проснулся с тяжелой головой, невыспавшийся и в дурном настроении.

Зазвенели ключи, открывая дверь, и я запоздало вспомнил, что сегодня опять вторник — день, когда Смадар выгоняет меня на улицу.

 — Что тут вчера происходило? — крикнула она из кухни, где мы с Бадхеном засиделись вчера допоздна — кутеж? Попойка? Оргия? Я с трудом вылез из-под одеяла, и пошел поглядеть, что она имела ввиду.

Две одинокие кружки с чайными пакетиками стояли возле кухонной раковины, на столе лежала пустая коробка от купленного в супере кекса. Вот и все, что осталось от вчерашних посиделок с Костиком.

 — Очень смешно. — буркнул я, поворачиваясь, чтобы вернуться обратно в постель.  — Ты не заболел случайно, Адами? — обеспокоилась домработница.  — Заболел. Можно я сегодня дома останусь? Я хотел сказать это шутливо, но получилось отчего-то жалобно.

Смадар заохала.

 — Господи, да не выгонять же я тебя буду! Иди ложись, я принесу лекарство и воды, чтобы запить. Хочешь завтрак приготовлю?

Через час, обласканный заботой и залеченный медом и мятой, я лежал с планшетом в руках на прохладном свежем белье, и лениво думал, что хорошо было бы повысить Смадар зарплату.

Та тем временем включила свой любимый Инфектед Машрум — почему восточная женщина сорока лет слушала именно эту музыку, я не имел понятия — и мыла пол в гостиной.

Мне музыка не мешала — я включил в наушниках белый шум и прикрыл глаза — кажется, на секунду, а когда проснулся, домработница уже давно ушла, и о ней напоминал лишь слабый запах хлорки с лимоном.

К полудню я оклемался, и скоротечная простуда прошла, словно ее и не было. Сил было полно, и я неспеша думал, что бы такое запланировать на вечер и ночь. От нечего делать открыл холодильник, и удивился, как Смадар утром умудрилась найти в нем продукты, чтобы приготовить завтрак — на полках остались только пара тарелок и коробок с объедками, которые я доедать не собирался. Выкинул все в мусорное ведро, посуду сложил в посудомойку, и решил сходить в супер за новыми припасами.

Захватил мусорный пакет, который выкинул в зеленый пованивающий контейнер, на всякий случай проверил почтовый ящик.

В нём оказались реклама доставки пиццы, избирательский бюллетень, который я тут же бросил в ведро для макулатуры, и конверт из рисовой бумаги с золотым теснением.

Его я открыл, хоть и мучился дурным предчувствием.

Внутри оказался пригласительный билет на свадьбу неких Виктории и Алекса в этот четверг.