– А ты чего такой грустный?

На столе лежат хлеб и сало. Налив в стакан кипяток и спрятав в сейф чайник, старик по кличке Пузырь усмехнулся:

– У меня жена по молодости здесь слесарем работала. Потом с бабами поругалась, они на нее в газету написали. Она ушла в БОТИЗ. Там ей тоже не понравилось, ушла в СЛОН. Знаешь СЛОН? Закончила курсы бухгалтеров, устроилась замом по коммерческой части. Там они не поделили шкуру зайца, который убежал. Она на всех обиделась, ушла в поликлинику физиотерапевтом. Она сама врач по первому образованию. Сейчас получает восемьсот рублей в месяц. Я ей еще столько добавляю. На чай с селедкой ей хватает. Ты бы ее видел. Слепая. Глухая. Страшная! Я бы давно ее выгнал, но привык просто. Человек ко всему привыкает.

Мимо торопится, бежит смущенная девушка. В халате, старательно подогнанном ею под свою тонкую фигуру. Маленькая грудь, аккуратно пристегнутые шпильками волосы. Халат выше колен, голые крепкие ноги. Одной рукой придерживает распахивающиеся полы халата, другой прижимает к груди папку с документами. Когда она подбежала к будке мастеров, дверь перед ней широко распахнулась. Навстречу ей вышла ярко накрашенная девица. Покачивая бедрами, прошла в курилку. Подсев к мужчинам, толстыми порочными губами томно попросила закурить. Кто-то рядом свистнул, и она поморщилась:

– Эй, придурок! Свистни, знаешь, куда?.. Там тоже дырка.

Под лестницей в темноте сидят студенты. Оттуда доносятся вопли и хохот. Под одобрительное улюлюканье раздается крик:

– Сифа пошла! Фу! Держите сифу!

В углу за столом сидят три женщины. Закрыв руками уши, брюнетка читает книгу. Блондинка пьет чай с конфетами. А рыжая спит.

Хмуро озираясь, по пустому цеху медленно проходит начальник. Потом проходит переодетый в спецовку оперативник. Проводив его взглядом, двое быстро спустили в подвал контейнер с ворованными деталями. Между ними неожиданно вспыхивает драка. Победитель гордо удаляется, а побежденный садится на корточки. Задрав голову, вытирает кровь из разбитого носа.

В этот момент ярко вспыхнул свет и с нарастающим гулом загрохотало включенное оборудование. Вокруг все сразу загремело и засвистело. Из недоступных укромных мест стали появляться рабочие.

– О чем думаешь? «Вот приду домой, поем, палочку жене поставлю…»

– Ну их эти палочки! – испуганно отмахнулся он.

– Вот русский человек. После работы лишь бы до дивана доползти.

Стоя в трусах, они толкаются возле умывальников, сморкаются, моют лицо и руки хозяйственным мылом. Гудят краны, журчит и утекает вода.

– Слушай, гляди! У мордвина и чувашина сегодня выходной, и сразу все мыло на месте лежит.

Повесив полотенце, он озабоченно трогает себя за шею:

– У меня вот тут шишка вскочила и болит.

– У моего деда тоже так было перед смертью.

Он заправил рубашку в брюки и застегнул ремень. Посмотрел в зеркало и закрыл шкаф, повернулся и присвистнул:

– Ого, Пузырь Иванович! Какие у тебя ноги красивые! – удивился он, глядя на звезды у него на коленях. – А я и не замечал прежде. Это что означает?

– Означает глупость. По малолетке нанес.

– Нет, серьезно. Что значит?

Надев брюки, Пузырь неохотно ответил:

– Если дословно: «Не встану на колени перед мусорами».

– И что не вставал?

– Не ставили.

Распахнув стеклянные двери, с проходной вышла охранница в расстегнутом бушлате с пакетом в руках. Встав на крыльце, позвала собак и вывалила им из пакета. Лохматые псы начали толкаться и рычать. Лязгая клыками, схватывали со снега куски.

– Я вчера слышу, она стоит и отдувается: «Ох!.. Фу!..» Пожаловалась, что у стариков пот сильно воняет. У нас типа. А так, как она сама потеет, не дай бог пожелать никому. Я до сорока лет вообще не потела. А ты молодая пропотевшая вся от и до. Дезодорантом намажется, и то не перебивает. Вчера, как конь, вошла. На остановку шли следом за ней. Там не то, что потом. Псиной прет!

Дожидаясь автобусов, недавно пришедшие из армии двадцатилетние пацаны незатейливо заигрывают с тридцатилетними замужними женщинами со своей бригады. Одна снисходительно вздыхает:

– Ой, мальчик! Тебе сколько годиков? Чего расстегнутый? Застегнись, а то простудишься. Жалко тебя, маленького.

– Слышь, мать! Давай поваляемся?

– Слышь, ты, сынок… – томно начала говорить и вдруг завизжала, он начал валить ее в кусты: – Ты что сдурел совсем?!

Осторожно ступая по лежащим в луже доскам, Люба громко говорит идущим следом за ней:

– Она жалуется, что у нее теперь кухня стала маленькая. Это она мою не видела. У нее там можно йогой заниматься.

– Можно. Только с кем?

– Как с кем? С йогом!

На складном стуле сидит старик, играет на баяне незатейливую мелодию. Проходящие бросают ему мелочь в картонную коробку.

В автобус набились так тесно, что трудно повернуться. Мимо с воем сирены пронеслась милицейская машина.

– О, сват поехал за водкой. Где подешевле.

– Сегодня утром Вовку вдвоем на работу несли. Ты его не видел?

– Нет, я Шурке звонил. Мне Шурка сказал, что он не вавакает совсем. А что это он вдруг?

– Сегодня ведь годовщина Чернобыля. Его тогда в тот же день сразу через военкомат туда отправили, здесь еще никто не знал ничего. Он с тех пор каждый год отмечает. Это у него второй день рождения.

Склонив голову к сидящей рядом женщине, он с улыбкой шепчет ей на ухо. Она держит обеими руками сумки и пакеты, которые ей наложили подруги. Он пытается обнять ее, но она движением плеча стряхивает его руку и громко смеется:

– Отвянь, ты! Толстая твоя харя!

– Нет, ты что? – удивляется он. – Я сейчас похудел, похорошел.

– Да? Ах, ты, падла симпатичная!

За окном проносятся голые деревья. На их ветвях угрюмо сидят прилетевшие грачи.

– А новенькая у нас до того наглая! Даже Светка удивляется. Говорит: «Я тоже наглая, но эта вообще!» Совсем ничего делать не хочет. Работать за нее другие должны.

– А ее как зовут? Тоже Ленка? Слушай, у вас там столько Ленок развелось. Вас отстреливать пора…

Глядя в окно, часто нервно моргая, седой старик в шляпе неожиданно сказал:

– Из кожаного пистолета расстреливать.

– Как вам не стыдно?! – возмущенно упрекнули его. – Пожилой человек! Мысли свои при себе держите. Вокруг вас люди находятся.

Достав из кармана платок, сидящий старик обвел презрительным взглядом стоящих вокруг него людей и вытер мокрые губы трясущейся рукой.

Сунув руки в карманы, пинком открыв дверь, Рябчиков вошел в комнату отдыха. Сдвинув брови, грозно спросил:

– Чего вы сидите, упыри, вурдалаки! Работать кто за вас будет?

В него кинули грязную тряпку, к нему потянулось много рук. Смеясь, он выскочил и хлопнул дверью.

– Держи его!

Вернувшись, потирая выкрученное красное ухо, он подошел к столу. На газете лежит хлеб и копченое мясо. Взяв нож и отрезав кусок, Рябчиков скромно интересуется:

– А что за мясо? Кто угощает?

– Оленина. У нас охотник из отпуска вышел.

– Да? – спрашивает он недоверчиво. – Мне кажется, для оленины жирное слишком.

– Олень ленивый попался. Типа тебя.

В окно сквозь мутное стекло ярко светит солнце. На трубе, нахохлившись, сидят воробьи.

– Кто охотник, кто рыбак, кто турист… Отдушина в жизни все равно должна быть. Разнообразие от серых будней. Я сам про себя понимаю, что я больной человек. Хотя с другой стороны есть и дурнее меня. Вон альпинист сидит. Так это вообще без мозгов. Лазить по этим горам. Я хотя бы рыбу домой приношу.

– Он не по горам. Он по пещерам. Да, Миша?

– Это другое дело. В пещеры мы все любим залезать. В теплые особенно.

У него обвислые обмороженные уши. Острый кадык в жесткой щетине.

– Хотя бы раз рыбой угостили. Как ни придешь, одни разговоры. Вот такую поймал.

– А почему мы вас должны угощать? Ни хера себе жара! У вас там свой рыбак есть. Он вам не носит?

– Кто? Ах, этот… Но он ведь чистый теоретик. Вот тоже человек. Две лодки, одна с мотором, спиннинги, вся амуниция. Рассказывает он очень хорошо. В тиши кабинета. А вот так, чтобы взять и пойти порыбачить… Это не его.