Обито потёр ладонью лицо, старясь встряхнуться и наконец-то прийти в себя. Перед глазами мелькали невесть откуда взявшиеся образы, заканчивающиеся… застрявшим в стене кунаем.

— Мне понравилось, — её голос нежно обволок слух.

Потом осторожный поцелуй — за ухом, в тонкую кожу, которой почти ничто никогда не касается — и россыпь мурашек по затылку, и захотелось в неге прикрыть глаза. Она мягко ерошит волосы, иногда чуть-чуть тянет за них — ровно настолько, чтобы почувствовать, что у тебя есть кожа на голове. Пальцы спускаются вниз по позвоночнику, приятно давя на него, заставляя невольно выпрямляться, отстраняясь от ствола. Вместе с маленькими пальчиками, скользящими от уха вниз: по шее, по ключице, — голову покидают последние мысли. Горячие губы сбоку на шее. Обито вдруг ловит себя на том, что был бы совсем не против здесь более жёсткого прикосновения — например, зубов. Ханаби будто чувствует это — и слегка прикусывает, щекоча его дыханием. Её руки сжимают его с двух сторон — с груди и со спины. Это ощущение нравится Обито, кажется, будто она везде. Между ног уже ноет. Не желая ждать, он обхватывает член рукой, попутно отмечая, что с запястьем что-то не то. Ханаби резко отталкивает его руку, нажимая как-то так, что запястье начинает всерьёз болеть. Но боль — не то, что может остановить Обито или прогнать возбуждение. Иногда даже наоборот. Ханаби вдруг наклоняется и… дует на влажную головку. Внутри Обито всё сжимается. Терпения всё меньше. Но он даёт ей возможность продолжать её странную игру. Она целует его в грудь и одновременно где-то внизу обхватывает рукой яички. Яркий цветной импульс бьёт в голову, Обито втягивает ртом воздух. Она снова пробегает по волосам. Столько разных прикосновений. Тело Обито теряется в этих робких — после недавнего — ласках, внутри сжимается пружина, заставляя тикать счётчик, отмеряющий остатки его терпения сидеть неподвижно. Чувствуется, что Ханаби с любопытством изучает его тело, отслеживает малейший отклик. Откровенно говоря, Обито не привык к долгим прелюдиям, они для него были всегда скорее пыткой. Вот и сейчас все силы уходят на то, чтобы не наброситься на неё и не разорвать на части. И чем дольше это длится, тем меньше шансов, что, когда дело перейдёт к главному, он будет в состоянии себя контролировать. Он благодарен за то, что она вынесла недавно его такого, почти не сдерживающего себя. Не оттолкнула, не побоялась. Вместе с тем Обито совершенно точно уверен, что отпусти он свою страсть на волю полностью, Ханаби это вряд ли понравится. Поэтому он поступил совсем некрасиво — но так, как давно хотелось: опустил руку ей на голову и надавил, прижимая вниз, к себе. Чтобы удержать равновесие, Ханаби упёрлась руками в его бёдра. И вдруг на головке сомкнулось кольцо её губ. Это было так долгожданно, так… интимно, что Обито почти сошёл с ума. В голове взорвался комок из ощущений, все его кошмары, вся его затаённая злоба и тьма, все его маски разлетелись на тысячу сверкающих осколков. Обито остался абсолютно беззащитен — и абсолютно счастлив. Она опустилась ниже — и это было невыносимо, хотелось кричать — и, кажется, он кричал — особенно когда головка упёрлась в нёбо. Как же горячо внутри. Эта огненная плазма разбегалась от члена по всему телу и безжалостно плавила Обито вместе с тем, что в нём ещё осталось. Ханаби впивалась ногтями в его бёдра — ему было всё равно. Он бы согласился на что угодно — да пусть отрезают пальцы по частям — но только чтобы она не останавливалась, никогда. Казалось, ничего лучше быть не может, пока Ханаби вдруг не подключила к процессу руки. Одна из них обхватила яички, другая — ствол члена, и Обито был готов умереть после этого — к чёрту всех и всё. Вот — единственное, ради чего стоит жизнь. Вот — высшее наслаждение. Особенно когда она провела языком по кругу — неумело, стараясь распробовать — и случайно задела уздечку. Кажется, Обито вцепился ей в волосы, кажется, она сильно ударила его по руке, но он был не в силах разжать, пока она не убрала губы. Он словно вынырнул после долгой задержки дыхания под водой, когда хватаешь воздух так рвано, неуклюже, что кажется, что разучился дышать. Посмотрев на его лицо, она потянулась к нему и принялась слегка посасывать его нижнюю губу, как совсем недавно… его. Обито не мог об этом думать, внизу живота начинало болеть. Вдруг её рука обхватила член — он вздрогнул от резкости прикосновения — недостаточно влажно. Ханаби догадалась и подтянула кожу, закрывая головку капюшоном и убавляя чувствительность. Обито издал благодарный стон. Её палец сквозь кожу лёг на уздечку — запомнила, как окончательно вышибить у него мозги — и стал двигаться вниз и вверх. Не прерывая эту восхитительную ласку, держащую Обито уже на грани, Ханаби снова опустилась вниз — и осторожно поцеловала яички. Потом так же осторожно втянула в рот — одно, затем другое, затем — о боги — оба вместе… Обито сорвался. Он почувствовал горячие капли на ногах и животе — и всепоглощающее тепло вдоль члена и по всему телу. Он изливался толчками, срывал горло — а в голову уже постепенно пробирались мысли о том, как же громко он себя ведёт, и как давно, и что это неосмотрительно и небезопасно, и что он даже барьер не поставил, и что грош ему цена как ниндзя, и что прав был Какаши, и — чёрт, почему Какаши, — и что он всё равно не может остановиться.

Ханаби несколько секунд сидела перед ним ошеломлённо — большая часть белой жидкости оказалась у неё на лбу и на волосах, она пыталась стереть её руками, но не получалось. Чуть только Обито начал немного владеть собой, он притянул к себе её за руки и поцеловал липкие испачканные ладони. Горько. Надо же, и как это едят?

Ему хотелось сжать её всю, вдохнуть, задержать в лёгких, в себе, и больше не выпускать. Она, такая маленькая, крохотная — и такое большое счастье. Впервые Обито почувствовал, как регенерирует сердце. Казалось, сила клеток Сенджу до него никогда не добиралась.

Он готов был отдавать ей всего себя без остатка. Она сидела у него на коленях, мокрая, до безобразия мокрая — Обито вспомнил, что она ведь ещё так и не кончила… Но никакого укола совести он не почувствовал — только азарт и бесстыжую похоть. Текущая самка. Решив, что с подготовкой, несомненно, покончено, он развернул её спиной к себе. В этом положении очень удобно грудь ложится в руки. Он вспомнил, как однажды уже держал её так — на верхнем этаже бывшего убежища Акацуки — и как уже тогда сходил с ума. Руки сами собой сжали эту драгоценность, впитывая в себя её мягкость, всё же немного сопротивляющуюся его пальцам. Ханаби вдруг накрыла его руки своими, останавливая:

— Больно.

Подавляя в себе истовое желание стиснуть сильнее, чтобы она не просто проговорила — прокричала это слово, может быть, даже умоляла его остановиться или вырывалась, — Обито, сделав над собой чудовищное усилие, расслабил пальцы. Не удивительно, что ей больно. Удивительно, что она сказала об этом только сейчас. Наверняка он оставил ей столько синяков… Она ведь не могла так быстро восстановиться, как он. Это Обито можно было не жалеть. Девушки вообще хрупкие. И так это сладко иногда — когда они позволяют тебе напрочь об этом забывать.

Зверское возбуждение требует выхода: он наклоняет её, заставляя опуститься на колени, и стремительно входит. Её ноги сдвинуты, отчего очень тесно внутри. Нутро обхватывает его плотной перчаткой, для Обито по-прежнему каждое движение слишком ощутимо, почти болезненно, но это скоро проходит. Он сжимает руками её ягодицы, заталкивая подальше мысль о том, что, возможно, стоит быть с ней помягче. Бёдра интенсивно бьются в нежное, упругое, это ментально заводит больше всего. Обито берёт такую амплитуду, что случайно выскакивает и, рывком заходя обратно, промахивается чуть выше. Конечно, он не помещается ни на сантиметр, конечно, Ханаби вскрикивает, отстраняется. Он ныряет вниз и целует пострадавшее место, долго, пока не чувствует, что она перестаёт извиваться и пытаться выскользнуть из его рук. Она расслабляется, она снова доверяет ему. Но Обито не может до конца отделаться от мысли, как же, наверное, было бы туго и хорошо — там.