Жёлтая осекается, прикрыв рот ладонью. Ощущение, будто Розовая сейчас сидит на её плече — всё такая же жизнерадостная, такая же беззаботная. Такая же несносная маленькая бестия, их персональный розовый ураган.
Меньше минуты.
— Голубая, она обозвала меня камнем!
— Красивым камнем?
— Голубая!!!
Голубая не выдерживает и падает на колени; накопленный ею заряд растворяется в воздухе. Опустив голову, одной рукой она стирает слёзы, а второй не глядя указывает на Розу Кварц.
Жёлтая сначала не понимает, что происходит. Смотрит на поверженного лидера восстания, слышит всхлипы сестры за спиной, краем глаза следит за застывшими в шоке Кристальными самоцветами.
Розовый камень выглядывает из-под одежды, переливается и излучает совсем слабую ауру, которая едва покрывает тело Розы Кварц.
— Это же невозможно… — почти не верит в происходящее Жёлтая.
Мятежники не останавливают её, когда она подходит к их лидеру. Со столь близкого расстояния аура угадывается безошибочно.
— Розовая?!
Она стала ещё меньше. Просто класс. Сотни лет роста улетучились в мгновение ока. Или Розовая живёт по какому-то гармоническому закону: шесть тысяч лет назад был самый пик, и эта мелочь выросла, а потом начала постепенно уменьшаться, и вот пожалуйста — и без того мелкая Розовая стала ещё мельче. Ещё и дурацкой формой обзавелась. Жёлтая явно чего-то не понимает.
— Ох, Розовая! Не могу поверить! — счастливо льёт слёзы Голубая, прижимая к себе младшую сестру.
Жёлтая тоже не может. Её вообще не покидает ощущение, словно их обвели вокруг пальца и выставили полными дурами — и кто? Эта маленькая розовая бестия!
Однако она готова очень многое простить просто за то, что камень Розовой не разбит и даже не покрыт трещинами. Она готова самолично разобраться, почему у младшей такая странная форма и почему она ничего не помнит; звёзды, да она на всё согласна. Любая неприятность кажется несущественной мелочью; любая проблема не проблема вовсе — всё меркнет в сравнении с тем, что Розовая цела и невредима.
Корпус корабля относительно цел (насколько Жёлтая может судить издалека), но любые попытки его поднять терпят крах. Ремонт займёт несколько дней, так что можно не спешить: днём раньше, днём позже — какая уж теперь разница.
— Как так могло выйти, Розовая? — разочарованно вздыхает Жёлтая, глядя на негодницу в руках Голубой. — Что с тобой вообще произошло?!
— Я-я… как бы сказать…
— Не дави на неё, Жёлтая, — умоляюще произносит Голубая, ласково гладя младшую сестру по голове. Та всё равно порывается что-то сказать — что-то о матери и новой форме жизни, о потерянных воспоминаниях. Жёлтая лишь отмахивается:
— Твой камень при тебе, а значит, воспоминания где-то там. Это несущественная проблема. Голубая, пожалуйста, я из-за слёз ничего не вижу, ты не могла бы…
— Прости, — ослепительно улыбается Голубая, стирая слезинку с края глаза.
Она давно так не улыбалась. Всё, что помнит Жёлтая с начала Второй эры, — это вечно натянутая улыбка, изредка смеющиеся глаза и скорбь. Бесконечная всепоглощающая скорбь.
Ей никогда не удавалось сделать Голубую настолько счастливой с момента раскола младшей сестры.
Розовая смотрит на неё во все глаза, переводит взгляд на Голубую, чуть заметно хмурится; Жёлтая, уловив её интерес, спешит отвести глаза.
— Ох, звёзды! — неожиданно восклицает Голубая. — Это же не из-за нашего луча, правда? Твоя память и твоя форма… мы не повредили тебя?!
— Нет, я же говорю!..
— Она цела, — фыркает Жёлтая. — Её щит способен выдержать наш удар.
— Что угодно могло пойти не так! Вдруг он поглотил не всё, и…
— Голубая, прошу тебя…
— Нам нужно как можно скорее забрать её в Родной мир; я не удивлюсь, если на неё так повлияла эта планета!
— Голубая! — от резкого повышения сестринского голоса Голубая вздрагивает и сразу тушуется, отворачивается, всё ещё обдумывая свои безумные теории, а затем и вовсе идёт к морю. Жёлтая потирает переносицу, делает пару терпеливых вдохов и следует за ней.
— Мы вернёмся через пару часов.
Сбоку от Розовой облегчённо выдохнула Жемчужина, но Жёлтая не придала этому значения.
— Не говори им правду.
Стивен хлопает ресницами, глядя на Жемчуг, которая поспешила увести его в дом сразу после ухода Алмазов.
— Но почему? Они же нужны нам для исцеления повреждённых самоцветов!
— Их можно убедить в этом и не говоря о том, что сделала Розовая. Они не поймут, Стивен! Ты до сих пор жив, — Жемчуг болезненно поджимает губы, — только потому, что они думают, что ты Розовая…
«Ты даже представить себе не можешь, на что способны Алмазы…» — раздаётся в голове мальчика голос Ляпис.
Которая оказалась лишена формы по одному щелчку пальцев Жёлтого Алмаза.
— Прошу тебя, пойми, — продолжает жалостливо говорить Жемчуг, — сейчас их не интересует ничего, кроме благополучия Розовой. Их не интересует, что она была Розой Кварц, им даже всё равно на выживших Кристальных самоцветов.
До Стивена постепенно начинает доходить суть, которую ему так упорно разжёвывает сейчас Жемчуг.
Теперь Алмазы его не отпустят. Во всяком случае, не отпустят, пока в его животе находится камень Розовой, и что-то подсказывает Стивену, что без этого камня он долго не проживёт.
— И что мне тогда говорить? — непослушными губами говорит он, в полной мере осознавая, в каком положении они оказались. — То есть… нужно придумать что-то… какой-то сценарий… как тогда! — вдруг озаряет его. — Как в Зоопарке!
— Я-я не думаю, что это сравнение сейчас уместно…
— Нет-нет, оно идеально! Розовая, — Стивен показательно достаёт щит, — закрыла всех своим щитом, но что-то пошло не так! Луч повредил нам память: мне, Розовому Алмазу, и тебе, моей верной Жемчужине!
— Ты предлагаешь… — Жемчуг замолкает на пару секунд и продолжает: — Воспользоваться предположением Голубой, что луч косвенно нам навредил?
— Да! — сияет Стивен. — И мы не помним, почему у меня такая «форма». И им следует объяснить, что я наполовину человек…
— Безумие, — посмеивается Жемчуг, хватаясь за голову. — Но это лучшее, что можно сейчас придумать.
— Нужно будет сказать, что повреждённых ещё можно исправить… — увлекается мальчик своими фантазиями. Жемчуг наблюдает за ним с лёгкой нежностью во взгляде.
Стивен — не Розовая и никогда ею не будет. Но воспоминания о том, как сильно Алмазы дорожат друг другом, до сих пор не угасли, и на что они пойдут, лишь бы вернуть свою младшую сестру, Жемчужине действительно страшно представить.
Когда Голубая волнуется, то начинает задумчиво бормотать себе под нос всякие несуразицы: вываливает на невольных слушателей все свои мысли и предположения, и обычно таким невольным слушателем становится как раз Жёлтая.
— Всё ведь в порядке, — губы трогает лёгкая улыбка при взгляде на столь знакомое зрелище.
— Мы не можем этого утверждать, пока не убедимся лично, — продолжает бормотать Голубая. — Шесть тысяч лет прошло, для Розовой это много. Я так надеюсь, что с ней не случилось ничего не поправимого…
— Голубая.
— Если бы я раньше прилетела сюда, — сокрушается она, не скрывая дрожь рук, — то смогла бы найти её…
— Голубая.
— Шесть тысяч лет она была цела, а мы не знали!!!
Жёлтая молча берёт её за руку и ведёт за собой в море. От удивления Голубая замолкает, невольно оборачивается назад — кроме них, на берег так никто и не вышел, — затем снова смотрит вперёд, на сестру, и чувствует укол совести.
Все эти шесть тысяч лет Жёлтая так же вела её вперёд, не обращая ни на что внимания.
Они останавливаются возле обломков кораблей, прячутся за ними так, чтобы с берега их никто не увидел — вода здесь как раз им по грудь, — и только сейчас Жёлтая позволяет себе крепко обнять Голубую.
— Всё хорошо, — обволакивает сознание тёплый шёпот. — Теперь-то всё хорошо. Розовая цела, а остальное неважно.
