– Классная музыка, – говорит Амир.

– А почему ты меня спросил про Тасю? – вдруг обратился к нему Борис. – Сам, небось, глаз на нее положил?

Амир хотел ответить, но, взглянув в зелёные насмешливые глаза, промолчал.

– Э-э, да она тебя присушила, – тихо рассмеялся Борис. – Жаль мне тебя, старичок… Если хочешь знать, женщины недостойны нашей любви. Ими можно лишь любоваться, но не любить их. Не спеши глотать крючок с наживкой!

– Много ты понимаешь, – оборвал его Амир. – Вся твоя мудрость – из книжек, из анекдотов. Что ты знаешь о жизни, пикадор?

И он посмотрел в ту сторону, где сидела Тася – и улыбнулся.

Ее светлое лицо, ее карие лучистые глаза, ее приоткрытые губы…

Хромоногий конюх никак не хотел давать им лошадь. Вернее – лошадь-то он давал, но ни Борис, ни Тася не умели запрягать. Конюх, прихрамывая, вынес им дугу, сбрую, вожжи. Бросил на телегу.

– Сами запрягайте.

– Мы же не умеем, – растерянно сказал Борис.

– А что вы умеете? – сердито спросил конюх, глядя на его пеструю рубашку и на тасин маникюр. Ишь, фраера городские, подумал он.

– Зря вы так, – сказал Борис. – Уверяю вас, мы тоже кое-что умеем делать в этой жизни. Например, можем перевязать вам рану. Или сделать спинномозговую пункцию. А Тася еще хорошо умеет готовить. Правда, с лошадьми вот нам управляться не приходилось.

Конюх промолчал, ему не хотелось спорить с этим смазливым сопляком, у которого, похоже, неплохо подвешен язык. К тому же, он чувствовал, что в чем-то пацан и прав. Дело, конечно, не в лошади… Так в чем же?!

– Послушайте, мы же не на прогулку собрались, – неловко улыбаясь, вмешалась Тася. – Мы едем за молоком, для всех наших ребят. Как вы не понимаете?

Конюх тихо выругался, молча запряг лошадь.

Проводил их взглядом, сплюнул.

Погода была хорошая. Настроение тоже скоро наладилось. Борис размахивал длинным прутом, погонял лошадь:

– Но-о, родимая!

– Эй ты, водитель кобылы! – смеялась Тася. – Гони шибче, нужно успеть вернуться до обеда!

– Успеем!

И впрямь – доехали до фермы быстро. Около полудня повернули обратно. Тася то и дело оглядывалась, проверяла – на месте ли молоко. Бидон был крепко привязан ремнями.

Солнце палило нещадно.

– Глянь-ка, – сказала Тася, – вон там, налево – озеро! Или это мираж? Давай искупаемся!

Через пять минут лошадь уже стояла на берегу. А Борис с Тасей в воду – бултых! – удовольствие первый сорт! Потом разлеглись на песке. Тася лежала на спине, прищурив глаза. Солнце лезло сквозь ресницы, вливалось – горячее, ласковое, томящее.

Борис приподнялся на локте, глянул на нее сбоку – ну и что в ней особенного? Да ничего… Круглое лицо, бисеринки пота над верхней губой, тонкая шея, грудь под лифчиком торчит – две смешных маленьких тычинки, и белый шрамчик на животе справа. При виде этого нежного шрамчика у него вдруг сладко заныло в груди. Тася приоткрыла глаза, испуганно перехватила его взгляд. "Зачем он так смотрит? – подумала она. – И почему молчит? Уж лучше бы что-нибудь говорил…"

Она встала, отряхнула с себя песок.

А Борис лежал и глядел на нее снизу вверх. Он не видел ее лица. Там, где было ее лицо – палило солнце. Он глядел туда, где были ее глаза, и не видел их. Ослепительное солнце.

– Не смотри так, – глухо сказала она. И быстро стала одеваться.

Борис криво усмехнулся.

– Мы же можем опоздать, – сказала Тася.

– Ну и что?

– Женька будет ругаться.

– Черт с ним. Злее будет. Мы ему не солдаты.

– Ну, зачем так… Да и не в Женьке дело… Мы же всем ребятам молоко везем.

– По Амиру соскучилась?

– При чем тут Амир?

– А чего же ты покраснела?

– Неправда! Неправда!

Еще какая правда, тоскливо подумал Борис, глядя на ее пылающее лицо.

Он вскочил, подошел к дремлющей лошади, схватил вожжи и закричал:

– Ну-у, мертвая!..

– …крикнул мальчишечка басом! – подхватила Тася и рассмеялась: – Нет, правда, Борька, нам пора.

Они тронулись. Вскоре впереди показались невзрачные домики зерносовхоза.

"16 августа.

Сегодня ночью мне приснилась Тася. А Борька потом сказал, что я кричал во сне. Говорю: что кричал? – а он, гад, молчит, смеется.

Рано утром я вышел во двор, смотрю – Тася уже на кухне. Она меня не видела, а я видел ее через окно – как она растапливает печь, как поет, то есть я не слышал, но видел, как шевелятся ее губы".

– Амир, ты что, дневник пишешь?

– Нет, письмо.

– В тетрадь – письмо?

– А тебе – не все ли равно? Отстань.

"А вчера к нам приехал новый парень – Мишка Зак, с педиатрического факультета. Ехидный такой еврейчик, огрызается на каждое слово. После работы (да и во время работы) много читает. Почти ни с кем не общается. Только Борька сразу с ним сошелся, они все время треплются о поэзии, об искусстве, даже о философии. Мишка, кажется, поумнее, и разбирается во всем этом побольше, чем Борька. Сегодня они с чего-то вдруг разругались, Борька счел себя униженным, что ли. Раскричался как мальчишка. Он просто из себя выходит, когда его щелкают по носу. Пикадор. Мишка ему, конечно, понравился. Но Борька ему завидует. Он вообще многим завидует, хотя в то же время и воображает себя самобытной личностью, непризнанным талантом. Он и мне завидует. Например, тому, что я сильнее его, что боксом занимаюсь. А кто ему мешает? Он даже тому завидует, что я знаю арабский язык. Но я же татарин, меня этому с детства научили. Чему тут завидовать? А он завидует. Тася мне как-то сказала…"

– Кончай строчить, писатель!

– Борька, отстань.

– Пошли в кино.

– А что сегодня?

– Итальянский фильм. "Ночи Кабирии". Пошли, Хемингуэй!

Римские проститутки танцуют мамбу. Потом дерутся.

Кабирия таскает свою подругу за космы, царапает ей лицо. Крики, визг. Гаснет свет. Часть кончилась.

– Ну и фильм! – восторженно произносит Арсенька. – Такие чувихи потрясные…

Мишка Зак морщится, но ничего не говорит. Он уже видел этот фильм. Он все понимает. Его коробят слова Арсеньки. Но спорить – унижаться. И он молчит.

Борис сидит рядом с Тасей.

– Один критик писал, – говорит он, наклоняясь к ней и чувствуя губами ее волосы, – что Кабирия – это Чарли Чаплин в юбке.

– Да? – говорит Тася, слегка отклоняя голову.

…Кабирия – в чужой машине. Рядом со знаменитым киноактером.

– Смотри, какой обаятельный мэн, – бормочет Борис. – Какой сексапильный… правда же?

– Подожди, Боря, – морщится Тася. – Не мешай.

Вдруг с места встает какая-то молодая женщина и, что-то невнятно бормоча, идет к выходу.

Борис удивленно смотрит ей вслед.

– В чем дело? – вырывается у него.

– Не понимаю, зачем такую гадость показывают, – злобно говорит женщина.

– Это местная учительница, – шепчет Тася.

Учительница уходит.

– Дура! – хохочет Арсенька. – Ханжа, кикимора!

– Педагогическая комедия! – роняет Мишка.

– Да уж, – поддерживает его Борис. – Вот она, сельская интеллигенция. Интересно, чему она учит детишек…

– Да не мешай ты! – обрывает его Тася. Она жадно смотрит на экран.

Фильм продолжается. Сцена гипнотического сеанса.

Борис случайно взглянул на Амира. В полумраке был виден его горбоносый профиль, сжатые губы. Борису вдруг стало обидно за себя – он понял различие в том, как воспринимают фильм он и Амир. Борис понимал все происходящее на экране, замечал все нюансы актерского и операторского мастерства, но он не смог бы глядеть вот так – зачарованно, с судорожно сжатыми губами… Внутренний голос спасительно шепчет: для меня подобная эмоциональность – пройденный этап… Но все равно – обидно.

Фильм кончился.

Борис и Тася идут по деревенской улице, спотыкаясь о камни и большие комья грязи, наступая в лужи. Черное небо. Море сверкающих звезд.