Если Ройол и удивился, то не показал этого.

– И чего ты хочешь? Торт? Подарки?

Нола помедлила, сомневаясь, стоит ли об этом говорить.

– Телефон, – наконец произнесла она вопреки доводам разума. – Если Лапойнты позвонят…

– Лапойнты тебя выгнали. Они не станут звонить.

– Но мой брат…

– Я тебе покупал марки. Твой брат ответил на твои письма? Кто-нибудь тебе написал? Они не будут звонить.

– Может быть, они не знают наш новый номер.

– Знают. Но звонить не будут.

– А если позвонят, мне можно с ними поговорить?

– Рой чертову яму. – Ройол направился к дому и напоследок бросил: – С днем рождения, будь он неладен. – Хлопнула дверь.

Нола стояла одна во дворе, тыча концом лопаты в рыбью голову. «Сегодня мой день рождения!» – пропела она тонюсеньким голосом, передразнивая саму себя, досадуя на собственную болтливость. Худшее в придуманном Ройолом наказании было то, что она сама начинала верить – это она виновата, это ее промашка. Хоть вторую яму копай.

Через пятнадцать минут ладони горели огнем, с носа свисала капля пота. Втыкая лопату в землю, Нола выворачивала ком земли, за ним – еще один. За много месяцев она усвоила: рыть яму, особенно глубокую, – тяжелая работа. Скоро наступит зима, копать станет еще труднее.

В отдалении зазвонил телефон. Нола обернулась на звук, звонок раздавался из дома. В голову сама собой пришла мысль: звонят Лапойнты. Неужели действительно они? Нет, вряд ли.

Телефон снова зазвонил, на сей раз громче.

Опять какой-нибудь опрос. Они всегда звонят во время ужина. А может, одна из подружек Ройола, та, что любит трогать Нолу за одежду. Или толстуха с табачным запахом изо рта и кожей цвета меда. Как у Нолы.

Телефон зазвонил в третий раз. Ройол все не брал трубку.

Беспроводной аппарат имел опознаватель номеров. Если Ройол не отвечает, значит… Нет, он не может поступать так жестоко. Нола тряхнула головой. Даже с ней он не стал бы этого делать.

А телефон все звонил и звонил.

«Ну пожалуйста, сними трубку».

Замолчал наконец. Слава богу. Поднял. Все-таки…

Дзыыыынь.

Нет, не поднял. Опять звонит.

Ноле хотелось вбежать в дом, сорвать трубку со стены, узнать, кто это. Но если уйти без разрешения… перестать рыть яму…

Дзыыыынь.

Нола тяжело, затравленно дышала, легкие словно наполнились толченым стеклом. Схватив лопату, она озиралась по сторонам в поисках помощи.

И тут разглядела дерево. С левой стороны за новой садовой мебелью рос толстый, с человеческое туловище, загнувшийся круглой скобкой пекан. У самого корня Нола заметила темное пятно. Издали оно походило на сучок, небольшой наплыв или потек. Однако Нола сразу различила гниль.

Потом, лежа в постели, она не могла логически объяснить причину своего поступка. В ту минуту, стоя во дворе, слушая отчаянное дребезжание телефона, ей просто захотелось что-нибудь сломать.

Подскочив к больному дереву, Нола ухватила лопату на манер бейсбольной биты и, не отрывая глаз от овальной отметины, сделала яростный замах.

Прямо в точку.

Дзыыыынь.

Она нанесла еще один удар. И еще один.

Железная лопата крошила кору, отламывая куски черной гнили. Летели в стороны щепки. Но лопата все же не топор.

Не обращая внимания, Нола все быстрее наносила удар за ударом. На ладони лопнула мозоль. Она не почувствовала боли, вообще ничего не чувствовала, даже слез, ручьями бегущих по щекам.

Дзыыыынь.

«Детей не отдают другим! Почему вы меня отдали?!» – всхлипывала она, делая очередной замах.

Хрусь.

Старое дерево вздрогнуло, шевельнулось, начало крениться, падать – прямо на нее.

– Нола, уйди! – крикнул сзади Ройол.

Она приросла к месту, дерево наклонилось совсем низко.

– Я же сказал… уйди! – Ройол с разбега сшиб ее с ног. Голова девочки мотнулась вправо, сами они полетели влево, дерево рухнуло рядом, на лету выбив из рук Нолы лопату.

Они вдвоем грохнулись на землю, прямо в грязь, Ройол не разжал руки.

«Получается, он меня спас», – первым делом подумала Нола.

И тут же вспомнила о дереве.

Шесть метров в высоту, оно было выше и крепче ее. Она бы ни за что его не одолела, не выбери самое уязвимое место, где ствол подточила черная гниль.

Нола всегда сознавала свой дар замечать слабые места у других. В тот вечер она впервые воспользовалась им, чтобы самой обрести силу.

Приемный морг в Довере Настоящее время

Когда Зиг присел рядом с полкой, возраст дал о себе знать болью в коленях и спине. Разложенные на синем коврике предметы были опалены огнем – наручные часы от Кита Харинга, два обугленных ботинка, полдюжины обгоревших по краям обрывков форменного обмундирования. Там же лежали серебряные сережки-каффы, кольцо на палец ноги с выпуклым солнцем и очки-авиаторы, из которых выпал большой треугольный осколок, делающий их похожими на персонажа игры «Пакман».

Зиг потянул лоток на себя, увидел вылинявшую черную резинку для волос, она тут же напомнила ему Мэгги – только резинка дочери была красная. Она уже два года лежала на кухне рядом с тостером.

Наклонившись еще ниже, Зиг проверил, не завалилось ли что под полку. Нет, все вещи лежали в лотке. Осмотрев их еще раз, он сообразил, чего здесь не хватало: телефона, бумажника, но самое главное – личных жетонов.

Зиг покачал головой. Как он сразу не увидел? Армия всегда выдает жетоны в двух экземплярах. Один висит на шее, второй – на случай, если оторвет голову, – вплетается в шнурки ботинок. Чтобы пропали оба, большая редкость, если только кто-то не забрал их нарочно.

Сняв с полки обувь погибшей, Зиг заметил, что шнурки на левом ботинке разрезаны. Судя по нейлоновым ошметкам на коврике, это произошло совсем недавно.

На столе за спиной Зига снова раздался писк. Опять почта. Он обернулся. Дверь по-прежнему закрыта. В хранилище никого нет. А все личные документы Нолы пропали – спрашивается, кто именно пытается убедить мир в ее гибели? Или же реальный замысел состоит в сокрытии личности той, кому принадлежит обгоревшее тело?

Ставя ботинки на место, Зиг посмотрел на кучку обрывков военной формы и увидел… нет, это был не кусок ткани. Зиг вытащил из кучки…

Сначала он принял маленький сверток за еще одну сложенную записку наподобие той, что обнаружил вчера вечером. Однако на ощупь это была не бумага – плотнее, рельефнее. Холст!

Зиг осторожно развернул кусок холста размером со стандартный машинописный лист. Ткань влажная, словно полежала на снегу или в луже. Вот почему она не сгорела.

На развернутом холсте заиграли краски – насыщенный пурпур, приглушенные оранжевые тона, оливковые и коричневые пятна камуфляжа. Не фотография – картина, портрет, написанный жирной пастелью. С холста, чуть наклонив голову, на Зига смотрела женщина в зеленой армейской форме. Грустные, пустые глаза, продолговатый нос, сережки… Зиг бросил взгляд на полку. Сережки те же самые – каффы.

Ком в горле резко вырос в размерах – словно в глотку засунули степлер. Зиг мгновенно узнал женщину. Вчера вечером он потратил шесть часов, зашивая ее распоротое тело. Но сейчас его внимание привлекла подпись белыми печатными буквами у нижнего края картины – НБраун.

Нола, не ты ли написала эту картину?

За спиной опять что-то пискнуло. Зиг подумал, что пришла очередная почта. Он жестоко просчитался.

Оборачиваясь, он заметил какое-то движение. От удара в глазах заплясали искры.

– Вы меня слышите, сэр? – пыхнул в лицо Зига жаркий голос. – Сэр, вы в порядке?

Зиг кивнул, заморгал, приходя в себя. Дыхание кричавшего пахло кленовым сиропом. Когда окружающий мир пришел в норму, Зиг осмотрелся. Ему приснился сон о дочери. Хороший сон. Он ценил хорошие сны. Но сейчас он лежал на спине. Как он оказался в таком положении?