Вода показала лицо дамы в профиль. Я вздохнула. С таким тяжелым носом легко выглядеть некрасиво и смешно, и мало у кого получается — величественно, как выходит у нее. В осанке, наверное, дело, в том, как держит голову, в пепельной гриве, всегда убранной. В бровях… я облизнула палец, пригладила свои брови. Теперь вода показывала меня. Со штанов капнуло, пошли круги, и снова с поверхности на меня глядела дама, теперь — в тяжелой короне. На золотом обруче и зубцах горели красные камни, и вдруг замерцали глаза дамы, а я не могла отвести взгляда. Дама протянула руку, повеяло холодом, сдавило со всех сторон и не получилось вдохнуть.
Мрак расступился, но не убрался совсем, накатывал и отступал, словно хотел и не решался сжать вокруг меня огромный кулак. В ушах глухо шумело, было трудно дышать, перед глазами стояла прозрачная зелень, вплыли в поле зрения и пропали золотые искры. Пространство вокруг колыхалось, сжимало мягко и отпускало, я качалась вместе с ним. Мрак лопнул, выпуская на зеленый свет обнаженную девицу, снова объял ее и стек вниз, как мазут, остался на кончиках волос, а волосы были до самых ступней. Кожа у девицы была синяя и блестящая, зеленые отблески скользили по плечам, грудям торчком, животу… девица открыла рот, и отовсюду полилось пение.
— Я не понимаю, — выдавила я привычно. Голос мой прозвучал глухо и тоже отовсюду.
Девица задрожала, как изображение, когда барахлит телевизор, крутнулась на месте, вытянулась всем телом, свернулась кольцом, сунула ко мне плоскую змеиную голову, а я не могла отступить, ноги отнялись. Снова послышалось пение, уже другое, маршевое, от резких слов вздрагивал мрак и зеленое пространство вокруг, как желе на блюдце.
— Я не понимаю, — повторила я.
Змея обвилась вокруг моей шеи, я с трудом подняла руки, попыталась оторвать ее от себя. Чешуя была ледяная, холод забирался через ладони и через кожу в горло, тек внутрь и собирался в голове. Мрак пел.
Теперь я понимала слова.
Змея ослабила хватку, сползла с моих плеч, снова свернулась, раскрыла крылья: теперь это была птица, большая, черная, с длинной шеей. Она забила крыльями, и от нее и со всех сторон прозвучало:
— Говори, раз не боишься ходить путями, откуда не возвращаются смертные.
— Добрый вечер, — сказала я.
Птица изогнула шею, запрокинула круглую голову, раскрыла клюв, и теперь это было дерево, расколотое надвое от верхушки до середины. Листва зазвенела:
— Говори.
— Что значит "не возвращаются смертные"? — спросила я. В голове было пусто и легко, словно кончились все старые мысли, и вползали новые. Например, про то, что "не возвращаются смертные" мне совсем не нравится.
Дерево с треском развалилось надвое, и встал на дыбы вороной конь, замолотил копытами, а вместо гривы плескалось синее пламя.
— Кто вы? — спросила я. — Где я?
— Не спрашивай имени чародейки, — фыркнул конь, — чародеи не открывают имен. Ты там, куда хотела попасть.
— Неправда, — сказала я, и мрак вокруг зеленого желе колыхнулся в такт. — Я… я стирала…
Мысли стали возвращаться, я посмотрела на свои руки, не обнаружила штанов. Стало обидно, словно я потеряла что-то, что заработала.
Руки были зеленые, словно сквозь воду.
— Я утонула, да?
Конь махнул хвостом и стал рыбой, громадной, каждая чешуйка с мою ладонь. Она стала нарезать вокруг меня круги, а я едва успевала вертеть головой, чтобы уследить.
Вот и все. Вот и вся моя дорога домой. В глазах стало еще мутнее, чем прежде, я утерлась ладонью. Вот и вся моя история
— Говори, чего ты желаешь, — пробулькала рыба.
— Я хочу домой, — сказала я, всхлипнула, рассердилась на себя, сжала зубы. Но слезы катились, потому что я устала от этого мира и этой дороги. И ничего этого я не хотела и не просила, приключений там или что еще находит на свою задницу герой, который живет скучной жизнью, но способен на большее. Нормальная у меня жизнь, мне не нужны мужики с мечами, адреналин и война, чтобы почувствовать себя целой. Мной. Я устала спать на земле, жрать что придется, а иногда и вовсе ничего, если сэр Овэйн возвращался пустым с охоты. Корешки какие-то жевали… мне надоело не узнавать деревья, травы и звуки от зверья, надоело, что я не понимаю языка, и меня не понимают. Я устала шарахаться от каждой треснувшей ветки, потому что это снова могут быть лысые твари… надоело тискать рукоять топорика просто для того, чтобы почувствовать себя спокойно. Ничего этого я не хотела, и уж тем более — того холма и тех ребят на нем и под ним. Я не знала их, мне дела до них нет, но лицо это меня не оставляет. И спутников не знаю, и не просила я их, вот мне больше не о ком беспокоиться и некого жалеть…
Я села, где стояла, вокруг всплыло облачко ила. Я всхлипывала, отворачивалась от рыбы, которая гоняла хвостом ветерок и норовила оглядеть то одним глазом, то другим.
— Хочу домой, — прошептала я.
— У тебя нет дома, — сказала рыба, канула носом в дно, проросла ярким листком, набухла бутоном и лопнула, распустилась пурпурным цветком.
— Что значит — нет? Есть, — сказала я. — Откуда-то я взялась, не находите?
— Ты здесь чужая.
— А то я не знаю, — всхлипнула я, утерлась, попыталась зачерпнуть ладонями окружающее пространство, но это была не вода, хотя и колебалась и делала движения тугими. — Здесь чужая, где-то своя.
— Ты понадобилась Лесу, — пропел цветок. — Лес простирает корни глубоко… глубже, чем я могу достать.
Я вздохнула, обхватила колени. Цветок колебался, словно на ветру, то собирал, то распускал тяжкие лепестки, словно кто-то снимал его целый день и ночь, а потом пустил ускоренную запись. Я залюбовалась. Спросила снова:
— Кто вы? Очень красиво делаете.
— Смертные любили мои чудеса, — пропело дно подо мной.
— А теперь не любят?
Пространство задрожало, мрак свернулся тугими спиралями, звеня. Я не сразу поняла, что это смех.
— Теперь они боятся, но желают, как и прежде, и это их губит. — Цветок обернул листья вокруг стебля. — Я забираю их к себе.
— И что потом делаете? — поинтересовалась я. Так приятно было снова говорить, что не хотелось останавливаться, каким бы бредовым ни был предмет беседы.
Мрак прянул назад, показал опутанных водорослями людей, зеленые лица были неподвижны, и только вращались глаза. Они враз уставились на меня. Я поежилась. Сказала вежливо:
— Веселая, должно быть, компания.
Цветок вспыхнул, теперь передо мной колыхалось лиловое пламя.
— Они получили то, что заслужили! — загудело пламя. — Они приходят, как раньше, жадные, и думают, что могут просить, но получат только то, на что обрекли меня саму.
— Утопили?
Пламя вспыхнуло ярко, ослепив на секунду, и погасло. Я испугалась, что осталась тут одна, но, раздвинув ладонями темноту, ко мне вышла женщина в расшитом платье, сложила на шелках полные руки. Лицо закрывала вуаль, но декольте и плечи были видны, округлые, зеленоватые, очень гладкие.
— Меня многие любили, — сказала женщина мелодично. — Любил сам король. Один из его генералов завидовал, что он слушает моего совета. Я отказалась ворожить для него, и генерал не стерпел. — Она махнула рукой, мрак выплюнул на ил зеленое тело, оно упало ничком. Женщина наступила ему на голову. — Теперь он водит армии пескарей. Он оказался жаден, пришел через несколько лет к источнику — просить.
— Вот сволочь, — сказала я искренне.
Тело под ее ногой копошилось. Я отползла подальше. Женщина пнула его, и мрак протянул щупальца, всосал тело в себя. Я успела заметить роскошные черные усы над раскрытым, как у идиота, ртом.
— Проси, — сказала женщина. — Ты ведь пришла просить. Вы все приходите для этого.
— Вовсе нет, — покачала я головой. — Я правда просто стирала. А вы… не можете теперь выбраться отсюда?
Женщина съежилась, платье опало и скоро растворилось дымком, а под ним лежала собака, сложив на лапы длинную морду. Вздохнула громко и безотрадно, как умеют только обиженные несправедливо домашние звери.
