Но меня больше смутили слова гадалки у дверей. Когда целитель вынес диагноз, что со мной все в порядке и нет ничего, чтобы паниковать, я в расстроенных чувствах спустилась вниз и вышла на улицу, где хлестал дождь. Заметила ее не сразу, дряхлую старушку в странной мантии и огромных стрекозиных бусах. В дрожащих руках пальцы перебирали облезлые красные бусины.

Она схватила меня за руку, щуря и так узкие глаза. Повинуясь ее силе, тоже опустилась на колени, безжалостно намочив белое платье, выбранное домовиками.

— Кто вы? — как только я смогла подчинить себе язык, отнявшийся от презрительного взгляда целителя, похоже, магглорожденного, хрипло прошептала ей.

— Хочу предсказать тебе судьбу.

— Но я не просила, — я попыталась вырвать руку, но ничего не вышло, лишь ее костлявые пальцы крепче сжались на моей кисти.

— Ты жаждешь этого, ведь не можешь понять себя.

— С каких это пор гадалки занимаются психологией?

— Глупое дитя, — вытянув руку к разверзнувшемуся небу, она усмехнулась, — в тебе и твоей сестре всегда была спрятана магия, которая и приманила вас в свой дом, в мир волшебников. Вы удостоились чести изменить будущее, а сейчас, вместо того, чтобы заниматься этим, ты бегаешь к бездарным лекарям. Разве случай с твоей подругой не показал, на что можно пойти, дабы не погибли сотни?

Не думаю, что та старушка была сумасшедшей. Во всяком случае, она сказала правду. Только потом прибежали кто-то вроде охранников и оттащили меня от нее, доставив злому папочке, велевшем сидеть в собственной комнате вплоть до свадьбы Абраксаса. Те несколько дней ко мне и правда допускали только молчащих домовиков, а вокруг окружали стены. Ванная и спальня — два места, куда я могла ходить.

К концу этого наказания настолько истосковалась по обществу, ошалела от многочисленных мыслей в голове, часть которых справедливо была отдана целующимся Долохову и Элле, что вызывало шквал невероятных эмоций, что даже постаралась разбить окно, которое, невероятно, но поддалось, только вот потом в небо взвилась синяя дымка — Аннабель.

Уже тогда почувствовала ведь, что кое-что тут не так. Демоны подчиняются Долоховым, но паранормальное стремление почувствовать свободу, понять, что меня больше не держат насильно, что я могу делать то, что пожелаю, взяло верх, так что, не долго думая, разорвала подол платья, чтобы не мешало, и взобралась на подоконник. Ветер трепал распущенные волосы, а сверкающие безумством глаза с восторгом оглядывали парк, серебрящиеся в свете полной луны верхушки деревьев, трепещущих под дуновением теплого ветерка.

В замочной скважине послышалось скрежетание, и кто-то стал поворачивать ключ. Схватившись за подоконник руками, я резко сиганула вниз, повиснув. До балкона, на который мы обычно выходим из гостиной, оставалось совсем немного, но впервые за эти минуты в глубине души блеснул страх. Что будет, если папочка узнает о побеге?

Да какая разница! Я совершеннолетняя, и он не имеет права держать меня где-то насильно.

Крепко сжав челюсти и приготовившись к удару, я разжала пальцы. На пару секунд захватило чувство полета, разбившееся вдребезги при ударе голых ног о мрамор. Тихо ойкнув, отползла в сторону, туда, где была тень, в которой меня будет трудно разглядеть. Из окна моей спальни выглянула спокойная Розали. Задержав взгляд на одном из деревьев, она тихо рассмеялась, а потом скрылась внутри. Иногда этот человек бывает очень хорошим.

Подождав еще несколько минут на всякий случай, вылезла и осмотрелась. Правая нога жутко горела, будто я ее сломала.

— Прекрасно. Конечно, как могло быть иначе, — слезы не заставили себя долго ждать, застелив глаза, но, стараясь быть сильной личностью, я пыталась сдержаться. В том-то и было дело, что с самоконтролем у меня непорядок. Зато на воздухе сижу и не в своей комнате. Кажется, именно этого я и добивалась.

Вокруг стояла сильнейшая тишина, плясавшая на струнах души, так что в начале я даже порадовалась открывшейся двери, но резко пришло осознание, заставив крепко-крепко зажмуриться, готовясь выслушать гневную тираду папочки. Но ничего не происходило. Я вообще ничего не слышала, кроме чьего-то мерного дыхания.

— Адель, скажи, ты специально находишь себе неприятности на голову на каждом шагу? — тихий смешок Долохова быстро вернул в реальность, заставив попятиться, что не получилось из-за горящей ноги. — Хотя, меня удивляет, что с твоим везением и неуклюжестью это произошло только сейчас.

Он опустился рядом и стянул с рук перчатки, глядя прямо в глаза. Интересно, он хороший легилемент? Взгляд все-таки гипнотизирующий.

— Как вы узнали, что я здесь?

— Слышал, как что-то рухнуло. В догадках было две вещи, ты и мешок картошки.

— Да что вы, — язвительно отозвалась, отворачиваясь к парку. Несколько секунд мы оба молчали, а я, в дополнение ко всему, кусала губу, чтобы вообще никак не показать, что мне больно. Не вышло.

Настолько ушла в свои мысли, что не заметила, как он взмахнул палочкой, что-то прошептав. Очнулась, только когда ногу окутала приятная прохлада, исчезнувшая вместе с болью через пару мгновений.

Подняв взгляд на Долохова, увидела, что он садится рядом, тоже о чем-то думая.

— Спасибо.

— Знаешь, мне начинает казаться, что я должен быть здесь, дабы выполнять обязанности Фрэнка.

— У него одна любовь на уме, — я усмехнулась, заламывая руки и отворачиваясь. Отчего-то было неловко.

— Такая розовая-розовая, — серьезно ответил он, — хотя, как будущий глава, он должен вас оберегать. Странно, что забывает об этом.

— Братишка считает, что мы достаточно сильны и продвинуты для самозащиты. Может, надеется, что таким способом найдем себе достойные партии.

— Это глупо, — кивнул Долохов, — но что-то мне подсказывает, у Розали получилось.

— Сплюньте.

— Ты необычная девчушка, — резко изменившимся голосом, еще тише заговорил он, — и ты, и сестра — вы будто не из этого мира.

— Если все странное считать инородным, будет много споров в общественности, — я попыталась увести тему от столь скользкой дорожки, повернувшись к нему на секунду, — к примеру, я ведь считаю Эллу странной, но ведь не собираюсь изучать под микроскопом.

— И почему же она странная?

— Слишком необычайно вешаться на шею собственному дядюшке и угрожать другим девушкам.

— О, это как раз, самая распространенная ситуация, — глядя на меня с интересом, ответил он. — Она угрожала тебе?

— Если смотреть со стороны, то ей угрожала я. Почему вы смеетесь? — удивленно наклонив голову, я дернула носом. Черт, тот поход в больницу и сидение в холодной луже принесли мне только сильнейший насморк. Ничего не чувствую.

— Сегодня она как раз жаловалась мне на негостеприимность британцев.

— Значит, в России нормально оскорблять семью, у которой живешь? — мгновенно распалившись, я по привычке чуть приблизилась к Долохову, но, встретившись с ним глазами, тут же отскочила. Не нравится мне этот взгляд, ой как не нравится.

— Она слишком избалованная. Ты могла сразу рассказать о ее поведении, а не поощрять его молчанием.

— Но, мистер Долохов, ей восемнадцать, а мне семнадцать. Она старше и должна вести себя приемлемо, хотя бы по меркам магглорожденных, если о другом воспитании и речи не идет.

— Не я ее воспитывал, — скупо заметил он, поднимаясь и протягивая мне руку. — Тебе лучше вернуться, чтобы не злить лорда Лестрейнджа.

Какой же он все-таки противный.

***

Прямо на следующее утро папочка зашел в комнату, постоял возле починенного Долоховым окна (палочку у меня, как понимаете, тоже забрали), нахмурил бровки и сказал, что я свободна. Ага, после вчерашнего как-то не очень и хочется. Но состроив радостную гримасу, чмокнула его в щеку.

Батька растаял сразу. Эх, каким бы занудой он не был, но в душе самый настоящий милашка. Все равно люблю его.

После разговора с Долоховым стало немного лучше. Ну, может, мне так льстило внимание с его стороны, вот такая я циничная, да, но сидеть запертой в комнате или сбегать совершенно не хотелось. Честно, я этому более-менее установившемуся равновесию рада. Может, отгуляю у Малфоя хорошенько и в школе буду нормально учиться. Это перемирие ведь, правда?