– Да они ради денег стараются, – фыркнул Арсенька. – А мы – идеалисты и бессребреники…

– Сволочь ты, а не идеалист!

– Боб, ты слышишь, как нас оскорбляют?

– Он по-своему прав, – буркнул Борис. – Управ всегда прав. А мы правы по-своему. А Мишель, – кивнул он на притворяющегося спящим Мишку, – прав по-своему. И они, – кивнул на бегающих кур, – тоже по-своему правы… В этом мире все относительно, абсолютна лишь смерть. Так что, спорить нет смысла, надо смиренно терпеть и прощать друг друга…

– Ах вы, гниды паршивые, скубенты сраные! А ну – за работу, мать вашу!

– Ругань – не аргумент, – покачал головой Арсенька. – К таким грубостям мы не привыкли. Ведь мы – выходцы из интеллигентных семей, дети врачей и педагогов, мы воспитаны на добрых книгах и бабушкиных сказках…

– Я те дам бабушкины сказки! Да вы маменькины сынки! Тунеядцы! – вскричал управ. – Вас не порют, вот вы и расхрабрились! Распустил вас Никита… Жаль, Сталина нет – он бы давно всех прижучил… А вот что ты запоешь, скубент, когда тебя выпрут из института? Я ведь могу постараться… Хочешь?

– Он не хочет, не хочет! – сказал, вскакивая с травы, мудрый Мишка Зак. – Вы простите уж нас, пожалуйста. Сейчас мы быстренько, в авральном порядке, закидаем эту кошару… Даю честное жидовское слово!

– Вот трепачи, – с ненавистью произнес управ. – Ну, я вечером проверю.

Он уселся в бричку – и укатил прочь.

После ужина Амир зачем-то побрел в березовую рощу. Хотелось побыть одному. Душа томилась в предощущении чего-то хорошего, радостного…

Здравствуй, золотая осень!

Как красиво когда-то звучали сказанные впервые эти банальные слова: золотая осень! Как красиво звучали почти все слова, сказанные впервые. А ведь он – он еще никому, никогда… никогда никому не говорил о… Ну и помалкивай!

Он брел, пошатываясь, как пьяный. Во всем ему чудилась девичья нежность – и в горьковатом запахе травы, и в тихом шелесте палых золотых листьев, и в податливой гибкости березовых стволов. Тася, Тасинька… Он погладил, еле касаясь, тонкий белый ствол – и вспыхнул от смущения, и обернулся – не видит ли его кто-нибудь. Никого не было. Ну ты и пикадор! – сказал насмешливо сам себе. – Что с тобой творится? Да уж ясно – что… Тупой азиат. Влюбленный боксер. Тася. Тасинька…

Шел, покачиваясь, словно во сне, между белых стволов. Шел и шептал ее нежное имя. И улыбался.

Неожиданно услышал голос Бориса. Резко остановился. Да, это они – Борька и Тася шли совсем рядом, по тропе, метрах в десяти от него.

декламировал заунывно Борька.

– Новые стихи? – спросила Тася.

– Да. Для тебя.

– Ну, читай дальше.

– Не хочу. Там неправда. Мне надо, чтобы ты меня любила. Я так хочу!

– Глупый.

– Не хочу быть умным. Не могу быть умным рядом с тобой, – и Борис схватил ее за плечи, притянул к себе. (И что дальше?)

– Глупый, – повторила Тася. – А стихи у тебя правильные. Я тебя вовсе не люблю… Что с тобой, Боря?

Он зажмурился, снова притянул ее к себе, крепко обнял.

– Тасичка, родная моя…

И тут сильная чужая рука отшвырнула его в сторону. Дрожа от злобы, Борис повернулся к Амиру:

– Ты чего? Шпионишь?!

– А ничего. Хочу привести тебя в чувство… пикадор.

– Кончай хамить, Амир.

– Погоди. Напомни-ка мне, о чем мы говорили прошлой ночью? У тебя, значит, губы болят от тасиных поцелуев? – Амир резко повернулся к Тасе: – Скажи, это правда?

– Нет, – тихо сказала она.

– И ты в него как кошка влюбилась? Ведь и это неправда, Тася?

– Конечно, неправда…

– Так зачем ты врал, Борька?

– Назло тебе.

– А может – назло себе?

– Заткнись! – с ненавистью крикнул Борис. – Не лезь в мою душу, все равно ничего не поймешь.

– Ну, конечно, ты же у нас сложная личность, – усмехнулся Амир. – Впрочем, кроме тебя в это никто не верит… вот и утешай сам себя.

– Заткнись, гад! – крикнул Борис, рванувшись к Амиру.

Короткий удар – Борис рухнул на траву.

– Амир, не надо! – испуганно вскрикнула Тася.

Амир поднял поверженного соперника с земли, встряхнул.

– Очнись, пикадор. Больше бить не буду. Мой совет – будь попроще. И народ к тебе потянется. В том числе и женщины.

Борис ничего не ответил. Хуже быть не могло.

Он молча, не глядя на них, повернулся и пошел прочь.

Амир стоял в растерянности.

– Тася, уж ты прости… – и он смущенно развел руки. Он не мог подобрать нужных слов – простых и естественных. Трудно быть естественным, когда любишь.

– Ничего, – улыбнулась она. – Все правильно. Я на тебя не сержусь. Только – пора идти домой. Уже поздно.

Она взяла его за руку. Повела за собой. Приручила.

Так и шли через рощу – как брат и сестра, держась за руки.

– Почему это во всех фильмах влюбленные гоняются друг за другом? – вдруг произнес он дрожащим, притворно шутливым голосом. – Вроде, взрослые люди – а носятся как малые дети…

– Дураки, – сказала Тася.

– Кто? Влюбленные?

– Да нет. Те, кто снимают такие фильмы… – И она рассмеялась. – Чего бегать-то? Правда же?

– От избытка чувств-с! – И он тоже рассмеялся.

Роща кончилась, показалась деревня. Надо было перейти по бревну через ручей. Амир перепрыгнул на другой берег – и подал Тасе руку.

– Я сама! – Она ступила на бревно, сделала пару шагов, поскользнулась, взмахнула руками, не смогла удержать равновесие, сорвалась и упала в воду. И вся промокла в холодном ручье.

Амир кинулся к ней, взял ее, мокрую, на руки, поднял, прижал к груди и понес, как драгоценного ребенка, гордо вышагивая по деревенской улице.

– Ну зачем ты? Пусти! – шептала она. – Люди же увидят!

– Пусть хоть весь мир смотрит! – радостно отвечал он.

Купание в холодном ручье не прошло даром – Тася всерьез простудилась.

Когда он зашел в девичий закуток, Тася спала. Эллочка была на работе.

Вот и хорошо, подумал Амир, я только гляну на нее, и все. Я ничего ей не скажу, я не разбужу ее, просто постою тут, посмотрю на нее. Милая. Милая.

Подошел, наклонился над ней. Положил на постель яблоко. Жадно всматривался в ее лицо. Не смог удержаться, наклонился ниже и осторожно поцеловал ее в щеку. Жуткий миг. Теперь не убежишь. Не скроешься. От этого – никуда.

И вдруг он понял – она не спит. Увидел, как розовеют ее щеки, как дрогнули ее ресницы. И еще он понял, что она знает, что он заметил, что она не спит. Но боится открыть глаза. Чтобы ей помочь, отошел к окну, отвернулся.

Вот сейчас она скажет: "Надо же! Это ты, Амир?"

– Надо же! Это ты, Амир? – сказала она.

Он повернулся с гордой улыбкой. Моя власть! Я боялся, что я ее раб. Чудак, все будет наоборот. Вот она, сладость власти.

Сейчас она скажет: "Как хорошо, что ты пришел".

– Как хорошо, что ты пришел, – сказала она.

Он молчал. Боялся открыть рот.

Сейчас она скажет: "Какое красивое яблоко!"

– Какое красивое яблоко! – сказала она.

Он был счастлив. Можно вообще ничего не говорить. Сел рядом.

А я знаю, что ты знаешь, что я тебя люблю… Можешь не притворяться, притворщица.

– Ну как, тебе лучше? – спросил Амир.

– Да. (Сейчас мне так хорошо, так хорошо… побудь рядом, подольше…)

– А голос простуженный. Голова не болит?

– Нет. (При чем тут голова? Ну, что же ты молчишь? Скажи, скажи).

– Я тебе еще меду принес. При простуде очень помогает.

– Спасибо. (Спасибо, спасибо – да не за мед, я его не хочу и не буду. Спасибо, мой милый).

– Какие у тебя щеки горячие… Тебе надо в больницу!

Из-за стены послышалась музыка. Кто-то включил арсенькин магнитофон. "Если уходит к другому невеста, то неизвестно, кому повезло…"