— И что же это значит? — сказал я, стараясь звучать спокойно — конец — делу венец? Финита ля комедия?

Наама усмехнулась.

 — Как тебе — она подчеркнула это слово — будет угодно.  — В таком случае мне угодно быть освобожденным.  — Ты не пленник, Адам — теперь это несомненно был Саар.  — Прекрасно. Где дверь? Смех. Ядовитый, бесящий смех Наамы.  — Это ты мне скажи. Я сложил руки на груди. Терпеть не могу, когда говорят загадками.  — Что тебе надо? Она протянула руку, и в ней я увидел что-то круглое и черное.

Плод Древа.

 — Возьми, Адам. Съешь — это прозвучало ласково и страшно.  — Нет, спасибо — пробормотал я. Во второй раз за последнее время появилось сильное чувство дежавю: словно меня угощали так не впервые. Именно Наама и угощала.

Она продолжала протягивать плод.

 — У тебя нет выбора. Цикл почти завершен. Либо ты его замыкаешь, либо…  — Ну?  — Либо мы исчезнем.  — Кто — мы?  — Я. Саар. Евгений. Бадхен.  — Туда вам и дорога — пробормотал я. Наама улыбнулась.  — Раньше ты был куда добрее к нам.  — Раньше?..

Кивок и улыбка.

 — Мы оказывались здесь, в этом месте, сотни раз, Адам. И ты всегда принимал у меня плод. Всегда.  — Всегда есть первый раз — я отступил на шаг, хотя деваться из комнаты без дверей было некуда.  — Но не сегодня — она сделала шаг вперед, и меня бросило в жар, потому что в ее лице я увидел отблески…

Финкельштейн.

Не тот старик, которого я видел в последний раз. Теперь — часть демиурга-гермафродита. Всего лишь треть от общего.

 — Тебе некуда идти. Возьми, и обещаю, что тебе многое станет понятным.

Женя, как всегда, манит обещаниями все рассказать. Жаль, что при этом почти всегда обманывает.

Я колебался.  — Не будь размазней, Эвигер — кривая ухмылка Наамы.  — Хорошо — я протянул руку, словно против своей воли. Тяжелый — куда тяжелее, чем можно было ожидать плод упал мне в ладонь. Очень гладкий и нагретый чужими руками.

Я замер. Одно дело — взять в руку гранату. Совсем другое — бросить ее в цель. Впрочем, меня никто не торопил. Пока.

 — Плод с Древа Жизни и Смерти — сказала Наама задумчиво — помнишь, как съел его в первый раз?  — Разумеется, нет.  — Разумеется — эхом отозвалась она — ведь ты съедал его так… регулярно. Каждый раз, когда…  — Когда что? — мне уже изрядно надоели ее театральные паузы.  — Когда мы становились слишком человечными в твоих глазах. Когда ты, наблюдающий за нами, делал нас все слабее, превращая, по сути, в простых смертных.  — Остановись на секунду, ладно? — теперь у меня появилось ощущение, что мы несемся галопом куда-то в дебри, и я полностью потерял нить повествования — о чем ты? Что значит — наблюдающий? Как я мог вас в кого-то превращать?  — Ох, Адам — она улыбнулась своей всезнающей улыбочкой, которую я так ненавидел — тебе ведь твердили, и не раз: бог и человек создают друг одновременно. Обретя разум, ты осознал нас, своих творцов. А мы, обретшие под твоим взором существование, создали все: вселенную, мир и тебя в нем.

Я засмеялся, хоть смешно не было совсем.

 — Ты сама поняла, что сказала? Я осознал вас, вы — меня, а между делом и всю вселенную построили ретроактивно, задним числом? Такого…  — Не может быть? — завершила она за меня — все относительно, Адам. Время, как сказал кто-то из ваших, относительно. И такое может быть. И было. И случится снова. Сегодня.  — Не в мою смену — я с отвращением посмотрел на абсолютно черный, как дырка, плод в руке. Проклятая дрянь, в жизни не возьму это в рот.  — Как я уже сказала, раньше ты был к нам добрее — в ее голосе послышался мягкий упрек.  — Может, и вы раньше были добрее — парировал я — по крайней мере, за последние две тысячи лет незаметно, чтобы вы очень уж старались попасть в список хороших мальчиков и девочек. Так что подарочков от дедушки не ждите.  — Мы такие, какими ты нас осознаешь, Адам — ответила она невозмутимо — не лучше и не хуже. Это ведь ты соизволишь нас такими видеть. Так кого тут винить, кроме как себя самого? Я опустил руку с плодом. Хорошие новости — на меня только что навесили ответственность за четырех демиургов. И почему-то я ей верил.  — Если бы я знал…  — То видел бы нас более добрыми? Благородными? Человечными? — она кивнула — иногда ты так и поступаешь. К сожалению, наша сущность не предназначена быть человечной, от этого мы слабеем еще сильнее. А значит, цикл нашего земного существования заканчивается быстрее — чего ты, очевидно, не любишь.  — Зачем вам оно, это существование? — спросил я — прозябание в теле смертных, в одной-единственной точке вселенной… мелочно, и…  — Потому что без этого не будет и созидания — перебила она меня — чтобы создать что-то, мало быть всесильной и вездесущей энергией. Надо к тому же пожелать что-то сотворить. А без разума это невозможно.

Я покачал головой.

 — Мир, описанный тобой, слишком нестабилен, Наама. Он подвешен на шею одного-единственного человека. Может, вам стоит начать сначала, без меня? Она пожала плечами.  — Это случится когда-нибудь. Но не сейчас.  — Почему? — спросил я.  — Потому что сейчас ты съешь это чертово яблоко, или же я сама затолкаю его тебе в рот — сказала она холодно. Кажется, ее терпение все-таки было небезграничным.  — А где Бадхен на этом празднике жизни? — сказал я, чтобы выгадать время — у него наверняка тоже есть свое мнение. Что станет с ним после того, как я потеряю память в энный раз? И что станет с вами? Ау, Саар, Женя! Вам там не страшно?  — Пока ты осознаешь этот мир и живешь в нем, мы останемся в нем существовать, пусть и в тени — Голос прозвучал немного нестройно, словно она пыталась говорить сама с собой хором — к сожалению, ты каждый раз приходишь к полному осознанию нашего присутствия. И это каждый раз заканчивается одинаково — как сейчас.  — Если все держится на моем существовании, почему Бадхен пытался меня убить? Она пожала плечами.  — Чтобы, как ты и предлагал, построить более устойчивую модель вселенной. Как понимаешь, мы ему это сделать не дали.

Я смотрел на их лицо — ежесекундно изменяющееся, как и ложь, которую они, все трое… нет, четверо, впаривали мне все эти годы. Хотя нет, однажды она все же поведала мне правду: Бадхен хотел принципиально новую игрушку и готов рискнуть старой, а трое остальных готовы не были.

Наама прервала молчание.

 — А теперь, Адам, когда мы ответили на все твои вопросы, будь добр, исполни свой долг. Сунь этот прекрасный фрукт в свой болтливый ротик и откуси кусочек. Как в старые добрые времена.

Я посмотрел на плод в руке. Он выглядел не аппетитнее, чем осколок обсидиана.

 — Но я не хочу его есть. Не хочу терять память. Что это за цикл такой дурацкий? Неужели нельзя придумать что-то другое… Наама вспыхнула гневом.  — Я пыталась, Адам! Я надеялась найти морока и с помощью тайного имени исправить все без твоего участия, но ты и пальцем не шевельнул, чтобы мне помочь! А теперь имя потеряно. Если наш разум исчезнет из этого мира, никто больше не сможет сдерживать силу, стоящую за нами! И никто не гарантирует, что после того, как сырая материя поглотит время и пространство, новая модель хоть когда-нибудь заработает. Новый разум может и не появиться! Она уже почти кричала.

 — Ясно — пробормотал я.

Наступило тяжелое молчание. Они ждали.

Если бы знать точно — правду ли мне сказали хотя бы в этот раз, или им просто очень страшно умирать, подумал я. Глупо считать себя пупом земли, даже если в этом тебя убеждает хор демиургов. Положим, они умрут — точнее, погибнут их земные воплощения. Я тоже — ну ладно, черт с ним, я уже привык к этой мысли за последние годы. Но поверить, что смерть четырех… нет, пятерых обитателей крошечной точки во вселенной может эту вселенную уничтожить…

 — Извини, Наама, но это все звучит, как полный бред. Я… я отказываюсь.

Плод с глухим стуком выпал из моих рук и откатился в сторону.

Глаза Наамы сузились. Она протянула руку и черный шар буквально прыгнул в ее ладонь.

 — Ты тоже извини, Адам. Но иногда ради всеобщего блага приходится кое-кого покормить с ложечки. Меня швырнуло к стене, а черное яблоко словно впечаталось в мой рот. Я замычал, чувствуя, что еще секунду — и оно со всего маху целиком влетит мне в желудок.  — Стоять! Четвертый голос. Знакомый до боли хрипловатый баритон.