Она раскрыла глаза и тут же закрыла их, так как света оказалось слишком много. Зрение и слух включились одновременно, словно кто-то щёлкнул выключателем, и цепь замкнулась. Голоса сначала были неразборчивы, как из-за плотно прикрытой двери. Но неожиданно над самой её головой прозвучало:

– Этого не может быть!

Кажется, она вздрогнула. Тотчас голоса стихли, так как все посмотрели на неё. Она это не могла видеть – почувствовала кожей. На фоне яркого пятна стали всё отчётливей вырисовываться силуэты в белых халатах.

Это что – больница? В палате реанимации? Час от часу не легче!

– Алевтина, вы слышите меня? – вслед за вопросом последовал лёгкий шлепок по щеке. – Мигните, если слышите, опустите и снова поднимите веки.

Когда она подчинилась, в тишине прозвучало:

– Слава тебе, Господи!

Оказывается, её зовут Алевтиной. А как же иначе?! По-другому и быть не может. С этим именем она неразлучно идёт по жизни давно, с самого рождения. Кстати, сколько времени она идёт по этой самой жизни? Каков её возраст?

Глаза постепенно стали привыкать к свету, но рот почему-то никак не закрывался. Оказывается, в него была вставлена дыхательная трубка.

– Знаю, трубка мешает, сейчас мы её уберём, – успокаивающе звучал всё тот же приятный баритон. – Капельницу пока оставим. Уж потерпите. А заодно запомните эту дату: пятнадцатое октября, середина осени. Вы были доставлены сюда после катастрофы пятнадцатого апреля, в середину весны. С тех пор прошло, как вы сами понимаете, ровно полгода.

Она не могла рассмотреть обладателя голоса, как ни пыталась. Попытки следовали одна за другой. После одной из них она куда-то провалилась, где не было ни подводного мира, ни мерцающих созвездий.

Когда доктор утром жевал бутерброд с ветчиной, запивая его кофе, Вика невинно посапывала, без всякого намёка на стыд обнажив из-под одеяла свои божественные ягодички. Заглядевшись на симпатичные выпуклости своей подруги, Арсений даже перестал жевать, вспомнив стройотряд далёких восьмидесятых. Тогда в ночном плацкартном вагоне уставшие студенты возвращались домой с кучами советских купюр… Вспомнил, как посреди ночи ему «приспичило» идти в туалет, уклоняясь от свисающих ног…

От того, что «выбухало» с боковой полки перед самым тамбуром, Варенец поначалу также хотел уклониться, но когда понял, что это не нога и не голова, замер подобно гипсовой статуе шестидесятых годов. Чуть прикрытая простынёй девичья попка со всеми своими розовыми прелестями смотрела ему в глаза, словно одноглазый циклоп из гомеровской «Одиссеи». Сколько раз до утра тогда ему пришлось курсировать туда и обратно, он, разумеется, не помнит, но с владелицей «одноглазки», что столь беспардонным способом приворожила совсем ещё юного студента в ту ночь, у них даже завязался кратковременный роман на пару семестров.

Недолгий, ни к чему не обязывающий…

На вопрос, почему он называл её «циклопиком», поначалу отмалчивался, а на одной из вечеринок на втором курсе проговорился. Больше они не встречались.

Черкнув Вике пару строк о том, где оставить ключ в случае, если непредвиденные обстоятельства заставят её покинуть гнёздышко до его благополучного возвращения с работы, Варенец прикрепил записку на холодильник и благополучно «отчалил».

Автозапуск опять не сработал. Пришлось садиться в холодную машину, стараясь не обращать внимания, как медленно, но верно «съёживается», как мышь в зимней норе, простата от леденящего сиденья. Пока прогревал движок, вспомнил почему-то про фанатов зимней рыбалки. Урологи все уши прожужжали, втолковывая, будто хронический простатит возникает там, где существует длительный застой крови, хроническое переохлаждение, инфекция и отсутствие регулярного секса. Интересно, когда зимние рыбаки занимаются сексом: до рыбалки или после? А может, рыбалка для них и есть секс?

Светофор, поворот, грузовик, троллейбус, крайний левый ряд…

Самое время вспомнить, о чём он думал, спускаясь в лифте. Кажется, о береге. О том месте, где обычно пересчитывают коней, и где находятся он и она до тех пор, пока не нырнули в омут безобразия. В бурлящую пучину греха. Две непрочитанные книги, пахнущие типографской краской, кое-где даже со склеенными страницами. Два неизвестных в уравнении, которое может не иметь никаких решений. Ещё есть возможность не совершить ошибку, за которую потом придётся расплачиваться. Ведь область пересечения этих множеств может быть ничтожной, крошечной. Или её может не быть вовсе.

Хотя влечёт друг к другу со страшной силой. Казалось бы, ныряй…

Почти все так и делают, чего греха таить!

Никто не задумывается о последствиях. Варенцу они почему-то всегда казались гораздо более весомыми, нежели те плюсы, которыми пара наслаждается поначалу какое-то время. Как правило, весьма короткое, следует признать.

На Комсомольском проспекте доктор угодил в пробку. Чтобы не нюхать выхлопы газующего впереди самосвала, выключил вентиляцию салона. Секс – та же вентиляция, только не салона, а организма. Все органы и системы начинают после него функционировать по другому…

Один из самых частых вопросов, которые Арсений периодически задавал себе к сорока пяти годам, звучал примерно так: «Зачем ты женился, чудик?». В обезоруживающей этой простоте и иронии скрывалось, пожалуй, одно из главных противоречий его жизни. Ответить однозначно на него он не мог.

Во-первых, в том далёком восемьдесят восьмом он ничего ещё не знал о себе. Смешно, парадоксально, но факт. Ни о каком Реестре даже мыслей не было. Арсений вполне искренне надеялся, что другой жизненной траектории, кроме законного брака не существует. Наверное, так же надеялись и свято верили в дело революции комсомольцы далёких двадцатых годов. Насколько оправдались их надежды, все в курсе.

Во-вторых, если кто отчётливо помнит то перестроечное время, то на волне горбачёвских изменений в сознании и обществе было достаточно сложно находиться не в основном потоке событий. Варенцу тогда одно казалось неотделимым от другого: активная жизненная позиция подразумевала однозначные ответы на вопросы, задаваемые временем. Если все шагали «Левой! Левой!», то мысль поставить вперёд правую в этот момент возникала у считанных единиц.

В-третьих, и это самое главное, Варенец был действительно влюблён в Алевтину. У них был горячий перестроечный роман, закончившийся безалкогольной свадьбой. Разве могло быть иначе в самый разгар перестройки?

Пусть ютились они с молодой женой и грудным ребёнком в коммуналке, прилавки были пустыми, а мобильная связь и интернет с его возможностями не просматривались даже в проекте, однако в глазах горел огонь, хотелось свернуть горы.

Пробка рассосалась, пришлось сосредоточиться на дороге. Следующую возможность продолжить нить рассуждений Варенец получил уже в кабинете, когда переоделся в халат и вошедший вихрастый очкарик пожаловался на боли в спине. Пытаясь ослабить мышечный тонус его надплечий, доктор почему-то вспомнил, как начинала вскрикивать его супруга в те перестроечные ночи, как он мягко «гасил» поцелуями её пыл, дабы не проснулась дочура. Этих полумер, как правило, оказывалось недостаточно, и Светланка всё же просыпалась. Случалось, и соседи стучали в стенку…

Первый заплыв «налево» обременённого семьёй доктора произошёл вскоре после рождения дочери, во время ночного дежурства в стационаре. Смазливую голубоглазую медсестру Людочку он впервые увидел за неделю до этого, когда пришёл на обход. Девушка тщетно пыталась вколоться в тонкую вену больного бронхиальной астмой. «Сфотографировав» будущую любовницу в позе «на корточках», доктор прострелил ситуацию в мгновение ока. В мозгу, помнится, прошелестело: «Томится, бедняжка… Непорядок! Надо исправлять!»

Эффектно вколовшись в кровеносный сосуд, Варенец перевёл взгляд на румяные щёки Людочки и понял, что дело, в принципе, остаётся за малым. Чтобы дежурства – его и её – совпали. Остальное – дело техники.