Рин всё-таки пришла. Спросила о самочувствии, на что Обито пожал плечами, потому что правду говорить не хотелось, а врать ей, что всё в порядке, — тем более. Рин натёрла его той же мазью и покормила принесённым из дома горячим. Обито показалось, что он счастлив. «Завидуй, Бакакаши», — мстительно подумал он.

Через две недели тренировка повторилась. На не сошедшие ещё синяки наложились новые. Прежде чем Обито привык к этому, прошёл год, после чего пытка сменилась набивкой мышечного корсета в спаррингах для защиты от огрубевших уже рук и ног молодых шиноби. Через некоторое время к этому добавилась так называемая накатка — на тех же деревянных кушетках их постоянно избитые тела раз в неделю прокатывали сначала круглым, затем ребристым шестом — для окончательного повышения болевого порога. Откровенно говоря, это был сущий ад — ни одна предыдущая процедура с щипцами не могла с этим сравниться. Тем более что болевым точкам продолжало уделяться повышенное внимание: сенсей пальцами прощупывал насквозь трапециевидные мышцы возле шеи и дальше грубо разминал все самые чувствительные места, вплоть до того, что проходился прямо по локтевому нервному стволу между мышц трицепсов. Обито бы не сказал, что его болевой порог повысился, однако по сравнению со всем этим любой бой бы показался ему теперь терпимой щекоткой. Конечно, когда он немного заживёт. Торс вообще не проходил, боль была теперь ежедневным спутником даже самых простых занятий — чистить зубы рукой, которая почти не сгибается, дышать ноющей до обморока грудной клеткой, — а о том, чтобы быстро складывать печати, и вовсе говорить не приходилось. Обито поглядывал на однокурсников — неужели у всех так?

Рин больше не приходила. Иногда она спрашивала, как он, но совесть и гордость не позволяли Обито напрашиваться на заботу, даже если её руки действительно могли сделать легче. Он улыбался и отвечал, что всё отлично, под её внимательным строгим взглядом. Со временем мышечный корсет нарос и окреп настолько, что Обито уже интуитивно принимал любые удары — и накатку в том числе — мягко, напрягая группы мышц нужным образом в нужных местах. К стимуляции болевых точек привыкнуть было невозможно, однако готовность к этому делала своё дело: мозг переставал воспринимать даже сильную боль как сигнал об угрозе жизни и позволял в перспективе продолжать бой, не концентрируясь на этом. Обито эта идея очень нравилась; он уже знал, что быть шиноби-тенью не его конёк, а потому пока, до пробуждения шарингана, его роль в команде будет — танк, пусть даже с дальнобойным катоном. Боль не отвлекала его от боя, не вытягивала силы, а наоборот — словно вводила в режим берсерка. Это привело к тому, что его стали ставить в спарринги только с Гаем и Какаши. Однако пока ни одного из них ему не удавалось победить. Выдохшийся, он наблюдал потом за боем их друг против друга и втайне болел за Гая: кто-то же должен утереть нос этому засранцу Какаши! Пару раз тот действительно выиграл, но Какаши оставался тем, чей счёт побед не мог сравниться ни с чьим другим. «Гений», — так называли его обмирающие в восторге девчонки. «Гений», — шептались между собой учителя. «Я тебе покажу», — злился Обито. Однако когда он вдруг замечал восхищённый взгляд Рин среди толпы фанаток Какаши — это был как удар ниже пояса. Все силы куда-то девались, и ему становилось просто очень, очень грустно и так больно, как ни в одном бою.

Но долго Обито грустить не умел. Внутренний голос подсказывал ему, что ещё не всё потеряно, что Рин просто присматривается и что странно было бы, если бы она Какаши совсем не замечала. Уж очень сильно тот выпячивался на фоне всяких Генм и Эбису. А это значит, что Обито просто должен стараться. Здорово было бы пробудить шаринган — тогда бы ему точно не было равных!.. Но просто ждать этого он не мог. Обито отдавал все свои силы тренировкам, экономя на сне и, как следствие, — теоретических занятиях, на которых он просто не мог удержать голову вертикально — под конец та всегда оказывалась на парте. Однажды он проснулся и, отрывая лицо от стола, постепенно уткнулся взглядом в стоящую прямо вплотную перед ним Рин. Она упёрлась кулаками себе в бока и нависала над ним очень грозно.

— Только не говори, что ты не высыпаешься, потому что учишь ночами!

— Э-э-э, ну…

— Обито! Ты самый настоящий лентяй! Я не могу поверить, что ты позволяешь себе такое хамство, как спать прямо перед носом преподавателя!

— Рин… — виновато выдавил он.

— Мне стыдно за тебя!

Обито сжался; он никогда такого от Рин не слышал. Это было самое страшное, что она могла ему сказать. Он тяжело уронил взгляд в стол. Он не собирался оправдываться, но вдруг остро осознал, что за Какаши Рин наверняка никогда не стыдно — и от этого стало горько.

Кажется, Рин что-то заметила, потому что внезапно смягчилась.

— Будь повнимательнее, хорошо? Ты ведь собираешься стать Хокаге?

Эти слова пробрались в ноющую подкорку и задели что нужно. Обито всё ещё было больно, но теперь эта боль перебиралась в ту, которая только разогревала его жажду победы — совсем как в бою.

— Прости, Рин. Я знаю, что такое, когда за кого-то стыдно. И… будь уверена, я стану тем, кем ты будешь гордиться. Я… правда стараюсь.

Обито позволил себе поднять взгляд. Рин улыбнулась.

— Я верю в тебя. И всегда буду. Просто… будь повнимательнее.

Она опустила руку на его лежащую на столе кисть и чуть сжала. У Обито отдалось где-то внизу. Он замер, словно парализованный. Память подбросила даже запах той мази, которой она натирала его на первом году обучения. Он сглотнул, будучи счастлив, что сидит за партой и Рин не может видеть его ниже пояса.

Её лёгкая рука упорхнула очень быстро, дав Обито передышку.

— Ты идёшь на спецкурс по огненным техникам?

Обито смущенно кивнул и промямлил, что догонит её позже. Как же он был счастлив, что после воды второй стихией Рин был всё-таки огонь, а не молния!

Как только она скрылась из виду, он мысленно досчитал до десяти и выполз из-за стола, уже лучше себя контролируя.

Чакра бурлила и клокотала внутри. Ну, сегодня у него точно получится!

___________to be continued__________