— Погодка-то как по заказу, — заметил один из зенитчиков, судя по голосу, совсем молоденький паренек. — Вряд ли сегодня «лаптежники» прилетят. А, дядь Коль, ты как считаешь?

— Ты за воздухом следи, — ворчливо откликнулся второй. — Прилетят, не прилетят. Вон сполохи-то, видишь? Это бомбят Питер, значит, и на нас налететь могут.

— Я смотрю. Тихо все пока.

— То-то и дело, что пока…

Словно подтверждая опасения второго зенитчика, слева по борту от берега плоско скользнул по воде бледный луч прожектора.

— Не достал до нас! — обрадовался молодой. — Авось проскочим.

— Как же, пропустит он тебя, — неодобрительно буркнул пожилой. — Если уж светанул, значит, слухачи ихние нас засекли.

На душе Колобова было неспокойно. Близость вражеского берега, полыхающий взрывами горизонт, натужный скрип медлительного и неповоротливого судна пробудили в нем тревогу и неуверенность сухопутного человека, оказавшегося в непривычной обстановке. Хотелось быстрее оказаться на берегу, ощутить под ногами надежную твердь земли. Постояв еще некоторое время на палубе, он направился обратно в кубрик.

— Ну, как вы тут? — поинтересовался Николай, окунаясь в плотную духоту тесного помещения.

— А как у вдовой соседки под мышкой, аж дух захватывает, — откликнулся кто-то из темноты.

— Ха-ха-ха! Это ты верно, Ельцов, подметил. Коллективный дух в нас силен, хоть противогаз надевай!

— Товарищ старшина, долго мы еще плыть будем? При погрузке говорили, будто всего тридцать пять километров…

— Ты, Шустряк, во Владике жил и должен знать, что плавает на воде только чайкин помет. Корабли по воде ходят, — поправил под общие смешки Юру бывший моряк-тихоокеанец Данила Громов. — Прикидываю, что мы еще только полпути прошли.

— А нашего Шустрячка такой мандраж пробивает, что ему каждый километр за пять кажется.

— Это у кого мандраж, у меня, что ли? — повысил голос Шустряков. — Да я…

— Прекратить разговоры, — приказал Колобов. — В семи милях от вражеского берега идем. Моряки говорят, будто фрицы на берегу какие-то акустические установки поставили. Даже малые катера по звуку двигателей засекают.

— Семь миль для крупного калибра что плюнуть, — со знанием дела подтвердил Громов. — На таком ходу нашу ржавую калошу запросто накроют. Однако дрейфить нам, братухи, нечего. Если корыто наше развалится, то мы за Шустрякова держаться будем. Он на воде плавает…

— Тихо! — оборвал шутников Николай, заслышав откуда-то снаружи нарастающий свист. Неожиданно свист оборвался и тут же раздался взрыв. Снаряд упал с большим недолетом. Но следом за ним ухнул второй, третий: немцы обнаружили караван. Вскоре разрывы снарядов приблизились и стали сотрясать корпус судна то с носа, то с кормы. Один разорвался так близко, что корабль вздрогнул и тут же, накренившись, рискнул вправо. Бойцы повалились друг на друга. Кто-то испуганно охнул, кто-то матюкнулся.

— Оце люлька так люлька, — раздался голос Феди Павленко. — Чи мы и взаправду чайкин помет, шо нас так болтает на воде, чи ни?

На шутку никто не откликнулся. Все напряженно прислушивались к свисту следующего снаряда.

— Что припухли, братухи? — нарочито бодро спросил бывший моряк Громов. — Никакой полундры нет! Это капитан на противопристрелочный зигзаг судно положил. Толковый, видать, кэп. Они тут привычные.

Колобов по-прежнему стоял у полураскрытой двери рядом с сопровождающим сержантом, держась рукой за какой-то металлический выступ. Прислушивался к репликам своих подчиненных. Многих узнавал по голосам и оценивал их поведение в сложившейся ситуации. «Что-то Красовского не слышно, — подумал Николай. — А ведь он где-то недалеко сидит. Я следом за ним в кубрик заходил». Включил карманный фонарик и прошелся вспыхнувшим лучом по лицам. Так и есть, вот он, Красовский. На лице неприкрытый страх и растерянность. Ослепленный светом, Олег от неожиданности закрыл глаза ладонями и, что-то крикнув, кинулся к выходу из кубрика. Навстречу ему, закрывая собой дверной проем, дернулся сержант-автоматчик.

— Назад! — крикнул он напряженным голосом и направил автомат на сгрудившихся в кубрике бойцов.

Колобов торопливо выключил фонарь и приказал всем сидеть на своих местах. Олега перехватили чьи-то руки и оттянули от двери.

— Командиры отделений, почему не следите за порядком?

— Так кто ж тут в темноте кого отличит, товарищ старшина? Разве что на ощупь, — откликнулся Павленко. — Так я попытал было соседа пощупать, а вин лягается…

Напряжение в кубрике спало, и Николай опять поднялся на палубу. В душе он не осуждал Красовского, хорошо помня свои собственные чувства при первом боевом крещении под Москвой. Каждый должен пережить свой первый страх перед нелепой жестокостью войны, примириться с ее постоянной опасностью, страданиями. А эти парни еще не нюхали пороховой гари, не видели крови своих товарищей, не знают предела собственной выдержки.

Далеко слева, откуда били по каравану вражеские орудия, вдруг засверкали вспышки разрывов.

— Ну, теперь заткнут фрицам глотку! — обрадовался молоденький зенитчик. — Это наш шестнадцатый УР дает немчуре прикурить, — пояснил он Колобову.

И точно, обстрел каравана начал затихать. Казалось, что опасность миновала, но один из последних снарядов угодил в шедший сзади малый рыболовецкий траулер, до предела забитый ящиками с минами и бочками с авиационным бензином. Ночную тьму вдруг разорвал огромный столб пламени. Тугая воздушная волна ударила в лицо и вскочивший на ноги Николай увидел быстро погружающееся в воду судно.

Судя по силе взрыва, спасать с гибнувшего корабля было некого и караван, не задерживаясь, шел прежним курсом, торопясь миновать опасное место. Впереди уже явственно слышался гул артиллерийской канонады, не смолкавшей здесь ни днем, ни ночью.

К порту Осиновец подошли в предрассветные сумерки. Суда по два, а то и по три подходили под выгрузку к длинному дощатому причалу. Высадившихся сразу же направляли подальше от берега в редкий, искалеченный снарядами и бомбами соснячок. Здесь чуть ли не под каждым деревом были вырыты землянки и щели, высились штабеля грузов, доставленных по Дороге жизни. Чуть в стороне расположились прямо на земле женщины и дети, не успевшие переправиться этой ночью на Большую землю.

Тугой комок подкатил к горлу Колобова, когда он увидел их изможденные и безучастные ко всему лица. Не слышалось ни обычной детской возни, ни смеха. Они спокойно и отрешенно смотрели на проходящих мимо бойцов, а те, встретившись взглядом с этими юными старцами, начинали торопливо шарить в вещмешках и карманах, совали в маленькие ручонки сухари, галеты, сахар…

Алексей Медведев, отпросившись на несколько минут у Колобова, ходил по сосняку и пристально всматривался в лица женщин: искал среди них свою Таню с сыном. Останавливался, спрашивал.

— Нет, не знаю. Женщин в Ленинграде еще много осталось, а вот сынишка ваш вполне может находиться в лесу, недалеко отсюда, — сказала ему одна из матерей, держа на руках закутанного в шерстяной жилет мальчика лет пяти-шести.

— Где это? — ухватился за появившуюся надежду Алексей. — И почему дети в лесу находятся?

— Лечат их там, — так же тихо и спокойно пояснила женщина. — Прошлой зимой хотели отправить из Ленинграда по льду Ладожского озера большую партию ослабевших от голода детей. Но их перехватили немецкие лыжники. Сопровождавших взрослых всех расстреляли, а детей угнали в Шлиссельбург. Там им сделали тифозные прививки и по льду Невы отправили их обратно в город.

— Зачем? — осевшим голосом спросил Медведев.

— Чтобы вызвать эпидемию тифа в Ленинграде. Зараженных детей, конечно же, изолировали. Где-то здесь недалеко построили для них бараки и лечат. Только туда никого не пускают.

— Как же это? — посерел лицом Алексей, но женщина только пожала в ответ плечами и, отвернувшись, устало прислонилась к дереву.

Медведев зачем-то еще постоял рядом с ней, потом молча повернулся и, ссутулившись, направился к своей роте, которая уже строилась в походную колонну.