— Даже идея этого мальчика о том, что можно исцелить повреждённых самоцветов, в корне неверна, мой Звёздный Свет. В твоём спектре недостаточно красного цвета, чтобы это сделать. В тебе, моя драгоценная, — переходит на шёпот Белая, — красный цвет недостаточно чист, — и продолжает более оживлённо: — Но это не имеет значение, потому что в тебе есть белый.

Верховная правительница даже не обращает внимания на других Алмазов, застывших в дверях; со всей нежностью и любовью рассматривает Розовую в своих руках и улыбается, не обращая внимания ни на что более.

— Обещай мне… — едва слышно всхлипывает Голубая, и Жёлтая сбивчиво шепчет ей на ухо, не давая закончить:

— Обещаю.

«…что этого больше никогда не повторится».

Комментарий к В своих работах Blue Diamond я зову «Голубой Алмаз», что якобы можно трактовать как смешение синего и белого цветов, но Blue можно перевести и как «Синяя», и как «Голубая», чем я и воспользовалась, потому что «Голубая» лично для меня звучит красивее и лаконичней. Однако Blue всё ещё олицетворяет именно синий цвет, в то время как Pink и Red – это именно «розовый» и «красный», эти цвета мы не можем трактовать по-разному, что и послужило причиной моего хэда о том, что Розовая изначально должна была быть Красной, но всё пошло не по плану.

Ну это так, чтобы избежать вопросов.

====== Часть 40 ======

Розовая никак не реагирует на открывшуюся дверь и лежит неподвижно, уткнувшись лицом в подушку, даже когда Голубая присаживается на край кровати.

Буквально час назад завершился суд, на котором лично присутствовала Белая. Розовая этот суд пропустила и в его стенографии ничего хорошего не нашла.

Белая позволила ей взрастить в себе любовь к свободе и к органическим расам, а затем в один миг показала, что всё это бессмысленно. Раздавила каблуком своих туфель её мимолётную мечту, фактически ставшую явью, отпустила ровно настолько, чтобы в любой момент вернуть обратно.

И единственная тому причина — примеси её камня, на который Розовая смотрит с бессильной злостью, за который периодически хватается и тянет наружу, а потом вновь падает на кровать и бездушным взглядом сверлит потолок. Белая дорожит ею только потому, что её цвет именно розовый — смесь нужного для империи красного и нужного для Верховной правительницы белого цветов; она — персональное маленькое сокровище, которое никто и ни за что не отпустит.

Это те методы воспитания, с которыми столкнулись в своё время её старшие сёстры? Это причина, по которой они стараются избегать Белой?

Шуршит ткань, на кровать что-то падает, и Розовая устало приподнимает голову. Три пузыря, сотворённых лично Голубым Алмазом: в одном красный и синий камни, во втором белый, в третьем фиолетовый. Она не верит своим глазам.

— Спрячь их.

Приговор суда предписывал раскол. Значит, Голубая его подделала.

Иронично.

Розовая не спеша садится, подтягивает к себе пузыри и прижимает их к груди — последнее, что у неё осталось от прежней жизни. Мимолётно замечает, что платье у Голубой практически чёрного цвета. Раньше оно было определённо светлее.

— Спасибо, что не отправила Жемчуг в Риф. Белая наверняка хотела её перенастроить.

Ей не отвечают: с лёгкой, но печальной улыбкой Голубая гладит младшую по голове и уходит — одни звёзды знают, чего ей стоило подделать осколки.

— Стой!.. — Розовая останавливает сестру прямо перед закрытием двери. — Со Стивеном была… была девочка… она?..

— Я отправила её в Зоопарк.

— Она успела бы прожить человеческую жизнь на Земле!

Голубая качает головой.

— Белая собирается дестабилизировать Кластер со дня на день. Не успела бы.

— Она всё-таки сделала это. Вытащила мой камень.

Жёлтая не сразу находит что сказать. Розовая на неё даже не смотрит — нечитаемым взглядом уставилась в небо, на звёзды. Думает о чём-то своём.

Голубая сказала, что её сейчас лучше не трогать, но Жёлтая всё равно нашла младшую взглядом и зачем-то подошла: когда-то давно она сидела на этом же мосту и так же апатично смотрела вдаль — как раз после того, как из-за неё Белая наказала Голубую.

Раз Розовая заговорила первой, значит, хочет поговорить. Простой разговор и нахождение рядом — всё, что пока Жёлтая может ей дать.

— Всё к этому шло, — отвечает она и тише добавляет: — К сожалению, мы не успели.

— Вы хотя бы пытались.

Ровный, спокойный голос Розовой звучит очень непривычно, и Жёлтая думает о том, что шесть тысяч лет — срок не очень большой, но, видимо, достаточный, чтобы младшая из Алмазов поменялась. Хотя бы немного.

Розовая всё ещё не смотрит на собеседницу. Всё ещё обдумывает что-то наедине с собой. Жёлтая лишь садится рядом и тоже смотрит в небо, которое видит уже на протяжении десятков тысячелетий.

Впервые ей кажется, что она способна сделать его более красочным — хотя бы ради сестёр.

У едва появившегося Алмаза самый звонкий смех из всех, что слышала Жёлтая. Она едва признавалась в этом самой себе, но Розовая ей нравится — насколько может нравиться заноза в одном месте, постоянно приносящая с собой одни проблемы.

В ней было что-то такое, что цепляло всех вокруг — цепляло и объединяло одновременно, позволяло находить общий язык, ладить, решать проблемы сообща, даже выговариваться.

— Как дела? — спрашивала она, глядя на старшую снизу вверх.

В её озорных глазах плескались искры веселья, освещая весь Родной мир. То редкое зрелище, от которого Жёлтая едва отрывала глаз. Которому она была готова отдаваться из раза в раз.

Её камень такой маленький и одновременно такой огромный, способный вместить в себя весь тот свет, который младшая изливает ежесекундно, которым она делится со всеми вокруг.

— Всё так же.

Глаза всё те же. В них не сияет больше то чистое веселье, к которому привыкла Жёлтая; в них скорее притаилось что-то тёмное — столь тёмное, что способно поглотить тебя без остатка, едва потеряешь бдительность.

Шесть тысяч лет их не пощадили.

— Мне нравился Стивен, — беззаботно продолжает Розовая, но голос всё равно полон боли. — Хоть я и провела с ним всего четырнадцать лет.

К удивлению Жёлтой, младшая слёз не показывает.

— Мне тоже.

Их склоки больше не имеют значения. Всё равно обе остались в проигрыше.

Порой она говорила о свободе — о настоящей свободе, о мирах, где не было единого порядка, где каждый мог делать что хотел. При этом её камень сверкал ярче обычного, испускал свет, преломляющийся множество раз, прежде чем выйти наружу великолепной монотонной радугой.

Жёлтую её слова лишь забавляли: без порядка они ничто.

— Это всё глупости. Такими темпами империя придёт к упадку.

— Счастье каждого не означает упадок, — глаза потускнели, и радуга поблёкла. Иррациональная боль царапнула камень старшей изнутри от такого зрелища.

— Ты сомневаешься в правилах Белой.

— Я сомневаюсь, что она знает что-то, кроме своих правил.

— Тем не менее, она создала их, — строгий взгляд прожёг слегка наивные глаза своим холодом. — Ты же ничего не создала.

Эти наивные глаза на миг наполнились решимостью. Жёлтая не обратила на это внимания, посчитав разговор завершённым. Младшая болтала ногами в воздухе, сидя на подлокотнике её трона.

«Значит, я создам».

Розовая всё так же болтает ножками, подобравшись к краю моста, на котором они устроились. Теперь смотрит вдаль перед собой.

— Почему ты так хотела исчезнуть и родить человеческого ребёнка?

Одна нога ударяет с глухим звуком по гладкой каменной поверхности. Розовая замирает, осторожно подбирая слова.

— Оставшиеся самоцветы не обрели бы свободы, если бы рядом остался их лидер. Они просто заменили преданность Розовому Алмазу преданностью Розе Кварц. Я хотела освободить их.

— Они всё равно видели лидера в лице твоего ребёнка.