Она чувствует, как потихоньку сходит с ума: от тоски по Розе, от невыносимого чувства одиночества, которое пришло вместе с её уходом, от того, что вместо Розы теперь это… это… несносное маленькое органическое создание. Самое обидное, что никто не удивился подобному исходу.

— Я предвидела, что так будет, — изрекла Гранат.

— Это решение Розы, — сказала Аметист таким тоном, словно это очевидно.

— Она всё рассказала мне, — признался Грэг.

«Это должна была быть я! — хочется отчаянно выкрикнуть Жемчуг. — Я её Жемчужина! Почему я узнала всё в последний момент?!»

Она запирается в своей комнате, потому что это становится невыносимо. Ненависть к людям разрывает изнутри: если бы не люди, если бы не Грэг… Розе не пришла бы в голову такая дурацкая мысль, как рождение ребёнка.

«Ты просто неудачница, Жемчуг», — горько смеётся она про себя. Через столько пройти бок о бок с Розой и вот так глупо потерять её… весь Родной мир посмеялся бы.

Гранат едва удаётся вытащить её из комнаты на очередную миссию по поимке повреждённых самоцветов, потому что:

— Жемчуг, нельзя же вечно сидеть в этой комнате.

«Можно», — хочется ответить Жемчуг, но она молчит. На миссию их провожает любопытный детский взгляд.

Стивен растёт буквально на глазах, Жемчуг просто не успевает следить за его ростом. Гранат то и дело намекает, что её участие в воспитании также необходимо, но она чувствует, что без опоры вот-вот потеряет равновесие, — если уже его не потеряла. Этот мальчик — не Роза и никогда ею не будет, а Жемчужине жизненно необходима именно Роза. Жизненно необходима твёрдая опора.

Гранат не принимает никаких возражений, поручая Жемчуг обучение Стивена, хотя бы самое начальное. На вопрос, почему именно ей, отвечает:

— Потому что ты лучше всех подходишь на роль учителя.

Она ни разу не учитель, ни разу не наставник, но эта ложь, навязываемая самой себе, как-то отходит на второй план.

«Следи за Розовым Алмазом и не позволяй ей совершать глупости», — сказала Белая маленькой Жемчужине много тысяч лет назад. Следить за Стивеном оказывается… не так уж и сложно. Не сложнее, чем аккуратно оберегать Розовую от ошибок.

Постепенно Жемчуг втягивается в обучение, вживается в роль учителя, что выходит у неё и впрямь хорошо: она не только объясняет мальчику арифметику, но и приучает к порядку, дисциплине. Новая роль нравится ей всё больше и больше, а улыбка Стивена так сильно напоминает улыбку Розы, что иногда Жемчуг забывается, но быстро берёт себя в руки.

— Пожалуйста, присмотри за этим ребёнком…

Стивен — не Роза и никогда ею не будет, но каким-то образом у Жемчуг получается видеть в нём опору и смысл жизни. Этот мальчик такой же беззаботный, такой же беспечный, как его мать. Он такой же дружелюбный, такой же добрый; он такой же и одновременно очень другой.

— Мама очень красивая… — говорит однажды маленький Стивен, глядя на портрет Розы, тычет в него пальцем и спрашивает у Жемчуг: — Какой она была?

Гранат ощутимо напрягается, когда слышит опасный вопрос, но Жемчужина мягко улыбается и отвечает:

— Чудесной. Она была чудесной…

Мальчика этот ответ вполне устраивает.

— Опять ты льёшь слёзы, дорогая…

— Прости, — вымученно улыбается Голубая, стирая влагу со своих щёк. — Просто случайно вспомнила… это неважно.

Важно — потому что Жёлтой всегда важны её слёзы, потому что она всегда ценит мимолётный проблеск улыбки на лице сестры. А плачет она сейчас, поскольку опять летала на Землю, прочитав, скорее всего, отчёты о состоянии Кластера, который должен вскоре пробудиться.

Жёлтая привычно притягивает к себе Голубую, обнимает, позволяя ей уткнуться носом в своё плечо.

— Скоро всё будет кончено, — обещает она, отчего Голубая всхлипывает и возражает:

— Не всё.

«Всё», — словно висит в воздухе одно слово, которое Жёлтая не произносит вслух.

====== Часть 18 ======

Телепорт сломан. Что ж, этого следовало ожидать. Перидот не до конца понимает, как и кем, но отправляет к Земле дополнительных робоноидов для починки и возвращается к своей основной работе.

Однако спустя несколько дней проект «Кластер» становится куда более приоритетной задачей, о чём ей недовольно сообщает начальница — та самая Перидот Первой эры.

— Постарайся не сильно облажаться, — пренебрежительно фыркает она.

«Не облажаюсь», — думает Перидот, разворачивая перед собой полупрозрачные экраны и с удовольствием замечая, что робоноиды приступили к починке телепорта.

Она делает заметки в журнале перед телепортацией, соблюдая все правила, затем, оказавшись на Земле и оглядевшись, описывает, что она видит вокруг. Стандартная процедура, которая стала ей родной привычкой.

Какой-то покалеченный робоноид цепляется к её ноге, за что Перидот окидывает его равнодушным взглядом. Всегда легче сделать нового робоноида, чем чинить старого, поэтому она без сожалений наступает на бедолагу и продолжает запись в журнал.

Странный символ, приклеенный к телепорту, Перидот замечает не сразу и тут же корит себя за просчёт. Инструкции предписывают немедленно покинуть опасную зону, которая, вероятно, находится под наблюдением неизвестных самоцветам врагов, доложить обо всём и ждать дальнейших указаний.

«Дура, — ругает сама себя Перидот, оказавшись в Родном мире, и спешит к своему рабочему месту. — Меня ведь могли засечь!..»

Могли — не могли, а отчитаться всё равно стоит. Перидот строчит отчёт максимально быстро, излагая свои наблюдения чётко и ясно, чтобы у Жёлтого Алмаза не возникло никаких дополнительных вопросов, и настраивает дополнительных робоноидов для полёта на Землю.

Работать на месте было бы, конечно, гораздо удобнее, но инструкции предписывают ждать дальнейших указаний и пытаться установить связь издалека. Родной мир не одобряет излишний риск, особенно в последние тысячелетия.

Семнадцать расколов за месяц — это слишком много.

Голубой Алмаз возвышается мрачной тенью над провинившимся самоцветом, пугая бедняжку ещё сильнее. В зале суда слишком темно — лишь откуда-то издалека сияет одинокий тонкий лучик света, позволяя разглядеть очертания гордо сидящего Алмаза.

Подсудимая впервые решается поднять глаза, но по виду правительницы не может сказать, что её ждёт.

В зале суда всегда темно, однако никто не смеет спросить, почему. Ни одного окошка, всегда погашен свет. На судье вечно тёмно-синее одеяние, и каждый преступник ощущает исходящую печаль, не понимая, его ли вина в том, что Алмаз грустна, или на то воля случая.

Изумруд не знает, что сказать в своё оправдание. Из-за неё разбился уже третий корабль, и пауза перед вынесением приговора затягивается. Почему-то хочется плакать, и вместо печали Изумруд ощущает тоску по кому-то потерянному. Она позволяет себе дерзость, без разрешения стирая непроизвольно проступившую слезу.

Голубая Жемчужина продолжает стоять неподвижно, несмотря на стекающие по её щекам слёзы. Может, все подчинённые Голубого Алмаза привыкли к подобному, но Изумруд служит не ей, она служит сиятельному Жёлтому Алмазу, а Жёлтый Алмаз как солнце: она уверенно освещает путь своим самоцветам и указывает дорогу. Когда слушаешь поручения Жёлтого Алмаза, тебя переполняет уверенность в будущем; когда стоишь перед Голубым Алмазом — начинаешь оборачиваться назад, думать о прошлых ошибках.

Окружающая тьма давит, а молчание добивает. Дверь распахивается неожиданно, и краем глаза Изумруд замечает, как вздрогнула Голубая. Непривычный свет ослепляет — в проёме стоит Жёлтая.

Подобно яркому солнцу, она врывается во мрак комнаты, разгоняет темноту, хлопком в ладоши зажигая свет.

— Как здесь темно, — морщится Алмаз. Изумруд смотрит на неё широко распахнутыми глазами.

Голубая, словно растерявшись, приоткрывает рот, чтобы что-то сказать, пока уверенные шаги Жёлтой рассекают значительное расстояние до её кресла.