Однажды (мне было тогда лет восемь, а быть может и того меньше) я пришла к маме в аптеку. Впервые увидев Надежду Петровну, я, как воспитанная девочка, поздоровалась и, заинтересованная её престранной куделькой, с детской непосредственностью спросила: «Ой, тётенька, а что это у вас такое на голове? Парик, что ли»? На что та, с не меньшей непосредственностью ответила: «Нет, девочка, это пи*да».

С тех самых времён Надежда Петровна возненавидела меня столь яростно, что как только я была переведена в санитарки, она предпочла уволиться, чтобы только не дышать со мной одним воздухом.

Кстати, по аптеке, как и по самой деревне, долгое время гуляли упрямые слухи, относительно морального облика вышеобозначенной персоны. Молва утверждала, что Надёнка гуляла с женатым мужичишкой, имевшим лютую жену. Узнав про любовницу мужа, та, недолго думая, тут же побежала к одной из местных бабок. Старуха за вполне умеренную плату «справила такую порчу», от которой с Надежды Петровны облетели, словно осенние листочки, все до единой волосинки, включая брови и ресницы. Сколько страдалица не лечилась, у каких врачей и колдуний не была – ничего не помогало.

Примерно ещё через полгода я стала фасовщицей, обретя собственный кабинет, где меня уже никто не трогал и не шпынял. В те далёкие времена в аптеку в деревянных решётках, обложенных стружками, привозились двадцатилитровые стеклянные баллоны с разнообразными жидкостями, например, с настойками или спиртами, которые мне предстояло разливать по двадцати, пятидесяти или стомиллилитровым флаконам. Расквитавшись с очередным баллоном, я тут же принималась за этикетки. Аккуратненько от руки я выводила: «Настойка стручкового перца». Вслед за этим специально сваренным клеем, похожим на сопли, я присобачивала этикетки к бутылочкам.

Разливать настойку пиона, пустырника или валерианы было одно удовольствие. По лету, когда стояла невероятная жара и в аптеке все двери были нараспашку, не единожды в фасовочную наведывались «шерстяные алкоголики» – коты, живущие окрест. Запах валерианы сводил их с ума. «Хвосты» готовы были следовать за ним даже на край Вселенной.

Когда же приходилось фасовать бутыли с йодом, который, как известно, не просто летуч, но едок, или нашатырный спирт, становилось совсем не сладко. Никакие тройные полотенца, завязанные на носу, не спасали – химозной вонью пропитывалось всё и вся. Пары проникали глубоко внутрь, заставляя фасовщика безбожно кашлять, чихать и «рыдать» над каждой бутылочкой.

Примерно через пару-тройку месяцев работы на фасовке я заработала первый ангионевротический отёк (или отёк Квинке), имеющий аллергическую природу. Тогда меня едва успели спасти, ибо отёк сразу пошёл вовнутрь. Работать и дальше на фасовке было сродни самоубийству.

Благодаря этой, так некстати вылезшей болячке, мама перевела меня на кассу, как будущего бухгалтера. И снова над моей головой собрались тучи, защёлкал грозовой бич, а с неба потекли струи грязи. Тётки бесновались, разговаривая между собой настолько громко, чтобы я могла расслышать каждое слово:

– Посадили овцу на кассу. Хорошо, когда мамаша начальник!

– Не говори! Наши девки без работы, а этой везёт, куда ни плюнь…

– Ага! Ворона-вороной! Два и три сложить в уме не может, а смотрикась – кассирка!

Без работы в начале девяностых в наших Залупцах куковали многие. Каждый родитель стремился хотя бы куда-то пристроить своего отпрыска, но далеко не всем сие счастье улыбалось.

Всякий день, переступая порог аптеки, я ненавидела её всё больше и больше. Меня выбешивало буквально всё, начиная с кассовой будки, к которой я была прикована, словно Бобик, и заканчивая моими «добрыми» коллегами, осыпавшими меня своими «эскападами».

«Бонусом» ко всей этой «прелести» были мои обязанности по наведению чистоты (на общественных началах, разумеется). Чтобы злобные пасти меньше брызгали ядовитой слюной, маман придумала «гениальное»: теперь перед началом рабочего дня (как и в конце оного) я должна была мыть пол в нескольких кабинетах, включая торговый зал (самое грязное помещение), за который никто не желал браться ни за какие деньги.

Увы, но «талантливое изобретение» начальника моих коллег не остановило, распалив их ещё больше. Бедолаги на все сто были уверены в том, что теперь, когда я так много помещений мою, моя зарплата стала превышать все мыслимые и немыслимые пределы.

В голове моей опилки…

Всякой полосе, даже самой чёрной, приходит конец. Ты либо переходишь на светлую сторону жизни, либо понимаешь, что текущая полоска оказывается была светлого цвета… Именно так и вышло со мной.

Диплом бухгалтера с горем пополам был получен. Вот только что с ним делать, я в душе не чаяла. «Заушное» образование, как его величал мой дед, было налицо.

Из трёх курсов техникума я вынесла немногое, зато главное:

– бухгалтерия – это сальдо, а ещё баланс, состоящий из очень странных статей.

– работать бухгалтером я ни за что на свете не буду!

На этом занавес опускается. Смело можно ставить жирную точку.

Но пугала меня не пустота, звенящая в голове. Нет! Меня пугало полнейшее непонимание того, что мне делать с собственной жизнью дальше.

В один из летних дней в аптеку пришла мамина знакомая, работавшая, как я потом узнала, начальником отдела дознания в транспортной милиции. Миловидная дама лет тридцати пяти сама предложила помощь, мол, чего вы всё маетесь, ведь можно же пойти работать в милицию! А я могу выступить в качестве рекомендателя и даже трамплина.

Признаться честно, о работе в органах я никогда не только не мечтала, но и вовсе не думала. Однако чем чаще заходил разговор о милиции, тем больше я себя в ней представляла.

– А, может быть, и правда пойти служить родине? Чего мне ловить в этой поганючей аптеке? В конце-концов, милиция – это То Самое Место, где живёт правда. Это храм справедливости, если хотите! К тому же, погоны – это так красиво, это так романтично! – то и дело думала я.

Сегодня, вспоминая о жизненных установках того времени, мне всё больше кажется, что моя мама всё же рожала меня стоя. Очевидно, вследствие родовой травмы – не иначе – мои тогдашние представления о жизни были столь сильно искажены.

Собрав необходимый пакет документов и успешно пройдя медицинскую комиссию, я готовилась к новым свершениям. Не сегодня-завтра мне предстояло занять должность дознавателя (диплом бухгалтера и протекция моей визави давали мне таковую возможность), а по осени снова пойти учиться. На этот раз в школу милиции, расположенную в Чмошске. Всё обещало сложиться самым наилучшим для меня образом, как вдруг…

Как вдруг мамина знакомая и моя будущая без пяти минут начальница, возвращаясь из близлежайшего посёлка, попала в автомобильную катастрофу. Смерть была мгновенной.

Нет бы мне тогда увидеть в этом знак судьбы, нет бы мне тогда отказаться от этой глупой и чужеродной затеи с погонами, нет бы включить голову… Впрочем, в тот момент в моей голове были исключительно опилки.

Придя в кабинет начальника отдела кадров ЛОВД на станции Залупцы, я узнала, что вакантной должности дознавателя в отделе дознания НЕТ, но так как я прошла комиссию в качестве исключения меня готовы принять на должность … постового милиционЭра.

Включать «заднюю» было выше моих сил, да и вообще не в моих правилах. И я согласилась, совершенно не понимая, куда меня уведёт мой путь Бабая….

Странный случай в Залупцах

Пришло время в собственный портрет добавить красок. Наряду со стандартным набором: «родилась», «училась», «не была», «не имела» и «не привлекалась», особой я была и остаюсь довольно своеобразной и противоречивой.

Если бы мне пришлось описывать себя одним единственным словом, то слово «косяк» подошло бы лучше иных. Все остальные качества, словно бусины, нанизывались на мою раздолбайскую основу, но говорить о них теперь я не стану, ибо всему своё время, да и лучше всяких слов обо мне расскажут моя приключения.