— Жалко, — сказала я. — Правда. Есть же на свете мерзавцы!

— Проси, — проскулила собака, перекатилась на бок и на спину, снова на бок и стала лисой.

— Вы можете поднимать мертвых?

Лиса тявкнула, закричала, почти как человек. Я никогда не думала, что лисы звучат именно так.

— Я могу многое, но не все в моей власти. Особенно в Лесу.

Я тронула царапины на груди. Они почти зажили, я ждала, пока корочка отвалится сама, а то начнешь срывать — останутся пятна. Серьги я теперь прятала в мешок, на самое дно, они тоже мамины, как и кулон. Был. Мне ничего не нужно особенного, кроме некоторых вещей для души.

— Когда я попала сюда, там была дорога, — сказала я. — По ней шли люди, кажется, бежали откуда-то. Так вот, пусть они дойдут, куда направлялись, и ничего с ними по дороге не случится. И чтобы еды всем хватило, особенно детям. Или они уже добрались?

Лиса села, обвила лапы толстым хвостом, зажмурилась, морда сделалась веселая.

— Никто не умрет, — тявкнула она. — И не будет голодать. Война их не тронет в дороге.

Я выдохнула. Ну вот и все… прости, паренек и все ребята того холма, для вас уже поздно. Как противно мочь не все… не мочь ничего, в моем случае. Только просить.

— Спасибо, — сказала я.

Лиса взвилась с места в воздух, схватила рыбешку и тут же съела, только захрустели плавники. Я поднялась на ноги.

— Вы были очень щедры, — сказала я. Лиса дергала большими плюшевыми ушами, я сдерживалась, чтобы не погладить рыжую шкурку. — Я могу отплатить? Или…

Или уже все, и она оставит меня тут в качестве платы, как все эти зеленые полутрупы.

— Иди, — пропела лиса, широко раскрыв пасть с острыми зубами. Вода пела вместе с ней, громче и громче, звук дрожал на коже и в костях. — Иди и ступай осторожно. Смерть не ходит за тобой, но ты ходишь за смертью.

Я хотела переспросить, но мрак набросился, поглотил лису, а потом и меня. Я отмахивалась от него, ударилась предплечьем, потом коленями, покатилась, закашлялась. Приподнялась на локтях.

Перед носом была трава. Я потрогала ее, смяла в кулаке. Трава кололась. Я выкашляла на нее еще воды, и дышать стало совсем легко, а не словно втягиваешь в себя жидкое мыло. Шумели деревья, со всех сторон раздавалось чириканье, шуршание и плеск. Я села, вытянула ноги, задрала голову. Между ветвей пробивались косые лучи, бледные, розовые. Рассвет… Я откинула волосы с лица, поняла, что я вся мокрая, поднялась с трудом, как после купания выбралась на берег. Утренний холодок цапнул за ноги и руки, я начала сдирать с себя платье, как вдруг послышался стук. Я натянула лиф обратно, обхватила себя, дрожа. Из-за берез показался сэр Овэйн, постукивая по стволам котелком. Увидел меня, замер, как на стену налетев.

— Где вы были? — спросил он сердито.

У меня зуб на зуб не попадал, я переступала ногами и хотела послать его к черту, но ответила вместо этого:

— Отвернитесь, — и все-таки начала раздеваться. Сэр Овэйн отворачиваться и не подумал, но мне было все равно. Я отдирала от себя мокрый бархат и слушала:

— Где вы были? Ушли без всякого слова, Ее Величество изволили беспокоиться и велели искать.

— Хорошо же искали, — буркнула я, глянув на него исподлобья. — Уже рассвет, а вы хорошо выспались, как я посмотрю.

Вид у него в самом деле был свежий. Сэр Овэйн поджал губы, потом крикнул во все горло:

— Полла!

Я растерла бедра, бросила платье и белье на куст, попрыгала на месте. Тем же путем, что и сэр Овэйн, прибежала девушка Паула (Полла? Почти правильно услышала), охнула, подбежала ко мне, стала трогать теплыми ладонями, приговаривая тоже, что Ее Величество опечалились и милостиво велели искать (ну да, походили вокруг часок, покричали "ау!" и на этом успокоились, свежие такие, не похоже, чтобы не спали ночь), потом унеслась.

— Значит, все-таки владеете речью… леди? — спросил сэр Овэйн подозрительно. Повесил котелок на ветку, одну руку упер в бок, другую положил на рукоять ножа. — Зачем обманывали?

— Я не обманывала… сэр, — передразнила я его, подышала на ладони, зажала ими мерзнущий нос. — Я не знала вашего языка, а вы не знали моего. Меня… — я запнулась, проговорила: — я не знаю, что произошло, раньше я не понимала, что вы говорите, а теперь — понимаю. Должно быть, это… э… магия. Мне были странные видения в воде.

Про волшебницу докладывать им всем отчего-то не хотелось.

— Я говорил вам быть осторожнее с местной водой! — сказал сэр Овэйн, и теперь, когда я понимала слова, звучал он еще более сердито, чем обычно. — Это роща Семидесяти источников.

— Первый раз слышу, — призналась я, подрагивая. Вернулась Паула… то есть Полла, дала мне полотно, которым мы вытирались (бывший то ли флаг, то ли покрывало), подождала, пока я вытрусь, набросила плащ. Я спряталась в него до носа. Огляделась. Ботинки почему-то стояли под кустом сухие. Я сунула в них ноги и сразу почувствовала себя лучше.

— Это очень опасное место, — продолжал ворчать сэр Овэйн, — в любом источнике может поджидать злой дух, стоит выпить или даже коснуться воды — навечно окажешься в его плену.

Это было похоже на правду. Интересно, зачем волшебница пошла так далеко в лес с генералом, который давно ее невзлюбил?..

— Мне повезло, — пробормотала я, стуча зубами. — Просто картины на поверхности, а потом пустота в голове…

Сэр Овэйн спросил, какой именно источник сыграл со мною такую шутку. Я показала. Он обошел нас с Поллой, наклонился над водой, поскреб щетину. Приятный и даже симпатичный мужик, подумала я, когда молчит.

Но он, к сожалению, молчит не всегда.

— Что за картины?

А вот этого тоже говорить им не надо, чует мое сердце.

— Видения дома, — сказала я быстро.

— Где ваш дом, леди? — послышалось от берез. Дама стояла в луче утреннего солнца, венец горел… тонкий, без всяких камней.

— Далеко, — сказала я быстро. Дама подошла медленно. Сэр Овэйн встал между нею и мной. Дама коснулась его руки, и он отступил, но все равно торчал, как назойливый родственник перед телевизором, когда ты смотришь решающий матч. — За… э… горами.

Вот будет весело, если у них тут нет гор, или есть, но за ними все разведано, и я ни капли не похожа на жителя тамошних королевств.

Но дама легко кивнула, разглядывала меня теперь, а я удивлялась, как у людей бывает такая правильная осанка.

— Как вы поняли, что я — леди? — спросила я, потому что лучшая защита — это нападение, и надо первой узнать, что они там обо мне напридумывали, чтобы со всем согласиться и не пускаться в объяснения про другие миры. Вдруг с пришельцами тут обходятся неласково?

— Вы грамотны, хотя и не на Осенней речи. Бархат и золото выдали в вас женщину хорошего рождения… или большого состояния, — сказала дама, поморщившись. Не любительница буржуа, ха? — Если вы не воспользовались войной и смятением и не присвоили себе чужие одежды и драгоценности.

— Н-нет, конечно! — сказала я так возмущенно, как могла. — Как вы могли такое подумать. Я была здесь в гостях, когда случились… э… последние события. — Я усиленно дрожала, чтобы выгадать себе время поразмыслить. — Я не знаю… не знала языка, я была тут в гостях с… отцом, он говорил по-вашему, а я нет, и когда пришлось бежать, потерялась, заблудилась…

— Что сталось с вашим батюшкой? — спросила дама. Хорошо, что не ляпнула про мужа, не хочу остаться вдовой, ни разу не сходив в загс. Да и замужняя дама из меня, как из надувной лодки атомный ледокол.

— Его убили, — сказала я, стуча зубами. Папа, прости. Ты всегда говорил, что я хорошо сочиняю, как бы тебя сейчас не посрамить.

— А с матушкой и остальной родней?

— Мы были тут только с отцом, родня — там, — я неопределенно махнула рукой, — далеко, дома.

— А слуги? — спросил сэр Овэйн, щурясь и постукивая ногтем по гарде ножа.

— Слуги разбежались, — сказала я, решив, что выдуманных смертей на сегодня достаточно. — Я осталась одна, как видите, и не знала, куда идти. Встретила по дороге людей, наверное, это были беженцы… не смогла к ним примкнуть, пошла через лес и встретила вас.