Что касается наблюдательных соседей, которые могли случайно увидеть выходящую из квартиры Викушу и донести супруге эту нелицеприятную подробность, – тут доктор не заморачивался вовсе. Вторым обитателем лестничной площадки был отец Тихон, священнослужитель. Кроме его осуждающих взглядов и глубокомысленных вздохов здесь опасаться было нечего.

Обходя недавно семейное «гнёздышко», Варенец устал цепляться взглядом за следы присутствия в нём «рыжей бестии», – именно так он собирался девушку окрестить в своём Реестре. Прикинув масштабы грядущей генеральной уборки накануне приезда жены и дочери, хозяин квартиры испытал чудовищный душевный дискомфорт.

О том, что когда-нибудь Виктории придётся «переехать» обратно, разговора пока не было. Но это подразумевалось само собой, витало в воздухе подобно революционной ситуации в октябре тысяча девятьсот семнадцатого.

Срок приближался.

Сколько прошло дней после её нового рождения? Кажется, она сбилась со счёта. До чего ж противно есть морковное пюре и одновременно слушать восторженную болтовню рыжеволосой Глафиры. Якобы подруги, но… подтвердить этот факт некому. Впрочем, как и опровергнуть.

А вспомнить её Алевтина не могла, как ни старалась.

– Это чудо какое-то, Альк, ей-богу! Я уж и верить не смела в твоё возвращение. Что у этого… ловеласа получится, а поди ж ты!

– У кого получится? Ты о чём? Или, вернее, о ком?

– У Арсения, мужа твоего, – вытаращила глазёнки-дырочки подруга. – Вымолил, выходит, у Боженьки он твоё выздоровление. И на том спасибо…

Странно как-то… Вроде, судя по отражению в зеркале, по ощущениям, она живёт на свете давно, однако вспомнить ничего и никого не может. О каком Арсении говорит эта рыжая Глафира? Нет, ей объяснили, что у неё есть муж и дочь. Мужа как раз зовут Арсений, а дочь – Светланой. Только ей от этого ни холодно, ни жарко. Внутри ничего не вздрагивает, не колышется.

Вот и сейчас – чувствует, что надо бы поддакивать Глафире, выражать ответную реакцию на её эмоции, но смысла в этом никакого не видит. И молчит, глядя в одну точку. Может, оказавшись дома, в привычной атмосфере, она вспомнит что-то. Так, во всяком случае, считает Юрий Титович, её лечащий врач. Только что-то сомневается она.

– Не верила я, что ты будешь расплачиваться за его закидоны…

– Какие ещё закидоны? Ты о чём?

Глафира внезапно напряглась, словно почувствовала кишечный спазм, потом покачала головой:

– Наверное, оно и лучше, что ты ничего не помнишь, и ничего, стало быть, не знаешь. Будешь как с чистого листа жить. Я тебе немного завидую.

– Нашла чему завидовать. Никому не посоветую, даже врагу своему! Кстати, ты хотела про закидоны Арсения рассказать, – напомнила она подруге, но та, глубоко вздохнув, скорчила гримасу:

– Захочет – сам всё расскажет. Вон ты какая бледная ещё, зачем я буду всё на твою неокрепшую голову вываливать! Когда-нибудь… позже. Потом.

– Ну-ну, дело твоё, – Алевтина пожала плечами.

Неожиданно подруга оглянулась, не подслушивает ли кто, поманила её пальцем, обняла рукой за плечи и зашептала в самое ухо:

– Ты уж прости, не удержалась я тогда. Выложила ему всё, как на духу. Ну, про тот случай, когда ты… Это самое… Руки на себя чуть не… Арсению твоему и разболтала всё… Хотя у нас уговор был, я перед Господом поклялась, но нарушила, выходит, клятву… Арсений твой тогда в палате, что напротив, лежал. Ты, значитца, в реанимации, а он – тамочки. Весь бледный такой, как и ты же. Переживал за тебя не на шутку. Ой, переживал…

– Погоди ты молоть, – оттолкнула она Глафиру. – Про какой такой случай, что ты несёшь?! Ничего такого я не помню. С какой это стати я руки на себя буду… Не было этого!

– Ты действительно не помнишь? – губы подруги пару раз дёрнулись и скривились, как перед судорогой. – Слушай, а ты не гонишь тут мне? Я ж тебя из петли вытащила! Кое-как откачала! Отварами всякими отпаивала…

– С чего мне гнать? И в какую сторону гнать-то? Я на днях, можно сказать, с того света вернулась, а ты уже пытаешься меня уличить во лжи? Не рано ли?

– Да если б у меня в жизни такое случилось, я бы помнила об этом всегда, и на том, и на этом свете. Что бы со мной ни стряслось. А ты не помнишь…

Вот это новости… Она хотела покончить с собой. В той жизни, о которой не помнит ничего. С каждым днём жить становится всё интересней. Точнее – с каждой минутой.

– Что ж он не приходит? Арсений этот… Где он? Все про него только и говорят… Когда я его увижу? Посмотреть хочется. Муж всё-таки!

– Я же говорю, молится он, – начала Глафира перебирать в руках холщовую сумку, из которой несколько минут назад выудила пакет с апельсинами и грушами. – Не все ещё грехи замолил, значит, не надо ему мешать. Как освободится – сам появится.

– Когда ж он успел так нагрешить-то?

– У вас совершеннолетняя дочь, – костлявый палец сделал пируэт в спёртом пространстве палаты. – Всё это время и грешил… Достаточно… вполне… Может, и до этого, я не знаю.

– Странно… почему я это не помню?!

– Вспомнишь ещё, какие твои годы! Давай поправляйся, – Глафира суетно засобиралась, чмокнула её в щёку. У самого выхода остановилась, обернулась и, подмигнув, выпалила: – А не вспомнишь, так я помогу.

Поскучать в одиночестве не получилось. Не успела закрыться за подругой дверь, как в проём втиснулась угловатая физиономия Юрия Титовича. Зачем-то сняв колпак, он умудрился при этом выронить историю болезни Алевтины. Рентгеновские снимки, вложенные в неё, разлетелись по крашеному полу. Один из них «доскользил», словно «камень» в кёрлинге, до ног Алевтины.

Свою историю она стала узнавать ещё вчера. По толщине, разумеется. Ни в какой другой не было столько анализов, записей, рентгеновских снимков и ещё всякого, названия чему она не знала.

– Странная вы, Алевтина Евгеньевна, непонятная, – начал он после того, как собрал все снимки и уселся на стул возле её кровати. – Я бы сказал – загадочная. После того как вы пришли в себя, мы сделали кое-какие анализы, УЗИ, рентген…

– Что-то я не пойму никак насчёт загадочности, Юрий Титович. Вы мне комплимент сделали или как? Я могу на что-то надеяться?

– Раз вы шутите, значит, дело идёт на поправку. А про непонятность я заикнулся в связи с данными УЗИ, рентгеновских снимков и всего остального. Они у вас в полном порядке, понимаете?

– Понимаю, – кивнула Алевтина, поправив волосы. – Не понимаю только, что в этом странного. Чем вы недовольны?

– У вас была вообще-то тяжелейшая черепно-мозговая травма с ушибом головного мозга, переломом голени, разрывом селезёнки… Однако этого ничего сейчас не видно на снимках. Ваши кости целёхоньки, как это ни странно… Как будто переломов никогда не было. Зачем тогда был нужен гипс?

– Это вы у меня спрашиваете? Кто из нас доктор – я или вы?

– Нет, скорее – у себя. Это в моей практике впервые. Поначалу я решил, что снимки перепутали, но потом рассмотрел, что это ваши рёбра и ваша голень. Полный атас!

– А я думаю, почему Юрий Титович мне не верит, что у меня ничего не болит?! – всплеснула она руками и тут же устыдилась своего жеста. – Теперь понимаю, что неспроста вопросы эти…

– То есть, вы действительно проснулись как после ночного сна?

– Честно вам признаюсь, что не помню, как это – просыпаться после ночного сна. Я вообще ничего не помню из своего прошлого. Говорят, у меня есть муж, дочь. А я ничего этого не помню! Словно три дня назад появилась на свет. Мне от роду три дня! Относитесь ко мне, как к новорождённой.

Доктор поднял один из рентгеновских снимков, какое-то время рассматривал его на просвет, потом доверительно признался:

– Ничего не понимаю, честное слово. Как будто кто-то стёр из вашей жизни и эту катастрофу, и переломы, и всё… понимаете?! Этот кто-то отмотал назад время и пустил его в другом направлении.

– Вам бы фантастические романы писать.

– Не исключаю такого варианта развития событий, – как показалось Алевтине, ответил доктор на полном серьёзе. – Кстати, в свете открывшихся обстоятельств не могли бы вы припомнить… А что было до подъёма с глубины? Вы мне рассказывали, что оказались на дне Марианской впадины, а потом стали быстро подниматься. Помните?