В Познаньске осень пахнет дымом редких костров.

И свежею выпечкой.

Новостями, которые подают к горячим еще булочкам да кофию.

…там и заморозки случаются редко, да и те несерьезны, так, подразнить столичное общество. И дамы радуются – есть повод шубу примерить. Или не очень радуются, когда мерить нечего, но, главное, нет этой мглы, серости.

Неуютно.

Неспокойно.

Солнце тонет в клочковатых облаках. И как никогда прежде ощущается опасная близость Проклятых земель.

Себастьян рассеянно похлопал коня по шее. В седло взлетел и подобрал поводья, окорачивая жеребца, который аккурат пошел боком, и еще хвостом по ноге полоснул.

Шалишь.

Может, Себастьян давно в седло не садился, предпочитая извозчиков, но и умения не растерял. Натянул поводья так, что проклятая скотина захрипела, и сказал ласково:

- Дружить будем или как?

Конь попытался было встать на дыбы, но отчего-то передумал, смирился вдруг и пошел мягким широким шагом. Шею выгнул лебяжью… красуется. Только обманываться не стоит. Не того он норову. Чуть расслабишься и мигом под копыта полетишь.

- Лев Севастьяныч передать велели, что мешаться не станут, - молвил конюх, в глазах которого любови не прибавилось.

По предрассветному часу город был тих.

Петухи, видимо, решивши, что раз воевода встал, то свое они отработали, и те примолкли. Скоро уже выползут на улицы сонные дворники. А следом, что коробейники, что мальчишки-газетчики, что прочий люд, который не имеет обыкновения до обеда леживать…

…Себастьян бы полежал.

А может, и вправду, ну его? И канцелярию Тайную с ея играми, и воеводское кресло, и убийцу…

Белые улочки сменились Вороньей слободкой, а там – Заслободьем, представлявшим преудивительную смесь домов и домишек, иных каменных иль кирпичных, сменявшихся бедными, строенными из досок. Встречались средь них и с соломенными крышами, и с земляными… порой и вовсе будто бы трубы из кучи хлама торчали… нет, сюдой дорогого гостя везти неможно.

Станут говорить, что в Королевстве Познаньском сплошь бедность и притеснение…

…и надо будет сказать, чтоб нищим внушение сделали, а то вовсе страх потеряли. И думать о таком тошно, а не думать – не получается.

Решено.

С делом этим разобраться и в отставку… а там… там что-нибудь Себастьян придумает. Главное, не по нутру ему нынешняя работа да и сама жизнь будто бы потускнела…

…хоть и вправду в Проклятые земли возвращайся.

На тракт выбравшись, Себастьян ослабил поводья, чуть тронул жеребца ногами и тот, почуявши волю, легко принял в галоп. Он и вправду не шел – летел по-над дорогой, сам от того получая немалое удовольствие. И холодный ветер, пронизавши шерстяной доломан, отогнал дурные мысли.

- А и вправду, давай… - Себастьян хлопнул коня и распластался на широкой его спине. – Вольному воля…

Ветер рванул в лицо, сыпанул мелким ледяным крошевом.

Не будет ни листвы золотой, ни астр с бархатцами, но только наледь на мостовых да окна, затянутые серою пленкой. Света мало. Тоски много, пей – не упейся допьяна. А упьешься – не трезвей, ибо голову мигом потеряешь.

Меланхолия, мать ее…

Тракт, к слову, хорошим был, наезженным. А ведь дорога, которой в Хольм торговые составы шли, проходила полумилей к северу, по самой, стало быть, каемке земель Проклятых. И спрямили ее, сперва-то хотели через город пустить, а после отчего-то передумали, не иначе, сообразили, что ни дороге жизни не станет, ни городу.

Город свои тропы отыскал.

Одни, небось, через лесок вот этот, еловый, шли, благо темен и мрачен, оврагами изрыт, что сыр мышами. Или вот по речушке, что вихляла, будто пьяная. Или еще милей выше, прямичком через Проклятые земли. Но это уже для смелых.

А вот и мост.

Строен он был в незапамятные времена, когда еще тот берег, поговаривали, Хольму принадлежал. То ли наступление через него собирались вести, то ли иную какую пакость, но главное, крепким мост сей гляделся. Надежным. Ноги-сваи вошли в илистое дно. Раскинулось широко полотнище, из досок дубовых сколоченное. И поднялись полукружьями борта-ограда…

Конь попритих.

То ли утомился, то ли этакие пейзажи и его конскую натуру задели, но на рысь перешел…

…с тое стороны солнышко поднималось, такое от желтое, яркое, что тоска, Себастьяна мучившая, даже отступила.

На познаньском берегу дремал дозор.

Нет, наверняка сие Себастьяну было неведомо. Может, не дремал вовсе, может, он так… подремывал. А что? Место тихое, вышку вот поставили, при ней, стало быть, дом добротный для личного составу, чтобы оный по зимним морозам не околел. Заклятий навесили, что горшков на забор… и с той стороны не меньше. И вышка побольше познаньской. А вот домишко, тот похуже. Но над трубой тако ж дымок подымается, ползет, добавляя сизости…

Навстречу Себастьяну уже бежал мальчишка в щегольском бархатном плащике, поверх формы накинутом. Мундир, что характерно, незабудкового колеру. Перчатки – желтые. А плащик лиловый… прям для очей отрада.

- Господине воевода, - а голос у мальчишки таков оказался, что воронье окрестное в лесах встрепенулось. – Нас о вас предупреждали.

- Эт хорошо, что предупреждали, - Себастьян спешился и по морде конской, которая к руке потянулась с самыми недобрыми намерениями – оные намерения на морде ярко написаны были – шлепнул. Не куси…

- Так это… там пока тихо, - паренек стоял, глазеючи на этакое диво, как воевода да без свиты. – Нам ничего не сигналили…

- И что?

- Не знаю. Мы об вас сообщим. Сами на мост не суйтеся, а то еще стрельнут с переполоху…

Себастьян кивнул.

Стрелять не стоит. Ему шкура своя, если подумать, куда как дорога. Родину вот сменить можно, а шкура – она одна. Он покосился на коня, который старательно делал вид, что он просто так конь, а не тайной канцелярии. И вообще мыслей, сколь бы крамольны они ни были, читать не приучен.

Мальчишка же замахал руками.

И на вышке замигало-заблестело стеклышко полевого гелиографа. И долгехонько так блестело. После замерло. И уже на той стороне искрить стало.

- Ага… понятне… - мальчишка – вряд ли он просто так мальчишка, если над прочими поставлен – старательно щурился. И чего ему там понятне было, оставалось неясно. – Вам пока нельзя… за их половину… ждут начальства. А без него дозволения не было.

- И скоро это начальство появится?

Не было печали.

- Так… как знать… оно у них завсегда опаздывает.

Он пожал плечами.

- Может, вы того… к нам… у нас самовару поставили? Чаек горячий…

Чаек, наверное, был бы не лишним, тем паче горячий, ибо утро нынешнее каким-то совсем уж морозливым выдалось. Да Себастьян отказался. Настроение не то.

Взяв жеребца под уздцы – желтые зубы скотины клацнули в опасной близости к рукам – Себастьян направился к мосту. Шел он неторопливо, позволяя солдатам на той стороне разглядеть себя…

…а ведь могут пристрелить.

…и скажут, что спровоцировал.

…а если с самого начала это все ничто иное, как провокация… кому-то надоел князь Вевельский… неугоден стал… он всегда неугоден был, а теперь, когда замаячило в перспективе воеводское кресло в Познаньске, и вовсе ненавистен…

Шаг.

И еще.

Жеребец, скотина этакая, ступает мягким кошачьим шагом.

…нет, слишком все это масштабно… убийство… голова… Тайная канцелярия… эти, захоти избавиться, попросту удавят. Или иное представление организуют, попроще…

А вот и мост.

Темный.

Дерево под ногами скрипит. Мнится – проседает. И всякая дурь в голову лезет. Хаживали по мосту этому нечасто, чинили редко… а средь сторожевых заклятий навряд ли нашлось место тем, которые оберегают древесину от гнили…

Сердце застучало.

И успокоилось. Задышалось вдруг легко и свободно.

Вот так, Себастьянушка… значит, не хватает тебе для полного счастья отнюдь не чинов, а вот так, чтобы мост и пристрелить могли… и как это называется?

Дурь.

Не иначе.

Он дошел до середины, безумно радуясь каждому шагу. Чувствуя на себе настороженные взгляды и не только человеческие. Небось, переступи он границу и…