Плод опять упал на каменный пол.
Бадхен появился словно ниоткуда, как истинный deus ex machina, и теперь стоял напротив Наамы, справа от меня — точно такой же, как при нашей последней с ним встречи.
Над его головой парил нацарапанный на стене примитивный орел, и это выглядело величественно и одновременно немного нелепо. Я невольно сделал шаг к нему навстречу, хотя защиты там искать было глупо.
— Бадхен — устало сказала Наама — какого хера тебя черти принесли именно сейчас? Ты ведь ни черта больше не можешь, червяк. — Как видишь, кое-что все-таки могу. Поэтому пришел напомнить тебе о правилах игры — в тесной комнате его голос звучал гулко и насмешливо. — Каких еще правилах? — недовольно отозвалась она. — О свободе выбора, дорогая. Адам все еще смертный человек. Ты ведь помнишь, что не имеешь права делать за него выбор в данном случае? — Как будто тебя это когда-либо останавливало — выплюнула она — ты сам первый нарушил правила, когда заставил его любить тебя. Поверь мне, ты последний, кто имеет право голоса в происходящем бардаке. — И, тем не менее, я обязан напомнить — Бадхен пожал плечами. Наама замерла, словно раздумывая, потом кивнула. — Ты прав. Я не собираюсь делать за смертного выбор. Правила есть правила.
Я слегка расслабился — значит, правила все-таки существуют. И сейчас мы попробуем обо всем спокойно договориться.
А Наама продолжила:
— Но у меня есть право следующего хода, Бадхен. И я его делаю. В следующее мгновение в руке ее появилось длинное черное копье, и она с нечеловеческой силой вонзила его в мою грудь.
В моих ушах словно взвизгнули миллионы скрипок. Глаза заволокло красной пеленой, а в груди разгорался мучительный пожар боли.
Наама сделала шаг назад, в лице ее не было ни триумфа, ни раскаяния.
— Теперь твой ход, Адам — проговорила она бесстрастно.
Я облизал губы, стараясь оставаться совершенно неподвижным.
Очень захотелось пить. Бутылка Сан-Бенедетто находилась где-то за моей спиной, и вряд ли кто-то согласился бы подать мне ее перед смертью — не тот контингент собрался на данный момент в комнате. Но все же стоило попробовать.
— Бадхен — мой голос был скорее похож на предсмертный хрип. Все-таки смертельное ранение это очень больно — дай… воды…
Он не ответил, и я с трудом обернулся через плечо. И оцепенел.
Конец копья торчал в его животе — Наама в своей ярости насадила нас обоих, как бабочек, на одну гигантскую булавку.
Ты же бессмертен, хотел сказать я. Вытащи эту чертову железку из себя и помоги мне.
Но Бадхен стоял неподвижно, его лицо заливала смертельная бледность, а под ногами собиралась лужа темной крови. Оказывается, исполнившись человечности, боги истекают кровью точно так же, как люди.
— Он сейчас умрет, Адам — сказала Наама — и мы все тоже. — ее голос снова был спокоен и невозмутим — так что — твой ход. Одно слово и я излечу тебя. И сама подам тебе плод. Я молчал — тратить силы и оставшиеся секунды жизни на пререкания с ней не виделось нужным. Стоял из последних сил, молясь, чтобы Бадхен не упал и не потащил меня за собой.
Только бы выстоять.
… В свою последнюю ночь Шаари умирал долго. Очень долго. Воду он уже пить не мог, хоть и просил ее постоянно, и она проливалась мимо его рта, увлажняя и без того мокрую от пота майку.
— Имя Бадхена, Адам — шептал он в горячечном бреду — это не то, что ты произносишь. В нем нет букв и нет звуков. Его не написать на бумаге и не передать на ухо. Не изобразить нотами и не представить в уме. Ты понимаешь, Адам? — Понимаю — отвечал я, пытаясь хоть немного охладить водой раскаленный лоб. Шаари продолжал шептать, обжигая мои ладони своим горячим дыханием. — Оно было у меня в сердце… пока я любил его всем… сердцем. Я дарил ему все, что мог. Но я потерял его, Адам. В тот день, когда я узнал… его… когда — чего он стоит — имя покинуло меня.
В ту ночь душа Шаари тоже покинула его. А я — я наконец понял, что он имел ввиду.
Я ведь тоже любил Бадхена всем сердцем — пусть даже насильно, пусть даже он выпил из меня почти всю любовь и всю душу в ту страшную ночь — но я понял. Имя открылось мне и легло на самое дно остатков моей души. Я охранял его так же ревностно, как это делал до меня Шаари — до сего момента.
Наама ждет моего ответа, а мне внезапно становится легко, очень легко.
Я произношу его — не вслух и не в уме. Шаари был прав — в нем нет звуков.
Наама падает без единого звука на каменный пол, и остается там — бездыханной оболочкой. Бесславный финал, но по крайней мере, она не мучалась.
Копье растворяется воздухе — я вновь цел и невредим. За моей спиной тихо ахает Бадхен.
Я резко оборачиваюсь к нему. На нем тоже ни следа ранения. И я вижу, что он понял. И он зол.
— Так ты знаешь его — произносит он неверяще — ты знал его с самого начала! Ты!!!
— Не с самого — слабо оправдываюсь я — только со слов Шаари. — Скажи его мне — приказывает он, и я почти что повинуюсь, лишь в последний момент опомнившись. Качаю головой. — Его невозможно передать… — Мне — возможно! — рычит он — говори!!! Я молчу из последних сил. Наама мертва. Трое из четырех демиургов мертвы. А четвертый… четвертый вот-вот вырвет свое тайное имя из самых недр моей души, и ясно, что ничего хорошего из этого не выйдет — я прекрасно понимаю, для чего ему это нужно. Это будет уже не бог и не творец, это будет огромный черный рот, лишенный разума. Рот, который уже слишком долго не получал причитающихся ему душ.
За что я боролся? Уж точно не за то, чтобы бездумное, голодное существо махом поглотило весь мой мир. Даже если мне плевать на него, на этот мир — ведь, выходит, я сделал его таким — и его творцов, и их творения. Я несу ответственность, и мне платить по счетам.
Может быть, в следующий раз получится лучше?
Он напирает, и я падаю на колени.
Имя рвется у меня из души. Еще пару мгновений — и он будет знать все. А я никогда не смогу пойти против него — даже если на кону моя собственная жизнь.
Пальцы судорожно цепляется за мозаичный пол. Хватаются за что-то гладкое и круглое.
Прости, Наама, думаю я. Прости, что слишком поздно и такой ценой. Если ты была права, в этот раз я постараюсь осознать тебя куда лучшим человеком. Главное — не забыть.
И я со всей силы вгрызаюсь в горькую и вязкую мякоть плода.
